Стрелецкий десятник

Будто очнулся Юрша ото сна, и грустного и приятного… Дорога шла по темному бору. Впереди – верный Аким, а рядом Афанасий… И мысли приняли другой оборот – вспомнил поручение государя… Ведь это сказать просто: пойди поймай, привози языка! А как поймать? Говорят, бирючи впереди орды идут. Значит, нужно выйти на путь орды, искать селение и ждать. А вдруг не придут, минуют? А придут с охраной, вступать в бой, хватать бирюча, да того, который с грамотой, и удирать… А какая охрана? А тут еще боярич Афанасий на его выю! Зачем послал его государь? Поставил бы головой, понятно было б, а то – товарищем-помощником! Если возьмем языка, все будет ладно. А вдруг неудача? Боярич могилу глубокую выроет, не выскочишь!

…А у Афанасия свои думы. Ведь в Дикое Поле погнал государь! За какие прегрешения? Он ли не служил верой да правдой! Во всем виноват этот пропойца Данилка! Ведь надо ж послать под начало десятника его, боярича! Правда, отец успокоил, а он честь рода блюдет строго, – будто государь ему сказал, что не пировать посылает, дело тяжелое, Афоню, дескать, жалеючи головой не назначаю. Да и Афанасий убедился, что Юрша не возрадовался-возгордился назначеньем, сам предложил:

– Хочешь, боярич, под твое начало стану?

Но воспротивился Афанасий:

– Нет, десятник. Пусть будет как государь повелел. – А все ж про себя подумал: «Монастырский-то себе на уме! Может, подсмеяться хотел, подкидыш?»

И все ж, как ни поноси, а рядом ехать нужно и дело сообща вершить!

Следующую ночь провели за Михайловом, на реке Проня. Юрша в душе негодовал: слишком медленно двигались, всего верст сто в день! Но впереди предстояли трудные дела, и он не хотел ссориться с московскими стрельцами.

Через каждые сорок верст десятник оставлял подставы – шесть лошадей, двух стрельцов, старшим – одного из своего десятка. Возвращаться государь приказал в Коломну, тут он хотел встретить день апостолов Петра и Павла, после, если не появятся крымчаки, двинуться на Казань.

В Скопин прибыли около полудня. Здесь сделали большой привал, сварили хлебово – густой кулеш, приправленный подсолнечным маслом. Пока люди отдыхали, Юрша разыскал воеводу и отдал ему государеву грамоту. Тот прочел и не задумываясь приказал крикнуть Микиту Кривого. Юрше не понравилась такая поспешность, но он решил посмотреть, что это за человек.

Вошел мужик небольшого роста, на левый бок скривленный, снял колпак и степенно перекрестился.

Воевода сказал:

– Поведешь государевых воев на Дон, на Елец-поле. По пути своих поспрашивай или татарина поймай. Государю надобна прелестная грамота, что читают по селам татарские бирючи, и язык при той грамоте. Понял?

Мужик чесал голову и смотрел в потолок. Воевода недовольно покосился на него:

– Спрашиваю: понял?

– Тяжелое дело, боярин. У грамоты той всегда полсотня крымцев болтается. А царевых воев, я посчитал, двух десятков нет.

Неказистый мужик понравился Юрше: не из трусливых, к тому же сметливый.

– Умничаешь, Микитка! Смотри у меня! – вспылил воевода. Повернувшись к Юрше, уже другим тоном добавил: – С людьми у меня трудно. Дам тебе десяток стрельцов да двадцать мужиков-ополченцев. Не обессудь, больше не могу.

От Скопина верст двадцать ехали по дороге вдоль засечной линии. Юрша много слышал про оборонительные рубежи украйны, но увидеть их довелось впервые. Вдоль дороги по правую и левую стороны тянулись непроходимые лесные завалы. Деревья были повалены вершинами в сторону противника, между ними колючий кустарник – и живой, и нерубленый. Всюду попадались стражники засечные, вооруженные пиками и луками. Виднелись и их жилища – землянки и шалаши, кругом множество бадеек, лоханей берестяных и деревянных с водой. Ехавший рядом вожатый Кривой завязал разговор:

– Смотрю, любопытствуешь, десятник? У нас все от мала до велика засечным делом занимаются. Землицу-матушку пахать некогда, бабы с горем пополам ковыряют… А вот тут, видишь, полянку заделывают, ряжи ставят. – Они проехали мимо большой группы крестьян и стражников. Одни из них плели плетни, другие таскали корзины с землей и высыпали между плетнями. Юрша спросил, зачем столько лоханей потребовалось.

– Это, вишь, самое главное оружие. Татарин без коня воевать не может, а засека для коня гибель верная. Мы им перегородили самый большой шлях, Ногайский. Как подойдет орда, начинает выжигать бреши, стрелы огненные мечет. Ну а мы тушим, от пеших татар отбиваемся. Канавы роем, воду набираем… А нонешнее лето гиблое, дождей давно нет, воду из Верды таскать приходится. Татары подойдут, тяжко придется.

– А почему татары в лоб идут, не обходят засеку?

– Где ж ее обойдешь! Она тут у нас по Верде до болот Таболы. А на восход и вовсе конца нету. По Рановке и Хупте до Ряжеска, далее по Дегтярским лесам за Сапожок по рекам Паре, Цне до самой мордвы. Ну, вот мы и к выезду приехали. Отсель на полдень побежим, по Раново-реке.

Дорога круто спускалась к реке Верде. Юрша увидел дополнительные укрепления – вдоль дороги стояли подрубленные вековые дубы и сосны, которые удерживались стоймя канатами – их обрубят перед конными татарами, деревья упадут и перегородят дорогу.

У переправы толпились люди, теснились подводы со скарбом, гнали скот. Кривой кивнул в их сторону:

– Это наше горе идет. Татары близко. На Ранове уже грабят. Вот за Вердой начинается Дикое Поле, а какое оно дикое? Наш русский мужик еще на сотни верст живет. Вот только крымцы часто набегают.

Как только перебрели Верду, Юрша приказал перестроиться по-боевому, приготовить луки. Теперь ехали первыми Юрша, вожак и Афанасий. За ними Аким со стрельцами, все одно-конь. Потом воины вели запасных коней, каждый по четыре. Замыкали отряд ополченцы. Ехали медленно, боялись нарваться на засаду. Но скоро убедились, что врага не видно, и поехали смелее.

В пути попалась деревушка. Из крайней избы вышли два старика, до слез обрадовались, увидев царев отряд. Рассказывали, что селяне, не дожидаясь татар, подались кто в лес, кто в ополчение на засеку. А стариков оставили стеречь добро, страдать за мир.

От этой деревушки проехали еще верст с десять. Лес кончился, открылось широкое поле. Выехали без опаски и тут же спешно попятились назад: в полверсте вдоль опушки ехали татары. Их было человек двадцать, они были чем-то возбуждены, громко шумели, крутились на своих низеньких лошаденках. Юрша приказал спешиться, коней отвести в глубь леса, чтобы их ржание не привлекло внимание неприятеля. Но ополченцы потребовали от Кривого напасть на крымчаков и разгромить их. Кривой сердито оборвал:

– Слыхали, что десятник сказал? Слезать! Митька, уведи коней! Кто глазастый? Что там у татар? Десятник, давай пошлем двоих отчаянных. Они выскочат, а потом назад. Татары за ними, мы их и накроем. А?

Юрша согласился. Кривой назвал двух парней, которые сняли оружие и сели на коней как простые селяне. Но вылазка не состоялась: пока парни собирались, татары перестали вертеться, выстроились в два ряда. Вперед выехал толстый татарин, надо полагать, голова отряда. Один из всадников сбросил с седла девушку. Голова взял ее за косу и отвел шагов на десять по направлению к лесу, потом хлестнул несчастную. Девушка побежала к лесу. Вожак позволил ей удалиться саженей на пятьдесят и опустил плетку, гортанно вскрикнув. Шестеро татар из первого ряда устремились за ней, остальные мчались позади. Раздался визг, рев, свист, будто пошли на приступ. Таким образом, подбадривая соперников, все приближались к девушке. Она, казалось, летела, еле касаясь земли. Но один из преследователей уже был рядом, свесился с седла, чтобы схватить ее развевающуюся косу. Она поняла его намерение и ловко перебросила косу на грудь. Крымчак все же ухватил ее за рубаху. Но девушка ловко выскользнула из нее и припустила еще быстрее. До леса оставалось сажен двадцать. Но ее догнали двое – один схватил за волосы. В тот же момент без команды Юрши свистнули с десяток стрел. Три преследователя свалились с лошадей, остальные круто развернулись. Не видя врага и не зная его силу, татары решили не рисковать и, бросив убитых товарищей, умчались. С сожалением глядя им вслед, ополченцы ворчали: