Страница 9 из 20
Но наибольшее беспокойство вызывала у нее необъятность и глубина морских вод. Стоило ей представить, сколько воды под килем судна и насколько далеко дно, как подкатывала тошнота, а колени сами собой подгибались, словно она, взобравшись на вершину высоченной башни, перегнулась через перила и посмотрела вниз. А уж когда она начинала думать о том, что на плаву их удерживает всего лишь деревянная платформа размером не больше внутреннего дворика, а вокруг бескрайняя, как небо, гладь воды и вряд ли кто-то из них умеет плавать, а значит, все они буквально в нескольких шагах от гибели, то готова была считать всех моряков либо невероятными храбрецами, либо полнейшими глупцами.
Любая мысль о брате по-прежнему причиняла ей острую боль, и у нее тут же начинало мучительно тикать в висках. Она старалась как можно меньше двигаться, но очень внимательно следила за тем, что происходит вокруг, и прислушивалась к разговорам, пытаясь этим отвлечь себя от болезненных воспоминаний.
Наконец гребцы осушили весла, принесли откуда-то снизу корзину припасов – оливки, соленую рыбу, свежую воду и сухое печенье – она такого никогда прежде не пробовала. Он хоть и уселся с нею рядом, но прямо к ней обратился всего лишь дважды. Ей было приятно, что она так быстро оказалась включена в некий магический круг избранных, куда другие доступа не имели. Ну а то, что он вынужден всячески поддерживать свой авторитет, ей было тем более понятно. Льстило ей и предвкушение того, что вскоре они останутся наедине, и тогда этот человек будет принадлежать лишь ей одной.
Они встали на якорь возле этого острова незадолго до полуночи. Сначала на воду спустили на веревках маленькую лодку, на которой трое мужчин поплыли к берегу, чтобы разведать обстановку. Вернувшись, они сообщили, что остров необитаем, и принялись перевозить туда ящики и узлы; и лишь после того, как на поросшей травой каменистой гряде были установлены несколько шатров, на остров переправили ее и остальных женщин.
С наступлением ночи к ней пришел страх. Дома свет горящего костра всегда выхватывал из тьмы какие-то знакомые предметы – кусок каменной стены, фрагмент росписи по штукатурке, резные деревянные подвески. Но ей еще никогда не доводилось видеть абсолютной тьмы, кажется, полностью поглотившей весь окружающий мир. В непроницаемой темноте она совершенно утрачивала способность ориентироваться и в пространстве, и во времени, и в голову тут же начинали лезть страшные истории, которые ей рассказывали в далеком детстве – как Хаос породил любовь и ад, как Хронос серпом кастрировал собственного отца, – и теперь все это представлялось ей столь же реальным, как и то, что ее двоюродный брат Главк чуть не утонул в бочке меда, а другой ее двоюродный брат Катрей, пытаясь покататься верхом на козле, упал и сломал себе руку.
На ужин была соленая рыба и сушеные фиги; фиги были спрессованы в толстенькие диски, очень похожие на маленькие мельничные колеса. Кто-то из мужчин нашел на берегу молодого тюленя и, отогнав от него мать, убил детеныша и освежевал его. А потом они принялись жарить на огне куски тюленьего мяса, но кое-кто из женщин, в том числе и она, сочли жаркое несъедобным. Она решила, что лучше уж поголодать пару дней, зато потом поесть нормальной пищи. Да и сладкое вино отчасти притупило у нее голод.
Все, что происходило вокруг, было настолько новым и удивительным для нее, что она совершенно забыла о том, что ждет ее под конец этого вечера. Когда он в последний раз осушил кубок вина, взял ее за руку и повел к своему шатру, она еще очень плохо представляла, что именно он собирается с ней сделать. О таких вещах мать почти ничего ей не рассказывала, а от двоюродных сестер удалось узнать и того меньше. Больше всего сведений об этой таинственной стороне жизни она сумела получить, подслушивая болтовню служанок; они, правда, отчего-то находили все это ужасно смешным, а вот ей то, о чем они упоминали, показалось пугающим и даже отталкивающим. Но, наверное, служанки имели в виду каких-то других мужчин, утешала она себя, а этот, чьей женой она вскоре станет, совсем не такой.
Он опустил полог шатра и поцеловал ее – на этот раз поцелуй был куда более долгим. Она с тревогой подумала, что вот сейчас он сделает ей больно, но он лишь сунул руку ей под одежду и стал тискать ее грудь. Ощущение было странное – неловкое и какое-то неправильное. Кроме того, она не знала, как ей полагается вести себя в такой ситуации и должна ли она что-то делать в ответ. Если раньше, днем, ей казалось, что ему можно довериться, что он всегда ее защитит, то теперь, похоже, ставки возросли, а правила стали куда более расплывчатыми. Она сознавала, что ее жизнь зависит от того, останется ли она внутри некоего созданного им магического круга, и для этого она обязана всячески ублажать своего будущего мужа. Сегодня утром она уже совершила роковой шаг, полностью изменив свою судьбу, так что теперь ей придется делать очередные шаги на новом пути. Она слегка отвернула лицо, уходя от его жадных губ, и спросила: «Что я могу для тебя сделать? Чего бы ты хотел?»
Он рассмеялся и, непристойно задрав на ней платье, повернул ее к себе задом и наклонил над постелью. Увы, служанки оказались правы. То, что он с ней делал, было отвратительно, пугающе, но действительно, как ни странно, довольно смешно. Она думала, что почувствует себя взрослой и умудренной опытом женщиной, однако происходящее скорее напоминало детскую возню – она словно вновь дралась со своими братьями, делала стойку на руках, катала в пыли колеса от повозок. Сперва это показалось ей унизительным и отталкивающим, но потом она поняла, как хорошо снова стать ребенком, не иметь никакой ответственности, забыть обо всем, что случилось сегодня, думать только о том, что происходит в настоящий момент.
Кончив, он рухнул на постель, натянул на них обоих одеяло из козьих шкур и уже через несколько минут спал мертвым сном, по-прежнему крепко прижимая ее к себе. Она не могла даже пошевелиться, опасаясь разбудить его, и лежала, прислушиваясь к доносившимся снаружи голосам, которые звучали все реже и тише. Наконец все улеглись спать, и мерцающий оранжевый свет костра постепенно угас. Время от времени ветер отгибал краешек полога у входа в шатер, и тогда ей был виден крошечный треугольник темного неба с тремя маленькими звездочками, а вокруг продолжалась и продолжалась бесконечная, беспросветная ночь.
Где-то после полудня дождь прекратился, боль у нее в животе тоже затихла, и она понемногу пришла в себя. Вылезла из шатра и развесила мокрую одежду на веревочных растяжках, чтобы она просохла на солнце. Затем вывесила на просушку и простыни, а полог, закрывающий вход в шатер, подвязала повыше, надеясь, что с помощью ветерка лужа, собравшаяся на земляном полу, испарится хотя бы частично. Сняв мокрую одежду, она так и ходила совершенно голая, занимаясь всеми этими делами. Затем руками собрала с пола палатки собственную блевотину, вынесла ее наружу, а руки старательно вытерла о траву. Она делала все это, ни о чем не думая, и лишь некоторое время спустя, на мгновение остановившись, вдруг посмотрела на себя как бы со стороны и поняла, какое далекое путешествие совершила ее душа за столь короткое время.
На вершине поросшей мохом скалы ей удалось отыскать крошечное озерцо солоноватой воды, собравшейся в углублении после дождя. Она с наслаждением напилась – вода была холодная, с ощутимым землистым привкусом, точно выдернутый из грядки овощ.
Ей впервые пришло в голову, что выжить здесь, пожалуй, все же можно, но для этого нужно стать похожей на лисицу: постоянно охотиться и никогда не задумываться о завтрашнем дне.
Затем, прикрыв наготу одеялом из шкур и сунув ноги в сандалии, она снова направилась в ту часть острова, где колючие кустарники росли наиболее густо; ей казалось, что там она видела какие-то ягоды. Что ж, память ее не подвела: на некоторых кустах и впрямь висели мелкие красные ягодки, но теперь она проявила куда большую осторожность, не желая повторить ошибку, совершенную утром, и сорвала всего одну ягодку, сунула ее в рот, разжевала и тут же выплюнула – ягода оказалась невыносимо кислой, почти горькой на вкус.