Страница 4 из 13
Я вздохнул: в том, что монах способен на подобное, сомнений не было.
– Почему, когда я рядом с вами, из меня постоянно лезет что-то не очень приятное? – спросил я. – Только вчера я думал, что забыл о таких вещах, как злость и раздражение, и вот здравствуйте…
Брат Пон заухмылялся и ответил:
– Сорняки должны вырасти, чтобы их можно было выдернуть. Как же иначе? Вспомни обезьяну, что каталась на спине Просветленного и лупила его палкой, когда он воплотился в образе буйвола… Ведь он мог растоптать ее копытами или поднять на рога, но он терпел, даже когда она швыряла комьями тины ему в глаза или мешала пастись, дергая за хвост. А все потому, что она не давала ему «задремать» и позволяла отследить малейшие движения аффектов в сознании, хотя там от них были всего лишь следы… Удивленному лесному духу, что спросил Просветленного о причинах его смирения, тот ответил: «Ведет себя он так, словно старается мои грехи очистить. И если кротость я не проявлю, то кто же, как не я, окажется неблагодарным?»
После краткой паузы он добавил:
– Если рядом с наставником ты ощущаешь только благость и счастье, то либо ты уже достиг окончательного бодхи-освобождения, либо с этим наставником что-то не совсем правильно.
– С наставником, который меня ничему не учил и учить не собирается? – уточнил я полушутливо.
– Совершенно верно! – монах важно кивнул. – Только так и можно научить. Отправляйся теперь за веником и совком, а то еще порежешься…
Мы сходили поесть в одну из кафешек по соседству, а когда вернулись, брат Пон заявил:
– Сейчас ты будешь заново учиться медитации на объекте. Располагайся.
Он облюбовал все тот же диван, ну а мне пришлось устроиться на полу, на толстом ковре.
– Раньше ты упражнялся с деревом, теперь же вместо него будет человек, – продолжил монах.
– Человек? – удивился я. – Какой?
– Ни в коем случае не бери моделью кого-нибудь из знакомых и тем более не сосредотачивайся на известных личностях… Наилучший вариант – отталкиваться от качеств, противоположных тем, что есть в твоей собственной персоне… Ну, пол мы, пожалуй, оставим… Глаза у тебя темные, пусть у него будут голубые, волосы у тебя русые, пусть у него иссиня-черные, и так далее… Понял?
Я кивнул и принялся за дело.
Сознание, привыкшее к тому, что медитация идет определенным образом, поначалу упорно подсовывало мне образ дерева, знакомого до последнего листочка и трещины в коре.
На то, чтобы отодвинуть его в сторону, мне понадобился не один час.
А затем я попытался воткнуть на место объекта созерцания некое человеческое существо… Проблема в том, что дерево я некогда взял из реальности и долго разглядывал перед тем, как восстановить мысленно, а тут все предстояло конструировать с нуля, исключительно силой фантазии.
От усилий я даже взопрел, хотя солнце давно зашло, и у меня в апартаментах было вовсе не жарко.
Возник образ, сначала размытый, затем все более и более четкий: жилистый носатый тип с маленькими ушами, облаченный в рубаху цвета хаки с закатанными рукавами, джинсы и полувоенные ботинки, с рыжими усишками и того же цвета бородкой, но совершенно лысый.
Я держал его в сознании, разглядывая, добавляя детали – морщинка над переносицей, правый глаз чуть больше левого, губы пухлые, выпяченные, да еще и волоски на костяшках пальцев.
В один момент человек этот задвигался, недовольно мотнул башкой, и в следующий миг я потерял концентрацию.
– Достаточно, – сказал брат Пон, и я заморгал, возвращаясь к реальности.
Судя по ломоте в спине, просидел я неподвижно не один час, да и за окнами уже начало светать. Я зевнул, с удивлением отметив, что, по большому счету, не особенно хочу спать, а вместо ожидаемой вялости ощущаю прилив бодрости.
– Теперь ты должен поддерживать его, вкладывать силы и энергию в этот образ, – настойчиво проговорил монах. – Необходимо его оживить, понять, как он говорит, двигается, какие у него любимые словечки, почему он с такой неприязнью относится к неграм.
Я нахмурился, пытаясь сообразить, к чему эта деталь.
Но времени на размышления не оказалось, поскольку брат Пон безо всякого перехода заявил:
– Но заниматься будешь уже в другом месте… Сегодня ты должен съехать отсюда.
В ушах у меня зашумело, в горле пересохло, изо рта вырвалось судорожное:
– К-как? Почему? Мы все же уезжаем?
– Нет, Паттайю ты в ближайшее время не покинешь, но жить тут не будешь.
– Но как?! Я не могу! У меня же это… здесь…
Человек задвигался, недовольно мотнул башкой, и я вмиг потерял концентрацию.
Я мог сказать, что заплатил за два месяца вперед да еще внес депозит, что в кондо быстрый и стабильный Интернет, нужный мне для работы, а в Таиланде это вообще редкость, что район Пратамнак мне нравится, что он всем удобен и что я к нему привык…
– Но как же друзья, знакомые? – пролепетал я, понимая, что для брата Пона эти аргументы не будут иметь никакого значения.
– Те, что воспринимают тебя в первую очередь по одежке, то есть по жилищу? – лицо монаха украсила презрительная ухмылка. – Живешь в крутом кондо – молодец, обитаешь в строении попроще – все, неудачник и общаться с тобой после этого не стоит. Какое тебе до них дело?
– Но я нахожусь в окружении людей…
– Быть в окружении людей – не значит рабски подчинять себя их представлениям. Ожидания и мнения других по твоему поводу не имеют значения, и в первую очередь потому, что они иллюзорны, что это всего лишь образы, созданные твоим сознанием. Неужели ты до сих пор веришь, что способен воспринимать намерения и мысли тех, кто находится рядом?
Это заявление мне крыть оказалось нечем.
– Но… – попытался вставить я, не очень понимая, что именно собираюсь сказать.
– Кроме того, даже если они реальны, то почему ты строишь жизнь, исходя из чужих интересов? – сурово заявил брат Пон, не дав вставить и слова. – У тебя есть свои. Вспомни о них… Ну да, беспокоиться о том, что думают другие, куда проще, чем заниматься очищением собственного мышления, поэтому люди обычно выбирают первое… Как ты намерен обрести свободу, если позволяешь щупальцам мнений, взглядов и предубеждений держать тебя?
У меня мелькнула мысль, что безо всех этих «щупалец» легко жить где-нибудь в джунглях, где тебя никто не видит, что в обществе от них избавиться невозможно, разве что радикальными мерами… Ее сменила другая, что, может быть, за этим брат Пон и явился сюда, в Паттайю, туда, где я не являюсь учеником монаха в пропыленной антаравасаке, а веду обычную жизнь?
И эта мысль испугала меня не меньше, чем идея оставить апартаменты.
– Почему вчера в лифте ты позволил возникнуть беспокойству по поводу того, что тебя сочтут любителем секса с мужчинами? – продолжил он, не давая мне опомниться. – Пусть считают кем угодно! Это проблема лишь в том случае, если ты сам придаешь ей значение, наделяешь ценностью!
– Но где я буду жить? – спросил я жалобно. – Все равно надо же где-то ночевать! Машина еще…
– Проблемы будем решать по мере их возникновения, – сказал брат Пон, вставая с дивана. – Первейшая же из них, поверь мне, для тебя состоит в том, чтобы избавиться от всего этого.
И он повел рукой, указывая на мое жилище, такое уютное, престижное и удобное…
Вид у меня, когда я с утра приперся к менеджеру, был наверняка очень жалкий.
По крайней мере, я мямлил и запинался, пытаясь объяснить, почему я должен съехать прямо сегодня же и что вовсе не настаиваю на том, чтобы мне отдали назад аванс и депозит…
Пожилая китаянка, управлявшая нашим кондо, посмотрела на меня как на идиота.
Так что я вернулся в апартаменты через час и сообщил брату Пону, что у меня есть время до вечера, чтобы освободить помещение.
– Великолепно! – заявил он с энтузиазмом. – Какой шанс для тебя!