Страница 17 из 26
А потом, при встрече, усмехнувшись, заметил:
– Что, боишься шведа, Борис Петрович? – И налил чарку водки: – Выпей для храбрости.
Генерал был задет до глубины души. Не он ли писал царю, что, сколько есть в нем ума и силы, с великой охотой готов служить государю и себя не жалел никогда, однако печалит его, когда гибнут напрасно люди и лошади. Петр протянул чарку:
– А все же выпей для храбрости!
– Уволь, государь, не могу, в груди жжет.
Петр с досадой бросил чарку об пол и отвернулся. Любого он мог заставить и устрицу ненавистную съесть, и рыбный студень проглотить, но от Бориса Петровича отступился…
Когда Петр появлялся в штабе, военный совет заседал дни и ночи, решая, какие передвижения делать, какой тактики держаться.
– Далеко вглубь неприятельской земли ходить не надобно, – говорил Шереметев, только что на себе испытавший, что такое продвижение на 120 верст в тыл неприятеля. – Чинить худо Карлу надобно на нашей земле. И не великими битвами, а малыми.
– Хм? – удивился Петр и вскричал: – Верно говоришь! Такой наш должен быть ныне резон: мелкими набегами чинить неприятности шведам, томить неприятеля, а придет время – зададим брату моему Карлу великую баталию!..
С того 1701 года в отношениях их воцарились мир и согласие. Русские победили при Эрестфере, при Гуммельсгофе. Шереметев гнал и гнал своего старого недруга Шлиппенбаха, однажды целых четыре часа преследовал его. А сколько пленных, пушек, добычи взято! Русские наконец вышли к Балтийскому морю, Петр мог начать строительство города на Неве. Пришла и его очередь посмеяться над Карлом – он часто был весел в те дни. Даже Борис Петрович, не очень-то склонный к юмору, в письмах своих шутил, потрафляя Петру, – все знали, как ценил Петр веселье.
«Слава Богу, – писал Шереметев, – музыка твоя, государь, – мортиры с бомбами – хорошо играет: шведы горазды танцевать и фортеции отдавать, и я шел с великим поспешанием, чтобы его застать, и он не дождался меня, оставил табор, что в нем было, и побежал к Колывани, и за собою разметал, и обняла нас ночь, и лошади наши томны стали…»
После тех побед Петр послал Меншикова вручить награды: солдатам было выдано по рублю, офицеры получили чины, а Борис Петрович – звание фельдмаршала и орден Андрея Первозванного.
Горд был Шереметев, однако детской радости, как сам царь, не испытывал. Удовлетворение? Да. Но главное – страшную усталость, не просто физическую, но моральную. Кровавые картины не уходили из памяти: похороны убиенных, операции над ранеными, а еще – сцены насилия и разорения…
Ведь Петр требовал, чтобы огнем и мечом прошел он по завоеванным землям. Татары, казаки, калмыки его армии гнались за шведами с криками и улюлюканьем, как гончие на охоте…
Самая памятная и неприступная крепость – Мариенбург. Много трудов положил на нее фельдмаршал. Долго глядел в подзорную трубу, изучая ворота, запоры, стену – му́ру, в которой не было ни единой трещины, воду, окружавшую ее со всех сторон. «Чертова му́ра», – бормотал, передавая трубку Михаилу.
Тот тоже рассматривал стену, подходы к ней, аккуратные домики с черепитчатыми крышами, чистые улочки… Как одолеть эту чертову му́ру? Крюки и веревочные лестницы, как у турок, тут не годятся. Идти по открытой воде, но на чем? Лодок нет…
– Каменный мешок… – проговорил Михаил, – или табакерка, да только не табак в ней, а порох да упрямство шведское… – И вдруг его осенило: – Плоты! Плоты надобно сделать и на плотах по воде к самой стене! Пушкой выбить брешь – и в нее!..
– Ладно говоришь! – обрадовался отец. – А плоты можно сделать из домов, которые в слободе.
Полк стоял за озером, в низине, среди пышных сосен и кленов. Облака, словно корабли, плыли по небесам – благодать, да и только, молиться бы и замирать перед созданием природы, но – надо готовиться к бою, а красоте этой скоро предстояло содрогнуться от грохота пушек.
Построив солдат, командующий негромко, степенно заговорил:
– Государь наш Петр Алексеевич приказал взять сию крепость. Страшна она?.. – Робкое эхо прокатилось по рядам. – Камень, чертов камень да вода вокруг! – Тут он возвысил голос: – И сидят там людишки бедные, глядят на нас, смеются над нами и думают: не по зубам сие русским, обломают когти об нашу крепость, ежели полезут… Вы голодны, а там ждет вас добыча, хлебы, мясо, сыр. Весело будут наши мортиры бить, весело будет и вам воевать-пировать – так ли?
Солдаты отозвались бодрее.
– Но не хочу я силой вести вас, хочу, чтоб каждый волю свою объявил. Выбирал ли я вас, чтобы гулять по чужим землям? Или выбирал, чтобы послужить нашему государю, а ему нужна виктория! Надобно достать неприятеля. Кто согласен своею волей идти на приступ?
Дикие крики были ему ответом, гиканье и свист. Все рвались в бой. Теперь можно было говорить о главном деле:
– Плоты – вот что надобно сделать! Разобрать избы на бревна, связать их, на каждый плот человек по сто – и под самую стену! Ладно я говорю?
– Ладно! – гаркнули в ответ.
Ротные стали подходить к офицерам и получать распоряжения.
На другой день рано утром войско было выстроено на молитву. Священник отслужил молебен, прошел по рядам, обрызгивая серые шинели пехоты и синие – драгун:
– Да не отними Ты, Боже, милость свою от нас и разверзни врагов наших!.. О, будет, Господи, милость Твоя на нас, яко уповаем мы на Тя!..
Перед самым выступлением Шереметев поднял глаза к небу и увидел белое облако, удивительно похожее на птицу с распростертыми по небу крыльями, и две головы, повернутые в разные стороны, – двуглавый орел! – и подумал: добрый знак…
Вечером из окрестных домов слободки выгнали жителей, разобрали на бревна избы и стали спешно строить плоты. Ночь была светлая, дело шло быстро. Еще не коснулись лучи солнца крепостных стен, когда плоты спустили на воду, и на каждом сидело по нескольку десятков человек.
– Пробьешь брешь в стене, подплывут туда плоты, и пойдет пехота! – говорил отец сыну-бомбардиру. – Конница двинется через мост!
И вот поплыли плоты, а драгуны с улюлюканьем и свистом помчались к мосту… Но что это? Огонь? Шведы подожгли мост! Вот незадача! – конница повернула назад.
Оставался один путь – плоты. Медленно, ох как медленно пересекают они реку! Шведы уже обрушили на них красный огонь. Синие дымки зависли над башнями. Бомбы падают в воду, плюхаясь близ плотов. Хлопают кремневые ружья, сухие дымные выстрелы оглушающе тукают – и благоуханный летний воздух заполняют едкие запахи.
Бомба шмякнулась, но по своим: солдаты падают, разносятся крики… Наконец точное попадание Михайловой пушки: есть брешь!
У Шереметева, державшего подзорную трубу, от напряжения побелели пальцы. Казалось, он сам вместе с наступающими устремился туда, в крепость, и так же, как они, улюлюкал, свистел…
Виват! Над ратушей показался белый флаг! Слава Богу, открывают ворота – одумались «храбрые» шведы?! Давно бы так!
Шереметев опустил трубу и перекрестился, велев трубить и бить в барабаны в знак окончания боя. Каменная цитадель пала!
Со всех сторон валил черный дым, висели сизые облачка. В воде темнели тела убитых, на улицах подбирали раненых…
На Шереметеве кираса[4], ноги покрыты латами, позади развевается плащ, белый конь высоко поднимает копыта. Следом за командующим – старшие офицеры, лица их почерневшие, обветренные, кое-кто с перевязанными ранами…
Чистые камни мощеных улиц крепости отливают темным блеском. Окна и двери в домах плотно заперты: жители встречают «гостей» гробовым молчанием. Однако выходят навстречу городские власти с белым флагом – комендант, судья, пастор, любезно улыбаются.
– Зачем не сдавались так долго? – хмуро говорит Шереметев. – Зачем причинили столько смертей?.. Ваши рыбы едят тела наших солдат…
Улочки заполонили солдаты. Тут и там раздаются крики, звон разбитых стекол, женские визги: виктория! Шереметеву хотелось заткнуть уши, но ничего не поделаешь, таков обычай войны.
4
Кира́са – латы, металлический панцирь на спину и грудь.