Страница 2 из 16
Думаю, большинство из нас помнят Линкольна как одного из первых героев борьбы за гражданские права: человека, который изо всех сил отстаивал идею, что «все люди сотворены равными», что белые и чернокожие должны быть равны перед законом, что чернокожих рабов следует освободить и дать им одни права и свободы с их бывшими хозяевами.
Мы обычно не помним другую сторону Линкольна. До гражданской войны Линкольн не боролся за гражданские права. Его взгляды со временем изменились. Что ж, такое бывает: взгляды меняются. Но почему мы помним только одну сторону его жизни, причем ту, которая созвучна нашим собственным воззрениям? Мы не помним, что Линкольн публично заявлял, что чернокожих следует освободить, а затем депортировать в колонию. И что чернокожие не должны иметь право голосовать, выполнять функции присяжных заседателей и иметь одни права и обязанности с белыми. И что он открыто выступал против идеи расового равенства: во многом потому, что считал это невозможным из-за «физического различия» между чернокожими и белыми (это его собственные слова!).
Мало, кто помнит Линкольна таким. Это кажется невероятным. А между тем это легко доказать на материале речей и письменных работ Линкольна. В ходе четвертых дебатов со Стивеном Дугласом в 1858 году он сказал недвусмысленные и поразительные слова:
Я не сторонник социального и политического равенства белой и черной рас, и никогда им не был… А вдобавок скажу, что существует физическое различие между белой и черными расами, которое, на мой взгляд, никогда не позволит этим расам сосуществовать в условиях социального и политического равенства.4
По нашим меркам, это чистой воды расизм. Но если Линкольн публично высказывал такие идеи, почему его всюду считают сторонником гражданских прав? Быть может, как утверждают некоторые историки, Линкольн изменил свою точку зрения и стал выступать и за отмену рабства, и за полное равенство? Не факт. Шварц полагает, что у нас сложился такой образ Линкольна, поскольку в начале 1960-х годов лидеры движения за гражданские права подняли его как знамя в своей попытке обеспечить афроамериканцам полное равенство с белыми перед законом. Линкольн был для них моральным образцом и оправданием. И почти все мы понимаем, что эта борьба должна была начаться на много-много лет раньше…
Независимо от того, кардинально ли изменились взгляды Линкольна, пример с избирательной памятью показателен. Когда мы – индивиды или общество – вспоминаем свое прошлое, свою историю, мы всегда и неизбежно делаем это в свете нынешней ситуации. Прошлое не застыло неизменным во времени. Оно всегда трансформируется в сознании, в зависимости от того, чем сознание занято здесь и теперь. По мнению Шварца, парадоксальный образ Линкольна как пророка гражданских прав «показывает текучесть прошлого и оправдывает слова Мориса Хальбвакса, что “коллективная память – это, по сути, реконструкция прошлого, которая адаптирует образ исторических фактов к верованиям и духовным нуждам настоящего”».5
Морис Хальбвакс, упомянутый здесь Шварцем, – один из величайших первопроходцев в изучении памяти, особенно памяти социальных групп, «коллективной памяти».6 Мы еще поговорим о нем в главе 6. Хальбвакс придерживался довольно крайней точки зрения на память. Он полагал, что абсолютно все воспоминания носят социальный характер: никаких личных и частных воспоминаний не существует, ибо каждое воспоминание неизбежно окрашено, сформировано и подано социальными контекстами. Не все согласны с ним, но по одному вопросу есть широкий консенсус. Мы – и как индивиды, и как члены коллектива – «помним» прошлое из-за его ценности в настоящем. В противном случае у нас не было бы оснований помнить о прошлом: будь то наше личное прошлое или жизнь и опыт общества. И вот ключевой момент: иногда/часто/всегда наши воспоминания о прошлом искажаются именно из-за требований настоящего.7
Для Шварца важна такая мысль: все это не означает, что наши воспоминания о прошлом – воспоминания индивидов и социальных групп – попросту сфабрикованы и ненадежны. Напротив, большая часть наших воспоминаний точна и надежна. Но память чрезвычайно избирательна и подчас искажается причинами, по которым мы вообще решили запомнить данные события. По словам Шварца, наша память о Линкольне «оценивает историю, возвышая морально значимые элементы жизни Линкольна над повседневными».8 Иными словами, мы не просто помним о прошлом: мы помним о нем в свете того, что особенно важно в нашей собственной жизни.
Это можно сказать о большинстве почитаемых нами исторических личностей, от императора Августа до Жанны Д’Арк и Христофора Колумба. Сейчас на Колумба смотрят намного менее идеалистически, чем во времена моего детства в 1950–1960-е годы. Тогда Колумб слыл одним из величайших героев прошлого, человеком, который «открыл Америку» и позволил цивилизованным людям заселить новый свет, принести христианские идеалы в отсталую и языческую глушь, распростертую от побережья до побережья. Именно Колумб сделал возможными блага, которые дошли до нас в нашем демократическом, богатом и благородном обществе. И вообще это был добряк: оказывал туземцам почести и уважение.
Сейчас этот образ Колумба разделяется далеко не всеми. Даже «открытие» Америки считают весьма относительным. И распространена иная трактовка: Америку не надо было «открывать». Ведь она уже существовала и уже была населена цивилизованными народами, хотя их форма цивилизации кардинально отличалась от европейской. И Колумб даже не был первым европейцем, ступившим на ее берега. У него было много предшественников.
Более того, сейчас Колумба часто помнят не как доброго благодетеля, а как жестокого и безжалостного человека, на чьей совести лежат смерти и страдания колоссального числа людей. По словам историка Джеймса Лоуэна, который тщательно переосмыслил вклад Колумба:
Христофор Колумб принес два феномена, которые коренным образом изменили расовые отношения и преобразили современный мир: использование земли, богатства и труда жителей западного полушария, что привело почти к полному их исчезновению, а также трансатлантическую работорговлю, которая создала расовый андеркласс.9
В своей попытке изобразить Колумба в ином свете Лоуэн показывает, как европейские болезни выкосили целые племена американских индейцев и какое безжалостное обращение ждало людей, найденных Колумбом на американских берегах: завоеватель санкционировал изнасилования, грабежи и телесные увечья.
Но как же получилось, что людей моего поколения учили относиться к нему с почтением? Мнение Лоуэна:
Розовые истории о Колумбе, которыми усеяны наши учебники, внушают ученикам бездумное одобрение колониализма, совершенно неуместного в современную постколониальную эпоху.10
Для ясности: я не хочу сейчас ни соглашаться, ни спорить с тем новым пониманием Колумба, которое предлагает Лоуэн. Я говорю о другом. Образ Колумба, привитый нам, оспаривают современные историки, которые смотрят на него в ином свете. И зачастую Колумба помнят совсем иначе, чем во времена моего детства.
Но моя основная мысль не связана напрямую с Авраамом Линкольном и Христофором Колумбом. Ситуация с ними не уникальна: так обстоит дело с каждой исторической личностью. Наши воспоминания о них формируются нашими нынешними интересами и заботами. И поэтому – отчасти поэтому – эти воспоминания иногда не вполне надежны, содержат аберрации, а подчас и ошибочны. А ведь историкам важно отличать точные воспоминания от неточных.
Однако важно понимать, с чем связаны такие особенности и искажения памяти. Это прольет свет на то, что мы холим и лелеем в своей жизни. Изучая память о прошлом, мы узнаем о важности настоящего.
Как мы неоднократно увидим далее, сказанное относится и к воспоминаниям об Иисусе. Люди – и верующие, и неверующие – помнят его совершенно по-разному. И так было всегда. Так было еще с первыми людьми, у которых появились воспоминания о нем. И с его учениками. И с авторами наших евангелий. Без сомнения, некоторые из этих воспоминаний точны. Но некоторые могут быть искаженными. Все они помогают воссоздать прошлое, а также понять личные и социальные силы, которые заставляют людей помнить прошлое именно так, а не иначе.