Страница 3 из 14
Я так многого о ней не знала.
– Эбигейл? – спросила я, получилось, что шепотом.
И без какого-либо предупреждения мое зрение вдруг стало иным. Очень скоро я уже смотрела сквозь слои дыма, а потом сквозь еле заметную завесу на то, что она сама видела тем вечером, когда исчезла. Впрочем, это было скорее не видением, а знанием. Мне не надо было ни о чем спрашивать – я была твердо уверена в увиденном, как, например, в том, что у меня на руке пять пальцев.
А узнала я следующее.
Ей не нравилось, когда ее называли Эбигейл. И я больше не делала этого.
Она действительно уехала на велосипеде, хотя он был зеленым, а не синим, как сообщалось. Что я увидела – что́ она хотела, чтобы я увидела, – так это череду образов в зеркале заднего вида, любительский фильм, крутившийся в пустом кинотеатре для меня и только для меня.
Вот она едет в темноте на ярком зеленом велосипеде. Налетает порыв ветра, она распускает свои длинные волосы, и они буквально летят за ней. Велосипед ржавый и старый, она взяла его в лагере из-под навеса, где стоят велосипеды вожатых; дорога пустынна, машин на ней нет; это был приятный, благоуханный летний вечер.
Таковы последние кадры фильма. Она задержала на них свой взгляд, и я поступила так же, деля воспоминания об увиденном между нами, как нечто сладкое, слизываемое с одной ложки на двоих.
Я смотрела. Светоотражатель, укрепленный на заднем крыле велосипеда, становился виден все хуже по мере того, как она углублялась в темноту. Смотрела, как она работает педалями – сначала быстро, а затем медленнее, потому что начался спуск с холма. Смотрела, как, на секунду вскинув руки, она наслаждается скоростью и опасностью, а затем опускает их и продолжает свой путь. Я смотрела, как она едет.
А затем я потеряла ее из виду. Велосипед исчез, но на дороге все было спокойно. Я наклонилась вперед, чтобы разглядеть что-нибудь еще, но тут зеркало потемнело, и я услышала, что кто-то стучит в окно моего фургона.
Я поворачивала шею до тех пор, пока не оказалась лицом к лицу с незваным гостем.
Это был мистер Флорис, учитель биологии в девятом и десятом классах и тюремный надзиратель в своих темных мечтах и тайных фантазиях. Все знали, что в свободное время он любит прочесывать территорию школы, страстно выискивая, кого бы оставить после уроков. И хотя не было ничего удивительного в том, что он оказался на автостоянке в ожидании проспавших и прогуливающих учеников, все же, попавшись, я испытала шок. Я совсем забыла, где нахожусь.
Он постучал костяшками по стеклу, затем опустил красный шарф, которым обмотал лицо, чтобы не замерзнуть. Когда его рот оказался на свободе, я увидела, как потрескавшиеся губы выговаривают под усами: Вы. Немедленно откройте окно, юная леди!
Между нами было всего-навсего стекло, но я не слышала его. Не слышала ничего, кроме далекого шуршания по дороге двух велосипедных шин. Он снова заколотил в окно, и я наконец очнулась и опустила стекло со словами:
– Простите, мистер Флорис. Я вас не заметила.
Одновременно я посмотрела в зеркало заднего вида – мне нужно было знать, со мной ли она. Может, скрючилась в темноте позади водительского сиденья? Но мне помешало отражение бледной девушки, вновь протирающей глаза, что было плохо. На ее щеках виднелись сероватые потеки туши для ресниц, словно она укрылась у себя в фургоне, чтобы поплакать. Это было не так. Я не плакала уже много лет.
На голове у меня красовалась пухлая шерстяная шапка, которую моя подруга Дина стащила в молле, но она ей не подошла и потому стала моей. Шапка была низко надвинута на брови, и моих ушей не было видно. Не было видно и заднего сиденья, на котором все еще могла сидеть Эбби.
– Мисс Вудмен, – провозгласил мистер Флорис. – Вы в курсе, что уже начался третий урок и вы должны быть в классе? Выбирайтесь из машины и идите со мной, или же мне придется сделать в журнале соответствующую запись.
Со мной такого раньше не случалось. Ведь я еще не начала прогуливать уроки, и в моем «личном деле» не было записи о том, что я буду «жалеть о своем поведении всю оставшуюся жизнь». Я еще не разбилась на множество мелких осколков – в коем состоянии пребываю до сих пор.
Все равно я не вышла из фургона.
– Но… – сказала я и замолчала в ожидании.
Разве он не видит?
Я думала, он наконец-то заметит, что я не одна. Мистер Флорис стоял достаточно близко к машине, чтобы разглядеть откидное место и сидящую на нем девушку. Ну… девушку-призрак, прячущую лицо за волосами. Разве ее здесь не было – чумазой, с разбитыми коленками?
Я по-прежнему чувствовала ее запах. Чувствовала ее дыхание – мы с ней дышали одним и тем же воздухом, хотя умом я понимала, что это невозможно.
Но глаза мистера Флориса остановились совсем на другом – на прикуривателе, выскочившем из приборной доски с громким характерным хлопком.
– Вот оно, оказывается, как, Лорен. Выходи. Сейчас же. Я запишу тебя.
Он ничего не видел – был слеп к таким вещам. Он не видел ее. Спустя несколько секунд, открыв дверцу, он вытащил меня на ледяную дорогу. Я успела взглянуть на Эбби только раз, когда наклонилась, чтобы подобрать с пола объявление.
Я обратила внимание на то, что в ее длинных волосах запутались листья, сосновые иголки, и веточки, и кусочки смолы. Одна разбитая коленка кровоточила – кровь стекала по ноге до самых пальцев. На ней был только один шлепанец. Другой потерялся неведомо где.
Я знала, что она упала с велосипеда; я видела, как это случилось – в ночной темноте она не разглядела камень, попавший ей под колесо, и утратила равновесие. Но села она на велосипед снова или что-то остановило ее? Что или кого она встретила у подножия того холма?
Она ничего мне не сказала. Да и не могла сказать в его присутствии.
Я вышла из фургона, заперла дверцу и пошла за мистером Флорисом к зданию администрации, где меня должны были обязать в течение нескольких дней оставаться в школе после уроков. Но я оглянулась. Ничто теперь не могло удержать меня от того, чтобы оглядываться на нее.
Так меня в первый раз посетила Эбби, встретившаяся со своей судьбой неподалеку от летнего лагеря для девочек «Леди-оф-Пайнз». Теперь я знаю о ней намного больше.
Она Эбигейл Синклер из Орэндж-Терраса, штат Нью-Джерси. Но Эбигейл она только для бабушки с дедушкой и классного руководителя. Для всех остальных она Эбби.
Эбби с маленьким пирсингом в носу, он кажется сверкающей звездочкой, упавшей ей на лицо с неба; звездочкой, которая всегда с ней, куда бы она ни пошла, ночью или днем. Эбби, которая грызет ногти, но только на больших пальцах. Никогда не носит юбок. Боится клоунов и вовсе не шутит, когда признается в этом. Не расстраивается, если идет дождь. Она играла на флейте три месяца, а потом бросила это дело. Эбби – твердая троечница. Все еще девственница, если настаивать на строгом определении этого слова. Умеет отбивать чечетку. А свистеть, несмотря на все свои старания, так и не научилась. Эбби нравится Люк – а может, она даже любит его.
Эбби с темно-русыми волосами, карими глазами, 129 фунтов, пять футов и семь дюймов, на правом колене небольшой шрам – ударилась о ступеньку, когда ей было пять лет.
Эбби: 17 лет. Пропала, как сообщили, 2 сентября, но исчезла задолго до того, летом. И никто не отправился ее искать.
Пропала.
3
Не помню, как я прожила тот день, когда нашла Эбби.
В памяти у меня остались лишь смутные незначительные образы, затмившие вещи более существенные. Я помню приказ о наказании меня после уроков за то, что сбежала из школы и курила на автостоянке – лист бумаги, надорванный с одного края, будто кто-то умудрился вцепиться в мой приговор зубами, – но не помню самого наказания. Не помню, что происходило на уроках, что я учила, если вообще учила. Не помню обед с Диной, запамятовала, какую еду ставила на поднос, а затем отправляла в рот. Какие планы она строила на празднование своего восемнадцатилетия – только о нем она могла думать и говорить, хотя до него оставалось еще немало недель. Не помню, о чем мы еще разговаривали.