Страница 15 из 20
Человек несведущий и не подумает, что перед ним душевнобольной. В его понимании – раз не лезет на стенку, не буйствует, вылупив безумные глаза, значит, нормальный. Если он и заметит какие-то отклонения в поведении, скажет – как, например, Власик: «Странный какой-то».
Обострение болезни может происходить и в юношеском возрасте, в период полового созревания, а также с наступлением климакса, который наблюдается как у женщин, так и у мужчин.
Кроме того, состояние подавленности, тревоги с взрывными реакциями на всякие пустяки отмечается у параноиков при резких перепадах погоды в осенние и весенние периоды, да и в любое время года при внезапных наступлениях атмосферных фронтов, а также в связи с электромагнитными возмущениями, связанными с активацией процессов, происходящих на Солнце.
Итак, для обследования «великого вождя» был приглашён директор Ленинградского психоневрологического института профессор Владимир Михайлович Бехтерев.
В тот день Бехтерев собирался в Москву на съезд психиатров и невропатологов. Получив телеграмму из медико-санитарного управления Кремля накануне, он связался с врачами, обслуживающими правительство.
Ему сообщили, что сейчас за ним будет выслана машина. Бехтерева доставили в кремлёвскую квартиру Сталина. Хозяин ждал его в своём рабочем кабинете.
Внимательный осмотр затянулся так, что Бехтерев опоздал к началу заседания, на котором он был избран почётным председателем. Когда он появился, к нему подошли несколько коллег с приветствиями.
Один из них шёпотом спросил о причине задержки. В ответ Владимир Михайлович буркнул: «Смотрел одного сухорукого параноика». Слова оказались роковыми.
Вечером первого дня заседания многие делегаты съезда, в том числе и Бехтерев, пошли в театр. Во время антракта, когда Бехтерев вышел в фойе, к нему обратились неизвестные, хорошо одетые, представительного вида кавказцы. Они любезно пригласили Владимира Михайловича в кабинет директора, где был накрыт стол. На блюдах и тарелках были разложены бутерброды с холодной закуской, стояли вазы с фруктами, батареи бутылок с марочными винами.
Словоохотливые, сладкоязычные южане, конечно же, предложили провозгласить первый тост за большого учёного, которым гордится вся страна, а затем за русский народ и, конечно же, за товарища Сталина.
Крепкий и энергичный в свои семьдесят лет Бехтерев, вернувшись из театра, почувствовал слабость, недомогание и тошноту.
Силы покидали его, появилась дрожь в пальцах, лицо побледнело, на лбу выступил холодный пот. К заболевшему Бехтереву пригласили профессора Бурмина, которого коллеги старались обходить, зная, что он подвизается у Ягоды (в ГПУ).
Диагноз Бурмина – явление острого желудочного заболевания. С этим ни о чём не говорящим диагнозом Бехтерев промучился ночь, день, а к полуночи следующего дня скончался.
Элементарные меры, предусмотренные на случай скоропостижной смерти, приняты не были – вскрытие не проводилось.
Более того, не посчитавшись с просьбой близких – похоронить Бехтерева в Ленинграде, покойного спешно кремировали, чтобы замести следы на случай возможной эксгумации. В общем, следы замели тщательно.
Триумвират закавказских разбойников
Некоторые сталинисты – политические деятели и историки – в своём стремлении вознести Сталина до небес, описывая его бурную революционную деятельность в Закавказье начиная с 1905 года, называют его «вторым Лениным», за которым шли не только революционеры-подпольщики, но и трудовой народ.
Но почему-то Сталин ни разу не появлялся ни в Закавказье, ни на Кавказе за все годы борьбы народов с местными представителями царской администрации, националистами, Добровольческой армией и интервентами за установление советской власти.
Казалось бы, кому, как не «второму Ленину», знавшему народ и революционеров – бывших борцов-подпольщиков, возглавить освободительное движение на Кавказе и в Закавказье.
Но нет, он предпочёл Петроград, близость к ЦК, к Ленину и роль военного комиссара в армейских тылах.
Однако, как только революционным силам Грузии удалось свергнуть власть меньшевиков, «второй Ленин» поспешил, с благословения Владимира Ильича, в Тифлис, в сопровождении Кирова и Орджоникидзе, чтобы засвидетельствовать свою роль в деле борьбы за свободу народа и установить власть во всём Закавказье. Но делать это надо было вроде бы от имени народа. Устраивались сборища, митинги.
Решив блеснуть перед рабочими-железнодорожниками в новом амплуа, Сталин самоуверенно поднялся на трибуну. Но как только начал произносить зазубренные наизусть революционные фразы, в толпе раздался ропот, перешедший в волнение, шум, крики. Путейцы узнали в ораторе шарлатана Сосо, путавшегося когда-то под ногами агитаторов, использовавших шустрого бездельника на побегушках.
Кричащая, свистящая, улюлюкающая толпа ринулась к трибуне валом. Представившийся Сталиным Джугашвили, физиономию которого трудно было спутать с какой-нибудь другой, сопровождаемый двумя вооружёнными охранниками из ЧК, вынужден был ретироваться.
Больше на митингах, собраниях, проводимых в Тифлисе представителями центра и местного партийного актива, он не показывался.
Несколько дней Сталин не мог прийти в себя и тот день запомнил навсегда. Но за событиями в Закавказье, где продолжали бурлить политические страсти, следил зорко.
Его угнетало, что многие из его соплеменников, стоящих у власти в Грузии, в отличие от россиян не признали его как генсека и по всем делам обращались прямо к Ленину.
Неожиданным образом оказавшись во главе ВЦИКа Страны Советов, верховного органа советской государственной власти в период между съездами, Сталин больше всего думал о делах государственных.
Ленин из-за болезни постепенно отошёл от управления страной. Как известно, в августе 1922-го входивший в роль хозяина страны генсек Сталин предложил политбюро ЦК проект так называемого «плана автономизации», созданный с целью объединения всех республик в единое государство и составленный, кстати сказать, с помощью всё той же Людмилы Николаевны Сталь.
Для разработки и практического осуществления этого плана была создана комиссия, в которую входили представители всех союзных и автономных республик.
Ознакомившись с планом автономизации, большинство из представителей местной власти его одобрило. Некоторые, колеблющиеся, от голосования воздержались. А грузинские представители во главе с секретарём ЦК компартии Грузии П. Мдивани признали план несостоятельным, требующим обсуждения.
Вы, дорогой автор романа, считаете, что грузины противостояли осуществлению этого плана из-за националистических побуждений.
Неправда, скорее из-за недоверия к не уважаемому грузинскими коммунистами Сталину. Ведь большинство из них были люди образованные, интеллигентные и хорошо знали настоящую цену Сталину и то, на что он способен.
Но вы считаете фразу «отказали в доверии Сталину» не соответствующей истине, утверждая, что в ту пору подавляющее большинство грузин ещё ничего о нём не знало.
В отношении простых людей, которым безразлично, кто стоит у власти и чем занимается, и которые хотят, чтобы им дали возможность спокойно жить и трудиться, это отчасти верно. А что касается грузинских профессиональных революционеров, заражённых философскими идеями, проповедующими свержение феодального, монархического и буржуазного строя и утверждение свобод и демократических начал, то они, как, впрочем, и революционеры других закавказских республик, боровшиеся за власть Советов с оружием в руках, очень хорошо знали Сосо-Кобу-Сталина и его «вклад» в дело борьбы за утверждение власти Советов в грузинской губернии.
Так что «воинственный национализм» Мдивани тут ни при чём. Ибо он слишком хорошо осознавал, что древнейшие народы Армении и Азербайджана, веками боровшиеся с шахами Ирана и султанами Турции за свою свободу и независимость, не позволят кучке националистов сопредельной Грузии поставить себя на колени.