Страница 51 из 63
В Эйзаке все ещё высоко стояла жёлтая горная вода. У истоков, быть может, река уже текла спокойно, но внизу все ещё слышались трение и скрежет переворачивающихся камней. Невольно Ян ухватился за сердце. Не то же самое ли ощущает он в самом себе? Что-то толкает, кажется, скрежещет…
Было ли и у докторши это непостоянное ощущение, которое, однако, не хочет исчезнуть? Имел ли его Брискоу, находящийся теперь уже там, в Нью-Йорке? Ощущение, будто нечто катится, катится и никакой Бог на небе не может уже это остановить…
Тогда в Ильмау он набрал бензину и поехал обратно в Бармштедт. На этот раз он легко нашёл дорогу. Ехал медленно и тихо. Думал, что сказать американцу. Выдумывал одну за другой истории и отбрасывал их прочь. Его фантазия покидала его. В голову не приходило ничего, что могло бы показаться правдоподобным и уважительным.
На помощь пришёл случай. Когда он подъезжал к гостинице, Брискоу стоял у окна и приветствовал его громким «хэллоу!»
Ян поклонился ему, выпрыгнул из экипажа, подошёл к двери и начал подыматься по лестнице. Брискоу побежал ему навстречу, остановил.
– Один? – спрашивал он торопливо. – Один?
Ян кивнул головой. Взял дрожавшего от возбуждения под руку и повёл его в комнату. Брискоу не отпускал его, цепко держась и тесно прижимаясь своей рукой.
– Итак, слишком поздно? – простонал он. – Скажите же, пожалуйста, вы приехали слишком поздно?
Ян тотчас же понял его мысль!
– Слишком поздно! – подтвердил он.
Янки не выдержал.
– Иисусе Христе! Иисусе Христе! Я так и знал!
Чертовка ещё в ту же ночь… тотчас, как мы уехали… Животное я, идиот! Позволил ей обойти себя. Поддался ей и глупой записке, которую она вырвала у своей жертвы! Надо было бы немедленно, тотчас же… Иисусе Христе!..
Он оставил Яна и заходил по комнате тяжёлыми шагами. Остановился, сложил руки одну в другую, тёр их, точно хотел содрать кожу.
Ян посмотрел на него.
– Пилат! – пробормотал он. – Пилат!
Брискоу прислушался:
– Что вы говорите?
– Пилат, – повторил Ян. – Вы умываете ваши руки в знак невинности. Трите их сильнее!
Брискоу быстро разнял руки и засунул их в карманы брюк.
– Что?., что?.. – простонал он.
– Разве не так? – засмеялся Ян. – Но если вы разыгрываете римского наместника, то я – Каиафа, первосвященник. По-моему, это – хуже. Убойный ягнёнок – из моего племени, моя плоть и кровь.
Брискоу не ответил, подошёл к окну и начал пристально смотреть на улицу. Через некоторое время он обернулся. Его голос звучал твёрдо и спокойно. Но Ян хорошо видел, как трудно ему владеть собою, как сотрясается его сильное тело и рука судорожно держится за оконную перекладину.
– Что остаётся делать? – простонал Брискоу.
Ян пожал плечами.
– Ничего! – отвечал он. – Вы дали мне ружьё, а я забил туда патрон. Но и лучший стрелок с хорошим маузером бьёт без промаху только, быть может, на расстоянии четырехсот метров, и то с биноклем в прилаженную мишень. Наша же цель во сто раз дальше. Кроме того, стреляет дама из Ильмау, стреляет в небо. Мы должны выждать, как полетит пуля. Может быть, она всё-таки попадёт в точку.
Брискоу глухо спросил:
– Как долго мы должны ждать?
– О, скоро это не делается, – заметил Ян. – Докторша думает, что должно пройти несколько месяцев после первого разреза. Затем, лишь тогда, когда тело выздоровеет и окрепнет, только тогда можно будет приступить к настоящей пере…
– Замолчите, замолчите! – перебил его Брискоу. – Я не хочу знать, как все это происходит…
– Простите, – ответил Ян, – я предполагал в вас больший интерес к подробностям. Ну, хорошо, после этого пройдёт ещё несколько месяцев. Приблизительно спустя год, быть может, вы увидите свою мысль осуществлённой и сможете привезти своей дочери зятя. Конечно, если все пойдёт хорошо, а надежда на это бесконечно мала! Иначе…
– Что иначе? – простонал американец.
– Иначе нам не придётся так долго ждать, – сказал Ян. – Есть две или, точнее, одна возможность. Она либо умрёт, либо останется на всю жизнь отвратительной калекой. В последнем случае она сама немного поможет себе. Так или иначе – смерть. Летальный исход, как говорят медики. Если пуля не попадёт – один шанс из тысячи! – в точку.
Он присел, стал чертить пальцами по столу. Брискоу подошёл к нему шага на два.
– А сделать – сделать мы ничего не можем? – пролепетал он. – Помочь, думаю я…
– Помочь? – повторил Ян. – Я буду помогать, сколько могу. Я обещал этой жёлтой ведьме и сдержу своё слово. Буду все делать, что она захочет, доставлю все, что понадобится. А кажется, понадобится многое…
Он поднял голову. Глаза его заблестели. Голос запинался, как у пьяного:
– Брискоу, Брискоу, я верю в эту одну маленькую возможность. Я верю в неё – это должно удаться и потому удатся! Потому, что это столь невозможно, совершенно абсурдно… именно потому!
Секунду казалось, что эта искра перескочит и на другого. Брискоу подошёл к нему вплотную, протянул ему руку. Но тотчас же взял её обратно и тяжело покачал головой.
– Вы, немцы, фантасты, – сказал он медленно. – Вы хотите и хотите – и думаете, что вам все должно удаться. С Богом или против Бога, все равно! Вы не знаете никаких границ. Перепрыгиваете через все, что было и что есть. Вы высокомерны. Как далеко летят ваши мысли! Поэтому-то и попирают вас ногами и принуждают стать на колени… чтобы показать вам, что вы не лучше и не умнее других людей.
Ян покачивался из стороны в сторону.
– Может быть, – проговорил он тихо, – быть может. Но от этого мы не сделаемся другими.
Брискоу не отвечал. Через некоторое время он спросил:
– Какой номер телефона санатория?
– Не знаю, – ответил Ян, – швейцар внизу даст вам его. Зачем вам?
– Для моей дочери, – ответил Брискоу. – Думаю, что Гвинни туда позвонит.
– Вы верите, что это ещё поможет? – спросил Ян.
Американец отрицательно покачал головой.
– Нет, нет, слишком поздно. Но она захочет с ней говорить… не знаю, о чем…
Он прервал свою речь, а спустя минуту заговорил спокойно, деловым тоном:
– Обратитесь к Дельбрюку-Шиклеру в Берлин, в наше представительство. Я прикажу открыть там на ваше имя счёт, господин Олислягерс. Не скупитесь, берите самое лучшее, что вы должны будете поставлять докторше. Таким путём, быть может, и я, со своей стороны, смогу содействовать тому, чтобы, вопреки всякой надежде…
– Благодарю вас! – воскликнул Ян. – Но боюсь, что это будет вам стоить очень немного. Все, что понадобится, – это два человека науки, да к ним несколько бедняков, готовых продать самих себя. В наше время в Германии это – товар дешёвый.
Ян Олислягерс не пошёл наверх к Ганштейнскому замку. Взошла луна и ясно осветила ему дорогу на середине подъёма. Сверху слышались радостные крики и пение нескольких юношей, взбиравшихся по горе в Эльфас. Он ощутил страстное желание пойти вместе с молодёжью, петь и пить вместе с ними. Но спустился вниз и пошёл через Орлиный мост в город. Проходя по соборной площади, Ян услыхал звук органа и зашёл. Никакой службы не было. Репетировал органист: Гайдна, Генделя, Бетховена. Ян присел. Большой артист играл на прекраснейшем инструменте. Глаза Яна медленно привыкали к темноте. Лишь редкие свечи горели сбоку в приделах и коридорах. Ян сидел тихо и слушал…
Затем он услыхал лёгкие шаги. Мимо него прошла старушка боковым коридором, всхлипывая и хромая.
Она направилась вперёд, встала на колени в поперечном проходе и начала молиться. Ян взглянул туда. Там, посреди церкви, похоронили, как уже тысячу лет делали его предки, последнего князя-епископа. Произошло это всего лишь десять дней тому назад. Ян видел похоронную процессию: трое архиепископов провожали причудливую колесницу покойника, шестнадцать епископов и аббатов, многие сотни священников, монахов, монахинь и, наконец, весь город Бриксен. На плите с именем князя-епископа лежали цветы. Старушка встала, взяла кропило, обмакнула его в освящённую воду и трижды покропила священный камень. Снова стала на колени, помолилась и перекрестилась.