Заклятие слов

– Но вам-то зачем это надо?

– Мне надо, чтобы правда так или иначе сделалась известной, – сказал он. – Это, если хотите, мой долг перед Татьяной. Пора покончить с нелепыми слухами, которые вокруг нее вращаются. Она этого не заслуживает.

– А вы что-то от этого выигрываете? – без лишней деликатности поинтересовался я.

– Если и выигрываю, то в том плане, который вам не интересен, – улыбнувшись, ответил он. – Я понимаю, о чем вы думаете. О том, что человек, который удержался наверху при нескольких режимах, от брежневского до нынешнего, совсем не прост и палец ему в рот не клади. Все верно. Я и хитрить умею, и бить наотмашь, и слопать могу, если потребуется. И при этом, заметьте, я всегда старался делать дело и хороших, талантливых людей в обиду не давал. Вспомните эту историю с театрами, благодаря которой произошло наше знакомство. То же самое и с библиотекой. То же самое и с этим журналом, “Варяг”, из-за которого все началось. Ведь это я продвинул Полубратова…

– Это понятно, – сказал я. – Главный редактор ведущего регионального журнала мог быть утвержден только с вашей санкции и по вашему выбору.

– С санкции и по выбору… – кивнул он. – Вы видели нынешнего Полубратова?

– Видел.

– Вы можете себе представить, что это расплывшееся нечто было пятнадцать лет назад красивым, почти романтического вида молодым человеком? Я говорю “почти”, потому что всегда были в его облике некие сухость и холодность, которые слегка портили впечатление от его пронзительных глаз и роскошных кудрей.

– Представить трудно, – признался я. – Но всякое бывает.

Ремзин опять кивнул.

– Я понимал, что положение с журналом недопустимо. С театрами мы заявили о себе на весь Советский Союз. И журнал нам следовало иметь такой же мощный. Мы должны были являться одним из культурных центров страны! Это было выгодно не только ради моей собственной карьеры. Это было выгодно и в том плане, что культурным городам в то время было легче выбивать себе хорошее финансирование, решать экономические и социальные вопросы. И, соответственно, область целиком подтягивалась. Я ведь о всей области должен был думать, так? И, как видите, я не ошибся, – он широко повел рукой, как будто предлагая мне из этой столовой окинуть взглядом всю область. – До сих пор, несмотря на все кризисы, однажды созданный имидж продолжает работать. Сюда и инвесторы идут охотней, и цены на недвижимость выше, чем в большинстве российских городов, и люди неплохо зарабатывают, потому что многие предприятия, превратившись в совместные, пашут и пашут, лицензионный товар всегда в цене… Но это неважно. Вернемся к тому времени, когда я понял, что с журналом дальше терпеть нельзя. Мы с почетом проводили на пенсию давно трухлявого Непроливайкина, и я позаботился о том, чтобы выборы нового главного редактора – тогда ж сплошь была пора выборов в трудовых коллективах, так? – завершились сенсационно: новым главным был выбран молодой и талантливый Полубратов, журналист, резкое и честное перо которого успело многих задеть. В общем, организовать все было не так сложно, надо было только создать вокруг Полубратова легкий ореол опального и гонимого, чтобы люди из чувства протеста проголосовали за него.

– Но как подступиться к журналу, Полубратов не знал, – продолжил Ремзин. – И тут я вам открываю тайну, которую знали только трое… Да, мы трое, потому что еще кое-кто, ее знавший, не в счет. Все организовала молодая жена Полубратова, Татьяна Валентиновна Жарова. Тогда у нее только развивалась ее интуиция, только вырабатывалось ее умение предвидеть, какие книги должны появиться, откликом на живой интерес читателей к определенной теме, только выстраивалась ее “система”, – Ремзин улыбнулся, – но чутье у нее уже было. Чутье и наблюдательность, да. Работая в библиотеке, она очень ясно видела, изо дня в день, какие книги или публикации в прессе пользуются читательским спросом, а какие почти никто не берет, она видела общую картину читательских интересов. Поэтому она могла подсказывать Полубратову: на весенние номера найди что-нибудь историческое, и обязательно подбери, в публицистический раздел, две-три статьи по проблемам дефицита, с ударными названиями, на осенние номера ищи фантастику, причем желательно нашу, из ранее запрещенной, а в разделе искусства сделай особый упор на статьи про кино… Приблизительно так. Но главное, она сама очень быстро начала подбирать материал для публикаций. Да, она стала лоцманом Полубратова в книжном море, и, если заходил разговор о том, например, чтобы подобрать хорошую “развлекаловку”, но при этом с “проблемами”, она задумывалась и говорила: “Я посмотрю, есть у меня идеи…” Обращалась к своей картотеке, шла по темам и по персоналиям, и потом предлагала: “У Фолкнера есть роман с криминальным сюжетом, до сих пор не переводившийся, потому что у нас он считался слишком “жестоким” и “извращенным”; а если есть опасения, что переводчики не справятся в срок, то стоит подумать о мистическом “Серебряном голубе” Андрея Белого, экземпляр дореволюционного издания есть в библиотеке, так что проблем не возникнет, но Белого не мешает уравновесить каким-нибудь чтением полегче, и тут почти идеально смотрелся бы “Призрак Оперы” Гастона Леру, правда, понадобится сильная редакторская работа, потому что дореволюционный перевод и не очень хорош, и выглядит совсем архаичным, но, по крайней мере, издание есть, как основа для работы… Любая из этих трех вещей привлечет довольно много читателей.” Приблизительно так. Полубратов никогда не придумывал ничего своего.

– Получается, он был пустым местом? – спросил я.

– Получается, так. Что ж, Татьяна его любила… и тянула, как всякая любящая женщина. Но это еще не все. После всех встрясок, когда мы начали жить в новом государстве, а я, как знаете, сохранил свое положение, и даже на какое-то время стал почти хозяином города, Полубратов перебрался в Москву. Его сочли подходящей кандидатурой в главные редакторы только что затеянного частного издательского концерна – “демократического” и “популярного”, как было объявлено, направления. Разговор шел о том, что и Татьяна переберется в Москву, когда он там освоится, а пока они будут видеться наездами друг к другу.

– И он ее бросил?

– Нет. Все получилось хуже. Намного хуже, – Ремзин помолчал, пожевал губами. – Давайте еще по чуть-чуть выпьем. В этой истории есть и моя вина. Но кто ж знал… То есть, я должен был сообразить, но… не сообразил, вот.

Ремзин опять примолк – и продолжил после довольно значительной паузы:

– Татьяна как раз подошла к финалу своих розысков книг Новикова. С этим она и явилась ко мне. Просила разрешения провести работы в закрытом костеле, плиты пола поднять, где надо, и прочее. А ситуация в тот момент была сложная. На здание костела претендовали несколько владельцев. Церковь, железная дорога, католическая община, одна фирма, считавшая, что здание должно отойти ей, за долги железной дороги, и грозившаяся наложить арест, через судебных исполнителей, до рассмотрения дела судом… Словом, всякой твари набежало по паре, и все с претензиями. Поэтому важно было не привлекать лишнего внимания к этому зданию, пока все не утрясется. А представляете, что бы началось, если бы прошел слух, что там, очень вероятно, скрыто книг на десятки тысяч долларов. Каждый из претендентов и книги посчитал бы своей собственностью, и еще пуще разгорелись бы страсти, и фирма уж не преминула бы обратиться в суд, чтобы здание арестовали и опечатали, и такое бы началось!.. Нет, какие-то проблемы я бы разрулил, и на суд смог бы надавить, но вся беда в том, что я в те дни буквально жил на чемоданах. Мое новое назначение ожидалось, в Москву, в штаб крупного политика, который потом стал одним из самых известных наших губернаторов, и я мог улететь буквально в несколько часов. А стоило бы мне уехать – всем остальным на Татьяну было бы наплевать, она бы эти книги не отстояла, уплыли бы они в чьи-нибудь загребущие руки, при тогдашнем хаосе и бардаке… Допуская, что книги там вообще были. Теория Татьяны, согласитесь, выглядела настолько слабой, настолько высосанной из пальца, что я отнесся к ней… с иронией, скажем так. Будь я убежден, что книги там действительно спрятаны, я бы, конечно, рискнул и отворил для Татьяны двери костела – на, ищи! – а сам уж постарался бы принять на себя все удары.