Крушение пирса (сборник)

Но в целом все оказалось не так страшно, как она ожидала. В общем, примерно то же самое она делала бы для своих детей, если бы ее жизнь повернулась иначе.

Смачивая фланелевые салфетки в мыльной воде, Ли тщательно протерла Банни все тело, стараясь приподнять и промыть каждую складку, после чего досуха вытерла его полотенцем и оставила лежать на боку голым, чтоб немного проветрился. Фланелевые салфетки и полотенце она тоже сунула в стиральную машину; затем тщательно вымыла пластмассовый тазик и застелила постель чистой простыней, а под простыню подложила новую клеенку, которую нашла в буфете на кухне. Тело Банни она щедро посыпала специальной присыпкой от прыщей и пролежней и только после этого разрешила ему перевернуться и поудобнее устроиться в привычной полусидячей позе.

– Ты самый добрый человек из всех, кого я когда-либо знал! – с благодарностью выдохнул он.

Навестив отцовский дом, Ли обнаружила на коврике перед дверью письмо из городского совета, в котором сообщалось, что в связи со смертью ее отца завершается и срок аренды дома, который, если не будет подано соответствующее заявление, к концу месяца придется освободить.

Она отнесла отцовские пластинки в местное представительство общества «Оксфам»[16]. Higher and Higher Джеки Уилсона, Up, Up, and Away группы The Fifth Dimension, Nothing Can Stop Me Джина Чандлера…[17] Вернувшись, она взяла небольшую картонную коробку из кооперативного магазина и сложила туда те немногочисленные вещи, которые ей вроде бы хотелось сохранить, потому что она помнила их с детства: сову из желтого стекла, коробочку с почерневшими серебряными чайными ложечками, лежащими на поблекшем пурпурном плюше, декоративную тарелку с видом залива Робин Гуда. Затем Ли заперла дверь и бросила ключи в почтовую щель на двери. А картонную коробку она, вернувшись в дом Банни, засунула под кровать.

Однажды в пятницу после работы Ли зашла в аптеку «Бутс» и уже направлялась к автобусной остановке, когда, проходя мимо кафе «Кеньонз», заметила двух женщин, сидевших за столиком у окна. Ей сразу стало ясно, что они не из этого городка – уж больно независимо они держались, словно весь мир принадлежал им. Женщина, сидевшая лицом к Ли, подняла темные очки вверх, к коротко остриженным рыжеватым волосам; на ней было открытое платье канареечно-желтого цвета, демонстрирующее ее красивые загорелые плечи. Глядя на нее, Ли ощутила легкий укол странной зависти и обиды, и та женщина, видимо перехватив ее взгляд, тоже внимательно на нее посмотрела. Ли смутилась и поспешила прочь, но не прошла и пяти шагов, как до нее дошло, что это были Эбби и Ниша. Она хотела тут же удрать, но Ниша, внезапно вынырнув из дверей ресторана, успела преградить ей путь. Театрально откинув назад голову, она оглядела Ли с головы до ног и воскликнула:

– Господи, девушка, что с тобой такое, черт побери?

Ли совсем забыла грубоватую манеру перебрасываться колкостями и веселыми непристойностями, которая крепко связывала их компанию, а прочих помогала держать на расстоянии. И растерянно пробормотала, опустив глаза на свои серые трикотажные штаны и потрепанные кроссовки:

– Я только что с работы…

– Заходи, – повелительно сказала Ниша, мотнув головой в сторону ресторанной двери, словно это была тюремная камера, в которую Ли обязана была вернуться.

Оказалось, они приехали сюда по случаю свадьбы брата Эбби.

– У него это уже супруга Номер Четыре. Я даже имя ее запомнить никак не могу. Какая-то албанка, а может, словенка… И вид у нее как на тех газетных снимках, что помещают перед статьями о женщинах, убивших собственных детей. – Эбби сообщила, что она и ее муж Винс живут теперь в Масуэлл-Хилл, то есть среди Великих Белых Гор, что Сэм уже во второй раз беременна, хотя с начала первой беременности всего десять месяцев прошло, а все потому, что муж ее практически изнасиловал прямо в родильном доме, когда с новорожденным встречал…

Откуда-то неслышно материализовался официант. Ли попыталась пробормотать извинения и уйти, но Эбби, глядя ей прямо в глаза, заявила:

– Не знаю, что ты там планировала на сегодняшний вечер, но совершенно уверена: все твои планы – полное дерьмо по сравнению с этим.

И Ли пришлось есть и тунца на гриле, и салат из нежнейшей фасоли, и слегка поджаренные красные перцы, и оливки, и анчоусы, и лимонные пирожные со взбитыми сливками. Они выпили две бутылки «Монтепульчано д’Абруццо». В общем, счет получился на сто десять фунтов, да еще они оставили пятнадцать фунтов чаевых. Потом они курили в маленьком садике за рестораном рядом с выносным обогревателем, и Ниша спросила:

– Как поживает твой отец?

– Он умер, – сказала Ли.

Ниша долго и внимательно на нее смотрела. Молча. Никаких слов сочувствия, никаких утешений.

– Знаешь, у нас есть свободный диван-кровать. Если до конца месяца не сумеешь найти подходящей работы и снять с кем-нибудь на паях домик с отдельной комнатой, то встретимся здесь, сядем на автобус и поедем прямо ко мне.

– Извини, – сказала Ли, – но я не смогу отсюда уехать.

Ниша только плечами пожала:

– Ну это твое дело. Сама себя хоронишь.

У Банни на левой ноге почернели два пальца, и запах от них исходил такой, что приходилось целыми днями держать окна открытыми. Сделать ничего нельзя, сказал врач и велел Ли потуже их бинтовать, пока сами не отвалятся, а потом дважды в день промывать ранки соленой водой до полного заживления. Через десять дней, когда Банни спал, пальцы отвалились. Ли нашла их у него в постели и стряхнула на газетку, точно мертвых пчел, потом вынесла на улицу и выбросила в помойный бак.

С холмов то и дело набегали мелкие моросящие дожди. Улица совершенно опустела. Лишь по-прежнему у тротуара стояла побитая коричневая «хонда» с отвалившимся и повисшим на одной петле боковым зеркалом, да на асфальте все еще можно было прочесть имена двух погибших мальчиков. Сквозь трещины прямо у ног Ли прорастала трава, и она вдруг подумала: а сколько времени потребовалось бы лесу, чтобы снова захватить все эти улицы, если бы люди вдруг их покинули? Корни деревьев и вьющиеся растения постепенно, кусок за куском, обрушили бы стены домов, а среди развалин стали бы бегать волки…

И Ли заплакала, толком не понимая, чью судьбу оплакивает – свою или Банни.

Банни было ясно: что-то не так, хотя Ли по-прежнему старалась быть с ним приветливой, внимательной и терпеливой. Впрочем, он всегда знал, что рано или поздно все это кончится. И если бы он был храбрее, он бы сам ее отпустил. Ведь она уже подарила ему больше счастья, чем он вообще мог надеяться получить. Вот только храбрым он никогда не был. А еще он просто не мог хотя бы на один день лишить себя ее общества.

Мало того, он просто глаз не мог от нее отвести. Теперь, когда он понимал, что ее вот-вот у него отнимут, она казалась ему поистине прекрасной. И он наконец понял, о чем пелось в любовных песнях; понял, какова и сладость любви, и приносимая ею боль, и та высокая цена, которую приходится за любовь платить. Ничего, в следующий раз он будет мудрее. Жаль только, что никакого следующего раза не будет.

Ли сходила в супермаркет «Сэйнсбери» и купила курицу джалфрези с карри, чили, помидорами и со сладким перцем, потом еще рис-пилау, королевские креветки в соусе «масала» и немного запеченного в духовке картофеля. А также две банки паточного пудинга, две банки консервированной драчены с ванилью «Почувствуйте разницу» и бутылку сухого розового вина «Шираз».

Увидев, как она вваливается в дом с тремя пакетами, Банни спросил:

– Ты что, весь супермаркет скупила?

– Я собираюсь приготовить тебе роскошный ужин.

– С чего бы это? – удивился Банни. – Но я, разумеется, не против.

16

«Оксфам» – Оксфордский комитет помощи голодающим.

17

Джеки Уилсон (1934–1984) – афроамериканский певец, исполнявший произведения на стыке блюза и рок-н-ролла; The Fifth Dimension – американская соул-группа, образованная в 1965 г., лауреат премии «Грэмми» за 1968 и 1970 гг.; Джин Чандлер (р. 1937) – американский певец, композитор, продюсер, лауреат премии «Грэмми».