Страница 17 из 23
– Де-е-е-евочка… – выдохнул Алекс, толкаясь в горячее, скользкое, шелковисто-гладкое лоно. – Моя…
Замер, готовый к слезам или истерике, но Маред подалась к нему навстречу, простонав что-то, вцепилась в спину неожиданно сильными пальчиками. Алекс, просунув ладони, приподнял ее, удобнее устраивая на подушках, а потом все мысли исчезли из головы, потому что все, наконец, стало единственно правильным и верным. Маред таяла и билась в его руках, отдаваясь яростно и жадно. Прижималась и снова откидывалась на подушки, томно выстанывая каждый толчок, терлась щекой о его плечо, безмолвно прося и требуя, и Алекс давал ей это и сам брал с мучительной неутолимой жадностью, только краешком сознания следя, чтобы не оставить следы там, где их не спрячет платье.
В последний момент, когда он уже испугался, что не выдержит раньше, Маред хрипло вскрикнула, чувствительно царапнув ему спину, и долго застонала. Алекс, едва слыша ее, толкнулся еще раз, и еще… и, уже не сдерживаясь, излился сам – мучительно сладко, жарко, долго.
Сразу же, едва опомнившись, он перекатился набок и обнял горячее влажное тело Маред, слушая тихие всхлипы, прижал к себе. Глупая девочка, неужели и сейчас все поняла неправильно? Что он там думал? Отпустить ее? Полная чушь. Просто с самого начала повел себя неверно. Девчонка боится боли и унижения, а если вот так, ласково…
– Успокойся, – прошептал он, целуя зажмуренные глаза с трогательно мокрыми ресницами. – Все хорошо…
Маред замотала головой, но не отстранилась, а даже обняла его крепче, уткнувшись лицом в плечо. Ну разумеется… Пришла в себя, осознала глубокую непристойность своего поведения и желаний… Алекс вздохнул. Не переставая гладить ей спину, устроил голову Маред удобнее на своем предплечье, обнял другой рукой.
– Это всего лишь удовольствие, – напомнил терпеливо. – А ты – взрослая свободная женщина. Глупо прятаться от чувственной стороны жизни и бояться собственных желаний… Что плохого в том, что мы делали? Кому это повредило?
– Это… порочно, – еле слышно отозвалась Маред, подтверждая его недавние догадки.
– Нет, девочка. Порок – это насилие над тем, кто не согласен. Порок – это совратить ребенка или споить кого-то, чтобы уложить в постель. Принуждение, использование слабости или беззащитности… Порочно было бы то, что могло случиться у нас при первой встрече. И почти случилось… Но даже в этом случае – запомни – вина никогда не лежит на жертве. А сейчас ты пришла ко мне сама, верно? Можешь стыдиться общественной морали, хоть это и глупо, но не обвиняй меня в насилии, а свое тело – в предательстве. И то, и другое – нечестно. Ты не виновата в удовольствии своего тела, и хватит переживать.
Он почти силой развернул к себе лицо Маред и снова нежно поцеловал, с неудовольствием отметив мокрые от слез щеки. Впрочем, женщинам полезно иногда поплакать. Слезы – шлюз в плотине разума, ограждающей чувства. Если запереть эту плотину накрепко, не позволяя слезам иногда излиться, чувства переполняют сердце и захлестывают разум, приводя к настоящей беде. А Маред Уинни слишком долго жила исключительно велениями разума. Это необходимое умение, чтобы выжить, но отвратительное качество, чтобы просто жить.
И только он успел подумать, что девочку надо отвлечь, раз уж она не умеет пока нежиться и ласкаться после полученного наслаждения, как Маред заговорила, так и не открыв глаза:
– Я… доделала контракт. Вторую версию, с учетом поправок…
– Прекрасно, – с облегчением улыбнулся Алекс. – Возьми его завтра с собой, я посмотрю, пока будешь на занятиях.
Он ткнулся губами в чуть влажные душистые завитки волос на голове девушки, спросил:
– Хочешь спать?
Маред слегка пожала плечами, явно раздумывая, как выгоднее ответить. Потом заворочалась и промолвила очень несчастным голосом:
– Я должна кое-что сказать. Нам сегодня показали конкурсную работу. Тендер для франкской страховой компании. Ну, вы же знаете…
– Разумеется, я знаю, – согласился Алекс, щурясь от удовольствия, что все верно рассчитал и девочка не прошла мимо такой возможности.
– Я унесла из конторы документы на ключ-камне, – еще несчастнее сказала Маред. – Нас предупредили, что нельзя, но на работе совсем нет времени. А послезавтра выходные…
– Какой ужас, – серьезно ответил Алекс, осознав сравнительный масштаб проблемы и прилагающихся к ней переживаний. – Грубейшее нарушение внутренней процедуры персональной ответственности! Вы уже видели эти документы, тье Уинни?
– Н-н-нет…
– Что ж, – зевнул Алекс, – тогда мы с тьеном Даффи постараемся сохранить конфиденциальность, не прибегая к физическому устранению свидетелей. Не убивать же вас…
Сжалившись, он фыркнул:
– Успокойся. Забирать документы не следовало, но раз уж сама призналась… На первом этапе там ничего действительно секретного. Можешь не удалять, только не оставляй без присмотра. Завтра Кормака Даффи в конторе не будет, а в понедельник подойдешь и попросишь разрешения взять материалы домой под личную ответственность. Только не говори, что уже успела это сделать.
– Благодарю! – выдохнула Маред, словно ей пообещали давно желанный подарок, и Алекс негромко рассмеялся.
– После того, чем мы занимались, вспоминать о контрактах? – сказал он насмешливо и ласково. – Девочка, я от тебя в восторге. Или это я был настолько плох в постели, что тебе пришлось, как истинно добродетельной лэди, закрыть глаза и думать о Великобриттии?
Чмокнув насупившуюся Маред в кончик носа, он потянул девушку на себя сверху, положив ладони на восхитительно горячую и гладкую кожу. Маред замерла у него на груди, едва дыша. Глядя в удивленно-настороженные глаза, Алекс мягко произнес:
– Сегодня больше никаких мыслей и разговоров о делах. Мы так и не выяснили, любишь ли ты массаж… Исправим это упущение?
И медленно заскользил по ее спине кончиками пальцев, прикрыв глаза и слушая неровное глубокое дыхание на своем плече.
* * *
Монтроз спал, разметавшись по постели. Маред, очнувшаяся, будто ее толкнули, приподнялась на локте и вгляделась в спокойное лицо, освещенное лунным светом. Спящий лэрд Корсар выглядел куда мягче и даже моложе, сейчас в нем не было привычной дневной жесткости и постоянного внутреннего напряжения. Спящий он был… безопасен? И все-таки Маред не хотела остаться в этой роскошной спальне, а утром, едва проснувшись, увидеть Монтроза и услышать его самоуверенно-ласковое «девочка». Вот не хотела – и все!
Она тихо встала, стараясь не разбудить спящего, сгребла вещи и выскользнула, накинув халат, из спальни. Прошмыгнула к себе и лишь тогда поняла, что проснулась от озноба. Противное недомогание началось после весенней простуды, от которой она так и не вылечилась толком, до сих пор покашливая в дождь. После напряженной работы над очередным заказом, стоило несколько дней не выспаться, озноб непременно являлся вечером вместе со слабостью и головной болью, но ничего странного в этом не было. Маред просто забиралась в постель с чашкой некрепкого горячего кофе и старалась согреться и уснуть.
В этот раз озноб вернулся как-то особенно сильно, она даже дверь с трудом открыла, сразу нырнув под одеяло, сжавшись и обняв колени руками, чтоб согреться. Стиснула зубы, чтоб не стучали, и с тоской поняла, что здесь на кухню за кофе не пойдет и вызывать горничную среди ночи не станет. Ничего, само отпустит…
На душе было тошно. Монтроз мог сколько угодно успокаивать, быть неожиданно нежным, умелым и заботливым, но так неправильно. Маред чуть не застонала от стыда, стоило вспомнить, что с ней творилось. Нет, что она творила, – так честнее – всем телом откликнувшись рукам и губам Корсара, его низкому голосу и то ласково-нежным, то насмешливым словам. А еще тому, что он вытворял этой проклятой штукой…
Маред уткнулась лицом в одеяло, обняла его руками и ногами, как привыкла с детства, лежа в своей маленькой спальне и мечтая, что кто-нибудь подойдет и погладит по голове, подоткнув одеяло. Но отец всегда допоздна сидел за работой, горничная прощалась, потушив свет, и Маред засыпала в обнимку с одеялом, потому что спать с игрушками тоже было блажью и распущенностью.