Звенел булат

– Разве я веду себя недостойно?

– Не об этом речь. Ты думаешь о том и занимаешься тем, что не приведёт к хорошему. Даже хозяин заметил твою приверженность к большевикам. Бываешь с теми, кто идёт против религии, маршируешь на виду у всех со всяким сбродом.

– Те люди, с которыми я бываю, не хуже твоего хозяина. А что касается сброда, то для меня, голодраного лудильщика, среда вполне подходящая. Не примут меня в своё общество шуринское духовенство и знать.

Обиженный Манаф направился к двери. Дауд удержал его:

– Ты мне брат. Твоё благополучие – моё благополучие, твоя беда – моя беда.

Манаф повернулся к Дауду:

– Мы люди разных убеждений. Ты довольствуешься тем, что даст Бог. Будешь выносить все невзгоды, унижения, относя всё на счёт воли Всевышнего. Ты безразличен ко всему, что делается вокруг.

Манаф ушёл.

На другой день он явился вновь. Непонятная сила протянула невидимую нить от его сердца к той части дома, где жил Сулейман-Хаджи.

Манаф забегал во двор Сулеймана рано утром. Он забегал сюда в обед и вечером, часто не заходя к Дауду, и, глянув на пустую хозяйскую веранду, возвращался обратно. Он узнал, что старшую дочь Сулеймана-Хаджи зовут Саидой.

Чем более безнадёжным казалось увлечение, тем сильнее влекло. Он в буквальном смысле потерял покой. Любовь, о которой он понятия не имел, с первого взгляда так цепко ухватила его за сердце, что он забыл ту, которая была наречена, что ждала его в ауле…

Теперь, где бы он ни был, чем бы ни занимался, днём и ночью стоял перед ним образ чернобровой красавицы. Конечно, он и подумать не мог, что богач выдаст за него Саиду.

– Бийакай, не могу больше, как родному брату признаюсь. Дауду не говорю, а от тебя не хочу скрывать, помоги, – сказал однажды Манаф юристу.

– Чем помочь, что случилось? – шутливо спросил Бийакай.

– Люблю.

– О, это дело стоящее! Кого же ты любишь?

– Дочь хозяина Саиду.

– Встречался с ней?

– Видел один раз. Помнишь, говорил тебе?

– Помню, помню. Но чем я могу тебе помочь? Выступить в роли свата? – уже серьёзно спрашивал Бийакай.

– Да нет же, я понимаю, кто она, кто я.

– А что же делать?

– Пусть жена твоя Бике позовёт её. Взгляну ещё раз. Может, разочаруюсь, может, на самом деле она не столь хороша, как показалось. Ну сделай милость, пусть позовёт.

– А если хороша?

– Ну что ж, пусть хоть глаза мои насытятся её красотой.

Бийакай вдруг увлёкся длинным рассказом о Сулеймане-Хаджи, строптивой Катун, о том, как они совершили путешествие в Аравию и как разбогател после этого паломничества Сулейман-Хаджи.

– Ты истинно верующий? – спросил как-то, придя к Бийакаю, Манаф.

– У тебя есть основания сомневаться?

– Не к тому говорю.

– А к чему?

– Не кажется ли тебе, что похищение дочери этого хищника будет делом, Богу угодным?

– Думаю, что это дело более угодно тебе, нежели Богу.

– Не отрицаю. Но после того как ты мне рассказал, как разбогател этот Хаджи, меня гложет мысль, почему я должен считаться с его положением, именем, вести себя благоразумно. Почему он, строящий из себя почтенного человека, во имя достижения своей цели избирал любые угодные для него пути, а я во имя чистой любви не могу решиться на крайнюю меру?

– Разве тебя удерживают?

– Да, мой брат Дауд.

– У того, кто не разделяет твою печаль, не ищи сочувствия и совета.

…Бике, жена Бийакая, в пятницу приготовила мучную халву, специально чтобы угостить Хаджи-Катун. Придя к хозяйке дома, она, выбрав момент, шепнула Саиде: «Зайди к нам». Это было перед вечером. Когда бабка стала расстилать молитвенный коврик, Саида, шмыгнув, исчезла за дверью. Лёгким ветерком помчалась она по коридору и влетела в квартиру секретаря суда. Хозяина и хозяйки в первой комнате не оказалось. К ней повернулся высокий, стройный молодой человек, стоявший у окна. Саида хотела выбежать обратно, но что-то удержало её. Человек, которого она однажды видела в окно веранды, обратился к ней на родном языке:

– Откуда явилась?

Краска стыда густо покрыла лицо Саиды. Манаф шагнул в её сторону. Девушка отступила к двери.

– Не бойся, трогать тебя не собираюсь.

Девушка подняла голову, но не посмотрела Манафу в лицо.

– Выйдешь за меня замуж?

– Выйду, – ответила неожиданно Саида. Но тут же, хлопнув дверью, исчезла.

Манаф не поверил своим ушам.

Бийакай с женой, весело улыбаясь, вышли из дверей второй комнаты.

– Ну как, насытил глаза красотой хозяйской дочери? – спросил Бийакай.

– Глянуть не успел.

– Неправда, не то что глянуть, поговорить даже успел.

– С ума можно сойти. Она заарканила меня не только красотой, но и смелостью. А может, смеха ради ответила «выйду»?

Манаф задумался.

– Не тужи, кунак, – заговорил Бийакай. – Может быть, она и на самом деле готова выйти за кого угодно, лишь бы вырваться из домашней тюрьмы. А с таким парнем, как ты, не только дочь Сулеймана, дочь хана сбежит не задумываясь.

Весна восемнадцатого года на фоне тревожных дней игриво расписывала неотъемлемые законы влечений. И природа, и люди в зависимости от сил, способностей следовали этим законам, особенно те, что не перешагнули за возраст любви.

Никакие каноны, никакие догмы не способны подавить движение чувств молодого сердца. Как никогда в жизни почувствовал это Манаф. О своей любви рассказал Гаруну. Восторженный поэт экспромтом сложил песню о любви Манафа, пропел её, сидя в рабочем кабинете типографии, в заключение пожелав удачи.

Махачу открыл Манаф свою тайну только тогда, когда окончательно договорился с Саидой о дне побега.

– Ей-богу, хорошее дело! – воскликнул Махач и добавил: – Только с одним условием: любовь любовью, а дело делом. В Кази-Кумухском округе работы хоть отбавляй. Комиссаром окружным туда направлен Саид Габиев, знаешь его?

– Видел один раз, Гарун знакомил с ним.

– Я напишу письмо к нему. Перед отъездом зайди.

Бийакай договорился с казанищенским аробщиком, человеком знакомым, на которого можно было положиться. Двухколёсная арба, запряжённая волами, подъехала к двору, где жил Манаф. На неё взвалили огромный тюк с оставшимся оружием, прикрыли сеном, сверху положили кое-что из вещей. Джавад с Абдуллой приехали на постоялый двор. Манаф пошёл прощаться с Даудом. Тот сказал:

– Я с тобой прощаться не буду, постараюсь пораньше встать, приду провожу.

Манаф с вечера обошёл друзей, знакомых, зашёл к Махачу за письмом. Ночью вначале бродил по широкому двору и помещениям, где спали постояльцы. В полночь отправился к дому Сулеймана. Он без конца оглядывался, гуляя по тротуару. Неужели проспит, а может, не удастся выйти или передумала? Нет, передумать не могла, сказала, ничто не может удержать её.

Может, в доме заподозрили или схватили, когда выходила…

Ну что ж, тогда придётся отложить отъезд. Но откладывать не пришлось. Она вышла со двора, когда ночь была почти на исходе.

Манаф бросился ей навстречу. Саида дрожала от страха.

– Ради Аллаха, бежим быстрее.

Через минуту они зашли в подворотню постоялого двора. Не прошло и четверти часа, как со скрипом со двора выкатилась арба. Только за городом Манаф и Саида уселись в неё и облегчённо вздохнули.

Холодный предрассветный туман густо стелился по горам. Было ещё темно и тихо. Не выпуская из рук узелок с одеждой, Саида, дрожа и от страха, и от холода, прижималась к Манафу, накрывшись широкой полой бурки.

Постепенно рассеялся туман. На тёмном небе слабо мерцали далёкие звёзды. Медленно катился к западу бледный диск луны. Через тёмную прореху над восточными горами пробивался лоскут серого рассвета. Лениво тянули арбу на гору волы. Длинной тонкой палкой направлял их аробщик на середину дороги. «Какая она?» – думал Джавад, непрерывно оглядываясь назад, где, словно орёл со сложенными крыльями, сидел в бурке Манаф. А если пошлют погоню? Что стоит богачу Сулейману нанять полдюжины молодчиков… Думает ли об этом Манаф?