Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 59 из 63



Старшая сестра взглянула на него…

– Вы думаете? Пёстрая бумага у меня есть. Её много осталось от Рождества.

– Великолепно! – воскликнул он. – Прикажите принести все ёлочные блёстки. Затем – флажки, повсюду флажки! Их можно быстро сделать. Красные, жёлтые, зелёные и золотые, все, что только есть, чем пестрее, тем лучше. Госпожа Рейтлингер будет в восторге, когда увидит такое торжественное празднество.

Старшая сестра послала служанку, которая быстро вернулась с большим ящиком. Ян принял на себя командование, усадил за дело двух сестёр, велел им вырезать из бумаги флажки. Другие должны были вплетать бумажные цветы в ёлочные венки. Он передвигал лестницы, велел вдоль и поперёк развесить гирлянды. Один садовник должен был приготовить из проволоки большую корону и украсить её гортензиями. Ян приказал повесить корону над кафедрой. Ярко-красными пеллагоргониями он оплёл рампу на эстраде. Повесил серебряные шарики на миртовые деревья, позолочённые яблочки – на пальмы. Его рвение передалось и остальным. Две дюжины рук лихорадочно заработали.

– Не сделать ли несколько щитов? – предложила старшая сестра.

Ян согласился:

– Конечно! Нарезать картон, обвить кругом венками из ёлок! На них – красивые надписи: «Привет!»… «Да здравствует наука!»… – Подождите, я сочиню вам несколько стишков…

Zu heutigen Tage – Pieis und Ehr, sei Doktor Hella Reitlinger! Herein, ihr Geiste, Ma

Это над дверью! Затем пару щитов подвесить к потолку, несколько других – на стене у ораторской трибуны. Но главное – надпись под большим портретом Геккеля посередине. В таком, примерно, духе:

Weltratsei has du uns geschenkt, Doch dieses hast du nicht bedenkt![6]

– Может, следовало бы сказать: «bedacht»? – заметила сестра Марта.

– Собственно говоря, да, – воскликнула старшая сестра, – но у нас нет времени соблюдать такую точность. Каждый поймёт, а главное, чтобы была рифма!

Она сказала это с такой убеждённостью, что Ян с трудом сохранил серьёзность. Он отвернулся, подошёл к окну, посмотрел в сад. Во двор уже въезжали автомобили. Несколько человек вышли.

«Первые гости, – подумал Ян. – Докторша примет их внизу. У нас есть ещё время закончить это очаровательное убранство!»

Его взгляд упал на боковой флигель. Разве не там комната Эндри? Ему показалось, будто занавеска заколебалась…

Ежедневно снова и снова появлялась у него мысль о ней, об Эндри. И каждый раз в течение года он отгонял эту мысль, принуждал себя думать о другом. Все, чем он занимался это время, вертелось около дела, дела Рейтлингер, ставшего и его делом. Ян служил одной идее, которой хотел дать жизнь. Какое отношение к этому имеют его личные чувства и то, что речь идёт об Эндри и только о ней? Конечно, он чувствовал, что в этом рассуждении что-то хромает, что оно только наполовину верно. Он испытывал неясное ощущение каких-то пожизненных уз, тянущих его к земле. Годами он почти не замечал их, но в известные минуты они начинали давить. Узы, которые он хотел бы порвать…

Нет сомнения, занавеска в том открытом окне колебалась. Может, это только ветер? А может быть, Эндри смотрит на него? Он быстро отошёл…

Не ветер шевелил длинные занавески. Эндри дёргала их туда и сюда механически, бессознательно. Она сидела у окна, откинувшись назад в большом удобном кресле, в котором провела уже столько сотен часов. Но она ничего не видела в большом окне холла, едва замечала парковые дубы, шелестевшие под ветром.

На ней была темно-синяя шёлковая пижама, зашнурованная светло-голубыми лентами до горла. Рядом стоял низенький столик с папиросами и спичками, книгами и газетами. Она взяла папироску, сунула её в губы, забыла зажечь. Движения её были очень медленны, нерешительны, усталы.

Молодая девушка пришла из соседней комнаты, подала ей стакан, наполовину наполненный каким-то питьём.

– Опять? – зашептала Эндри. – Я только что проснулась и должна снова спать?

– Только сегодня, фрейлейн, – последовал ответ. – С завтрашнего дня вы проснётесь уже совсем и будете бодрствовать подолгу!

– Поставьте стакан сюда, сестра, – сказала Эндри. – Я сейчас его выпью. Сегодня… Что сегодня?

Молоденькая сестрица улыбнулась.

– Сегодня для вас большой день. Или, вернее, для других, для тех, кто будет вас смотреть. Сегодня…

– Для других? – повторила Эндри. – Для каких других?

Но она слишком устала, чтобы продолжать думать. Она могла воспринимать только то, что видела перед собой.

– Сестра Роза-Мария! – шептала она. – Роза-Мария…

Когда она смотрела на свою сиделку, в её глазах светился тихий огонёк. Роза-Мария не носила костюма сестры, а только белый чепчик с синей вуалькой на светло-рыжих волосах. Она была одета в белое летнее платье без рукавов, с большим вырезом: плечи и шея почти открыты. Нежная, скромная, гибкая фигура. Красивое лицо с кокетливым носиком, много маленьких веснушек. И очень умные глаза.



– Сестрица, – спросила Эндри, – как долго вы уже при мне?

– Три недели тому назад я приехала в Ильмау, – ответила Роза-Мария, – или нет, в среду будет ровно четыре.

Эндри взяла её руку.

– Уже так долго? А высокая сестра Гертруда уехала?

Не дожидаясь ответа, она притянула миловидную сестру к себе.

– Я никогда ещё, моя маленькая Роза-Мария, в вас как следует не всматривалась! А вы красивы, очень красивы! Нагнитесь ко мне, чтобы я могла лучше рассмотреть ваше лицо, ещё ближе. Так много веснушек – вы весёленькая! На щеках, на подбородке, на шее… – Она подняла руки и погладила девушку по затылку, по шее. – Кожица пантеры, – прошептала она.

Казалось, жизнь стала просыпаться в этих тихих руках. Они поползли вниз, проникли под платье, искали, щупали. Из сердца Розы-Марии хлынула быстрая струя крови и окрасила её нежную прозрачную кожу. Она отшатнулась, точно хотела вырваться, но пригнулась ещё ниже, чем раньше. Её щека коснулась щеки Эндри, бледной и холодной, как мрамор. Но руки горели – это она хорошо чувствовала.

– Как свежа твоя грудь! – шептала Эндри. – С ней приятно играть.

Её глаза закрылись, руки медленно упали. Эндри перевела дыхание и взглянула снова.

– Поцелуй меня, моя Роза-Мария, – сказала она.

Молодая сестра мешкала, её лицо стало пунцовым.

Эндри усмехнулась:

– Стесняешься?

Сестра Роза-Мария покачала головой, нагнулась и быстро поцеловала протянутые ей губы. Затем оторвалась, часто дыша.

– Нет, я не хочу стесняться, – быстро сказала она. – Я должна делать все, что вы захотите. Таков приказ.

Эндри сказала:

– Кто это приказал?

– Кто приказал?.. Вы сами это знаете…

Она помолчала, затем быстро произнесла:

– Докторша, госпожа Рейтлингер. Но я могла бы и отказаться, если бы хотела. Меня спросили, и я согласилась на это добровольно.

Она стала на колени и схватила руку Эндри. Немного дрожа, Роза-Мария смотрела на неё так, будто чего-то от неё ждала, чего боялась и желала. Эндри не понимала этого. Она провела по лбу. Ей все время казалось, что она в каком-то облаке и вокруг неё туманные испарения. Она отбросила эти мысли: ей было почти больно думать. Глаза её блуждали, руки нащупали книгу.

– Вы хотите читать? – спросила сестра. – Вы должны это начинать постепенно, фрейлейн.

Эндри уронила книгу. Нет, нет, не читать. Она пыталась в последнее время, но смогла одолеть лишь несколько строк. Её взгляд упал на папиросницу, около которой лежал золотой брелок. Она взяла его, протянула сестре.

– Возьми это! – прошептала она. – Это маленький золотой сапожок, который мне дал мой кузен, мой жестокий кузен Ян. Он написал мне, что я должна отдать это бедному маленькому скрипачу. Ты в веснушках, ты – маленький бедный скрипач!

Сестра поблагодарила и поцеловала подарок так, словно получила какое-то сокровище. Она поднялась, дала Эндри в руки стакан.

5

Да будет в нынешний день честь и слава и слава доктору Гелле Рейтлингер! Заходите, гости, один за другим и изумляйтесь великому чуду! (нем.).

6

Ты подарил нам «мировые загадки», но и ты ни о чем подобном не помышлял! (нем.).