Страница 17 из 63
– Через три, может быть, через две недели. С ним прибудет один из сокольничих, который проживёт с полгода в Лесном Доме, чтобы обучить Гендрика. Этот за всю свою жизнь не видал орла – теперь поучится на старости.
Посмотрев на Яна, она спросила как бы мимоходом:
– Две-три недели – можешь ты остаться на такое время?
– Конечно, останусь! – воскликнул студент.
Тогда она подозвала Клааса, дала ему ключ и велела принести соколиный кубок. Открыла кожаный футляр, вынула большой старый кубок, сделанный нюрнбергским серебряных дел мастером Венцелем Ямницером.
В кубок вошла бутылка шампанского целиком. Графиня подала его Эндри.
– За что ты хочешь пить? – спросила бабушка.
– За соколиную охоту! – ответила девушка.
Взяв у неё из рук кубок, графиня передала его Яну и приказала пить с той стороны, где прикасались губы Эндри.
– Кому твой тост?
Он пил за Войланд. Тогда она сама взяла охотничий кубок и высоко подняла его:
– Я пью за тебя и за Эндри, я пью за вас обоих!
Отпила.
– А ты, мой мальчик, должен опорожнить кубок! – смеялась она. – В нем не должно остаться ни капли. Ты ведь студент, ты с этим справишься. А если ещё хочешь – позови Клааса!
Она повернулась к Эндри.
– А ты займи-ка двоюродного братца. Подтянись немного – за ужином ты не сказала ни слова!
Их взгляды встретились. Эндри почувствовала: бабушка чего-то хочет от неё. Она не знала, чего именно, но чувствовала, что сделает это. Потому что бабушка хочет того, что и она сама хочет.
– Да, бабушка, – прошептала она и вышла.
Вернувшись, Эндри застала Яна у стола с серебряным кубком в руке.
– Пойдём в большой зал, – сказала она. – Я велела развести огонь. Клаас принесёт вина.
Она сидела у камина. Ян пил. Охотничий кубок мастера Ямницера был уже опорожнён. Эндри снова наполнила его.
– Бабушка рада, что ты останешься на орлиную охоту, – сказала она.
– О, я ещё не знаю! – ответил он.
Она спросила:
– Что ты думаешь делать, когда уедешь?
Он сказал уклончиво:
– Сдавать экзамены, ты же знаешь!
– А затем, что затем? – настаивала она.
Ян пожал плечами:
– Не знаю. Что-нибудь уж найду. А ты, Приблудная Птичка?
Она пригубила вино.
– Я, – сказала она медленно, – остаюсь в Войланде. Жду тебя, пока ты кончишь курс, – тогда выйду за тебя замуж.
Он засмеялся.
– Ты уже мне это один раз говорила. Когда мы сидели вместе с тобой под солнцем на барже на Рейне. Помнишь ещё?
– Конечно, помню. Тогда ты меня высмеял.
– То же и теперь, – воскликнул он. – Почему я должен на тебе жениться?
– Потому, что бабушка хочет этого, и потому…
Он перебил:
– Бабушка? Она это сказала?
– Нет, – ответила Эндри. – Но я отлично знаю, что она этого желает. И я также этого хочу, и ты – тоже.
– Нет, нет! – воскликнул он резко. – Я этого вовсе не хочу. И имею для этого серьёзные основания. При браках между родственниками дети рождаются идиотами. Ведь мы с тобой двоюродные брат и сестра.
Она щёлкнула языком:
– Ах, мы только так говорим! Ты ведь не настоящий мой двоюродный брат, ты это знаешь. Твоя мама была дочерью сестры дедушки. Капелька крови от прадедушки – какое тут родство? А, кроме того, я в это не верю! Мы в Войланде случаем собак, козлов, йоркширских свиней; кур, гусей и уток всяких сортов – всегда самую близкую родню. Достаточно, если только иногда возьмём немного свежей крови. Молодые выходят такие же, как и старые, часто лучше, потому что мы выбираем лучшие экземпляры. Никакого вырождения незаметно. А это большей частью сестры и братья. У меня нет никакой боязни. Я вышла бы за тебя замуж, если бы ты даже был моим братом.
Ему вдруг стало жарко! Он приложил к губам кубок и пальцами схватил её руку.
– Да, ну так хорошо!.. – прошептал он.
– Что ты под этим подразумеваешь: «так хорошо»? – спокойно спросила она.
Он смутился и покачал головой.
– Да ничего. Ты этого не поймёшь. Поговорим лучше о чем-нибудь другом. Эндри! Это ведь не к спеху! Ты ещё незрелая слива. Слишком молода для замужества.
– Слишком молода? – вскричала она. – Маме было семнадцать лет, когда она вышла замуж, а бабушке даже шестнадцать. Спроси её! Ты должен ещё сдавать экзамены, ещё некоторое время будем женихом и невестой – и я достаточно вырасту.
Он оборонялся:
– Я думаю, ты слишком молода для меня. Я старше тебя на шесть лет. Теперь ты слишком молода, а позже – будешь слишком стара. Разве ты этого не понимаешь? Женщина стареет быстрее мужчины. Когда тебе стукнет сорок, ты будешь старухой, слишком старой для меня.
Она покачала головой:
– То слишком стара, то слишком молода! Как тебе угодно. Ты думаешь, я не знаю, что все это – только глупые отговорки? Что было в письмах, Ян?
Он невольно сунул руку в карман.
– Письма? Это – ничего, это – только… – Он прервал себя, взял её руку, погладил её.
– Ну, Ян? – настаивала она.
– Оставь меня в покое, Приблудная Птичка, – просил он. – С письмами – это уже прошло. Я ведь остаюсь здесь, остаюсь дожидаться орла.
Он засмеялся, выпил, поднёс бокал к её губам. И опять быстро заговорил о тирольском орле.
– За кем будет охотиться орёл? Ни волков в Войланде нет, ни газелей, диких ослов тоже нет…
– А ты, Приблудная Птичка, – шутливо заметил Ян, – всегда должна выходить с зонтиком, иначе с тобой будет, как с Эсхилом!
– А кто такой Эсхил? – спросила она.
Он вздохнул.
– Я хотел бы, чтобы бабушка тебя хоть на год послала в какую-нибудь школу – ты бы хоть чему-то научилась. Ты очень способная, Эндри, но при этом неприлично необразована. Эсхил был греческий поэт, который вывел в театре в своих пьесах все то общество, что ты видишь здесь, на Рубенсовских коврах.
– Я ни разу ещё не бывала в театре, – отвечала Эндри. – Ты мог бы меня когда-нибудь взять с собой – вот я и знала бы об этом Эсхиле.
– Это не так просто. О нем говорят, но его уже не играют.
– И он всегда ходил с раскрытым зонтиком?
– Да нет же, – возразил студент. – Тогда и зонтиков не было. Просто орёл сбросил черепаху на его лысую голову и убил его.
– С каких это пор орлы кидаются черепахами? – смеялась Эндри.
– Они на самом деле так поступают. Ловят черепах, но не могут склевать и тогда с высоты бросают на скалы, чтобы разбить их броню.
Они смеялись, пили и болтали. Он забыл свои тревоги, она – свои планы. Оба были снова, как дети, беззаботны и свободны. Лежали у огня, катались вместе по ковру, как молодые звери.
Она встала.
– Ну, Ян, я должна теперь идти, – сказала она.
Он взглянул на неё:
– Как ты выросла, Приблудная Птичка! Если так пойдёт дальше, я буду выставлять тебя на ярмарках, как женщину-гиганта.
Он встал рядом с ней:
– И действительно, Эндри, ты красива! У тебя серые глаза, как у бабушки.
Он вынул изо льда бутылку и вылил остатки в кубок:
– Ещё по глотку на каждого. Пей, Эндри!
Когда она пила и глубоко дышала, он заметил, как подымалась её грудь. Только теперь он обратил внимание, что она была в платье с вырезом.
– И грудь у тебя, – засмеялся он, – тоже, ей-богу, красивая!
Она схватила с кресла платок и накинула на плечи.
– Это тебя не касается! – воскликнула она. – Раз ты не хочешь на мне жениться, то не надо тебе и знать, какая у меня грудь.
Это раздразнило его. Смеясь, он начал срывать с неё платок. Его руки коснулись её спины – её кожа похолодела.
Но она жгла. Он отнял пальцы, но тотчас же потянул их снова. Он дрожал и чувствовал, что и она тоже трепещет. Медленно его рука сползла по её плечу.
Их взгляды встретились. Пелена была перед глазами – точно они смотрели через туман. Глаза стали влажными.
– Эндри! – прошептал он.
Её губы шевелились, не издавая ни звука.
Он притянул её к себе, нагнулся. Его губы прильнули к её губам – она не отвела своих, и, дрожа, почувствовали они свой первый поцелуй. Она закрыла глаза. Чувствовала, как его рука скользит ниже, её правая грудь напрягается, чувствовала, как раскрываются её губы.