Дыхание

Земля – это планета людей, которые сажают одуванчики. Они думают только об этом, и больше ни о чём не думают, и весною ходят и ждут, когда все поля и луга покроются солнышками одуванчиков, и когда это произошло, они радуются и веселятся, и начинают ждать, когда же они созреют. И когда одуванчики созревают и превращаются в пуховые шарики, и ветер сдувает их и разносит семена, то люди начинают ходить и искать среди одуванчиков свои, те, которые посадили они, они определяют их по особым, одним им известным приметам, ведь все одуванчики разные, и если постараться, их можно отличить, только люди очень часто в них ошибаются по неведомой причуде природы. И вот, если они находят свой одуванчик, они сразу сдувают его, чтобы он не достался больше никому другому, ради этого мгновения они и живут, а затем собирают вокруг те его семена, которые удастся найти, и идут искать место, где можно посадить ещё одуванчики. И все ходят, подглядывают друг за другом, вдруг кто-то другой найдёт неизвестную заповедную полянку, где ещё нет одуванчиков. И все разговоры у людей только об этом, одни расписывают красоту своих одуванчиков, другие пытаются выведать, где можно ещё посадить, третьи сокрушаются, что их опередил ветер или завистник, вор чужого счастья. А когда подходит нужный момент, все начинают сажать семена, сажают по ночам, чтобы никто не видел, где именно ты посадил, все ходят с фонарями и делают вид, что не замечают и не узнают друг друга, и сердятся, если знакомый попадётся. И мужья от жён скрывают, куда они идут, говорят, что по неотложным делам, и жёны мужей обманывают, говорят, что у подруги день рождения, и они задержатся, – и всё же ревнуют, подозревают неладное, терзаются – а вдруг она или он сейчас, в этот самый момент, где-то в тишине ночи…

А осенью так становится тяжело, идёшь и всюду вокруг лишь понурые листья одуванчиков, и думаешь, а вдруг попадётся уцелевший одуванчик, и размечтаешься, он снится тебе по ночам, целёхонький, и ты в поле один на один с ним, и незачем спешить, тут только ты и он, и можно насладиться его красотой, но сон вдруг превращается в кошмар, к тебе со всех сторон начинает бежать толпа людей, они кричат: “Не трогай!”, “Он мой!”. И ты в ужасе сдуваешь его, и не успеваешь сдуть, кое-что от него уцелело, и вот они уже отбрасывают тебя, набрасываются на бедный одуванчик, дерутся, кричат, разрывают его в клочья, стонут, плачут…

О человеке много говорят его сны, и было бы здорово, если бы при встрече люди обменивались снами. Только рассказывать о них сложно, для этого нужно большое количество откровенности, бывает, привидится такого, о чём бы я рассказывать не стала – но так никто и не заставляет, расскажи что можешь, любопытно как… Случается, снится всякая бессмыслица – я тут во сне рисовала тарелку с вермишелью – это надо же, весь сон потратить на тарелку с вермишелью – да пусть лучше ничего не приснится, вот. О таком сне я бы постыдилась признаваться, подумают, что я глупышка, а это всегда обидно, но в чём моя вина, что мне вермишель снится? Хотя, наверное, моя. Ну, проехали, зато я тут во сне строила замок из песка и тумана, я такие замки очень люблю, надо взять горсточку песка, полоску тумана, добавить щепотку фантазии, замешать – и чудесным образом возникает замок, он похож одновременно и на детскую песочницу, и на средневековый форт, и на пирс на морском побережье в туманное северное утро, на котором сидишь, свесив ноги, и смотришь в невидимую даль. И такими снами не стыдно поделиться, они показывают тебя с самой лучшей и подобающей стороны, такие сны и должны сниться всякой порядочной девушке, я так считаю. А то снятся некоторым малознакомые мужчины, да ещё разные каждую ночь – это просто предел легкомысленности, просто нет слов. А свежие сны очень полезны, это уже доказано, в них содержится букет витаминов, они вкусные, морковные, грейпфрутовые, и приходят единожды в жизни, дают себя попробовать – и исчезают. Но на то тебе и память дана, чтобы запомнить его вкус и сохранить его, хотя бы на протяжении дня, – и как хорошо поделиться им, разрезать пополам и крошки собрать и скушать. Берём нас с мамой – мы всегда обмениваемся снами, и мне её сны нравятся, они очень красочные, и мои сны капельку похожи на них – бывает же такое?! Мне ей трудно рассказывать свои дневные мысли, и я рассказываю о себе снами, и получается ещё лучше. А вчера мне снился Лар, мы с ним играли в палочку – ему было одиноко, и он пришёл ко мне, поиграть. А интересно, что снится ему? Он изредка рычит во сне, а бывает такой довольный, будто нюхает вкусную косточку.

Я сегодня думала, почему у первобытных людей не получались наскальные рисунки. И я себе представляю, что всё это давалось им нелегко, им самим надо было получать краску из животных кишок, и получалось не сразу, ты хочешь одну краску, а выходит другая – может, кабан какой не тот вчера на охоте попался, или буйвол больной, и уже руки опускаются. Но всё равно, так хочешь нарисовать что-то красивое, и терпишь, и снова идёшь на охоту, находишь подходящего буйвола, охотишься на него, побеждаешь его, чувствуешь себя сильным, думаешь: сегодня обязательно получится. И вот, получил ты нужную краску, нашёл самую лучшую скалу в округе, и идёшь к ней и рисуешь. Рисуешь пальцем, можно и кисть сделать из щетины или волос каких, скажем, из быка, но думаешь: это в другой раз, а пока буду пальцем рисовать. И рисуешь час, два, три… А нарисуешь – и смотришь, что получилось. И вот, стоит он в старой воловьей шкуре, всё лицо в морщинах, с колючей бородой, смотрит на свой наскальный рисунок, и грустит. И так ему тяжело, он же видит оленя перед своим взором, он превосходно знает какой он грациозный и лёгкий, какой свободный, слышит его запах, шорох при малейшем движении, стук копыт – и видит, что совсем это не похоже, никакой это у него не олень, а что-то между козой и буйволом, и толком ничего общего с оленем нет, и так ему грустно от этого. А ещё подходят другие люди из племени, и потешаются над ним, ты, говорят, что, кабана, что ли, нарисовал? Не знаешь что ли, как кабан выглядит? И так ему тяжело, думает, брошу, пусть сами рисуют кого хотят. Приходит домой расстроенный, говорит жене: “Ничего у меня не получается…”. А она говорит: “Не расстраивайся”, и ещё говорит: “Хочешь, нарисуй меня, я же не олень, и никуда от тебя не убегу”. А он волнуется, думает: “Я её плохо нарисую, а она обидится на меня и уйдёт, к вождю племени…”. И так ему хочется её нарисовать, и думает, что обязательно на этот раз получится, какая она у меня хорошая, я её в шкуре леопардовой нарисую, так она будет ещё красивее.

Я вчера одну сцену наблюдала. Я пошла с Ларом гулять в парк, я летом так обычно не делаю, но так получилось. Мы с ним гуляли в той части парка, где обычно никого нет, и играли там в палочку на полянке. А рядом с этой полянкой на скамейке сидела девушка, чуть старше меня, лет 17-18, и читала книгу – я её рассмотрела пока с Ларом шла по дорожке, к тому же она к полянке лицом сидела: она среднего роста, очень женственная, линии лица очень плавные, французские. А волосы цыганские, и вся она будто издалека. А книга была небольшая, в картонном переплёте, и на обложке что-то нарисовано, а что – разглядеть было нельзя, и что за книга я тоже не разглядела, а я очень люблю разглядывать какие книги кто читает, ничего поделать с собой не могу. И вот, я играла с Ларом на полянке, минут 10, а с Ларом сколько ни играй – ему всё мало, а она всё сидела и читала. А случилось вот что. К ней подошёл мужчина, я его тоже издали разглядела, одет в чёрный пиджак и чёрные брюки, когда он подошёл поближе, я его ещё лучше разглядела. Ему лет 40, он полноват, в очках, волосы короткие, светлые, шагал очень уверенно, руки за спиной. Мне ещё подумалось, что он в молодости был очень красив, лицо у него такое. И вот, когда он подошёл к скамейке, он поздоровался – расслышать было нельзя, но я поняла – и подсел к ней. И они разговорились, она отложила книгу и улыбаясь слушала его – и всё это на моих глазах, я совершенно, совершенно уверена, что они раньше не были знакомы. А спустя время – я ради этого не поленилась с Ларом лишние минут 10 погулять, уж очень было интересно, – они встали и вместе ушли. Я чуть было за ними не увязалась, насилу удержалась.