Змеиный медальон

– Рада, что ты научился слушать, – проворчала Мара с усмешкой.

Маниська взвилась:

– А почему я не слышала?

– Потому что я обращалась не к тебе, а к Кену. Позже попробую тебя научить. А ты, мальчик… Почему, как ты думаешь, браккарийцы снова объявились в нашей глухомани? Всякий, кто способен улавливать вибрации в ткани мироздания, чувствуют, когда открываются врата с Той Стороны. Это похоже на рябь на воде, вызванную дуновением ветра. Мы знаем, откуда он дует, но не можем указать место, где он рождается. Однако теперь ты соединился с Сердцем земли, твое сердце ответило его биению, а это всё равно что поставить метку на карте.

– Но прошло всего пять дней. Как они добрались так скоро! – воскликнула Маниська.

– Хороший вопрос. Возможно, кто-то, наделённый истинной силой, помог им сократить путь… Или заранее подсказал, где искать. А это значит, что ты, Кен, для них, как маяк…

– Не бойся, – быстро заговорила Маниська. – Мы заберёмся в лес так далеко, что тебя никто никогда не найдёт. Знаешь, какой наш лес большой? Это тут поля и холмы, а дальше к северу не было ни вырубок, ни пожогов. Мы уйдём в самые дебри, мы принесём жертвы лесовикам, и они скроют нас от чужого глаза…

– Уймись, тараторка! – скрипнула Мара. – Кен с нами не идёт.

Маниська ахнула, а старая ведьма встала перед Кешкой, положив руки ему на плечи.

– Лесные духи не помогут. Браккарийцы не знают, кто ты и с чем пришёл. Вдруг ты великий маг и здесь, в глуши, собираешь силы, чтобы восстать против их власти? Они будут искать тебя. И в конце концов найдут. А с тобой и всех нас. Тебе придётся уйти. Я не для того спасала этих детей, чтобы подставить их под удар ради одного человека.

– Нет! – вскрикнула Маниська.

Кешка опустил голову.

– Понимаю.

Чувство было такое, словно ему объявили смертный приговор. Да так, по сути, и было. Без этих лесных ребят, которых про себя считал дикарями, без Мары со всеми её странностями и замашками владычицы морской – сколько он протянет, неделю, месяц? Если не браккарийцы вырвут ему сердце, так вспорют брюхо ракены… или волки, когда он, обессилев от голода и одурев от одиночества, заснёт под кустом…

– Я уйду, – проговорил он отрывисто. – Сегодня же. Постараюсь подольше не попасться. И вы уходите как можно дальше. В такое место, о котором я не слышал.

– Ничего ты не понимаешь, – с досадой ответила Мара.

Её одревесневшие пальцы царапнули локоть – и соскользнули. Теперь она опиралась только на Маниськино плечо, как бы говоря: отныне ты один, сам по себе…

Вздох. Тяжелый и протяжный, как ветер в дымоходе:

– Самое лучшее, фантазёр, что ты можешь сделать, для себя и для нас, это вернуться домой, в свой мир.

И её скрипучий голос показался Кешке слаще пения небесных ангелов.

***

Солнце – вспышка карнавального салюта. Небесная синь пылает так, что глаза слезятся. Море в зеркальной зыби, фейерверки брызг у прибрежных камней. А дальше, у скалы, будто срезанной по вертикали гигантским ножом, – пенное бурление, хлёсткие удары волн, россыпи водяных искр высотой с дом в кисейной взвеси мельчайших капелек. На скале, в поднебесье – остов высокой стены, щербатой по краям. Сквозь длинные прорехи окон бьёт ослепительная лазурь. Всё, что осталось от Академии Высокого Учения. Слово "магия" у посвящённых не в чести…

Как, наверное, здесь было красиво! Он видел рисунки: стройные башни, шпили, аркады, тенистые дворики, каштановые аллеи, увитые плющом стены, дорожки, мощёные белым камнем, и всюду цветы, цветы… Он мог бы учиться здесь, а потом работать. Будь у него выбор, он предпочёл бы академические штудии в уединении далёкого острова придворной жизни с её суетой и змеиным коварством.

Но Академия пала за тридцать лет до его появления на свет, и вряд ли кто-нибудь однажды дознается, как и почему, коль скоро даже у Бармура на сей счёт одни гипотезы. В юности желание раскрыть эту загадку было так остро, что, презрев запрет учителя, он решился на рискованное плавание в неведомые воды. Остров явился, как мираж, и растаял раньше, чем он успел приблизиться. Но тогда он был неопытным юнцом, движимым лишь любопытством и азартом…

Он поднял голову, сощурился и смахнул со щеки ещё одну жгучую слезинку. Древние философы полагали, что мир окружён раскалённым добела огненным морем, и лишь тонкая оболочка – небо, дар богов – защищает всё живое от смертоносного жара. Возможно, они не были так уж неправы… Он скинул плащ, потом подобрал и повесил на руку – пригодится. Бледно-кремовая ткань потемнела, поросла ворсом и обрела свой обычный грязновато-лиловый цвет. В исходных условиях вещи всегда возвращаются в исходное состояние.

Лодки на месте не оказалось. Её не могло унести прибоем – он оттащил тяжёлую посудину далеко от кромки волн, спрятал под прикрытием могучих валунов и для надёжности привалил сверху камнем.

Что ж, есть другой способ выбраться отсюда…

Преследовать Нолемьера по Тропе не имело смысла. Он моложе, а у молодых тяга к странствиям сильнее. И, как ни велика твоя нужда, лысеющий изгнанник, Тропу не обманешь.

Остаётся одно – сразиться с врагом в его же собственной цитадели.

Самоубийство. Бессмысленный акт отчаяния.

Если только он не сумеет овладеть энергией Балтасы.

Он чувствовал гудение под ногами, так что создавалась полная иллюзия, будто в земных глубинах бушует и рвётся наружу океан силы, способной смести всё с лица мира. Отчасти так оно и было, но преградой этому океану служила не земная твердь, а невидимый барьер – здесь, на Балтасе, более тонкий, чем где-либо.

Если смотреть издали, с северо-востока, остров кажется долькой пирога. Два идеально ровных среза сходятся под острым углом, между ними – кусок суши, на котором меняется рельеф местности, исчезают и появляются вещи. Только одинокая стена нерушимо стоит на макушке скалы, да Арфа поёт на ветру, слышная лишь тем, кто знает вкус энергии, питающей мироздание.

Он долго карабкался вверх по каменистому откосу, останавливаясь, чтобы передохнуть, и отирая со лба пот.

Она там. Она должна быть там. Она всегда… вздох облегчения… на месте.

Узкий проход между скалами вёл к чаше небольшого водопада, стекавшего по уступам почти без напора – будто наверху кто-то опрокинул огромный кувшин с узким горлышком. На склонах цеплялись за скудную почву кусты и травы, образуя маленький зелёный оазис. Слева от прохода прямо из воды поднимался каменный вырост. Изогнутый, как ребро исполинского зверя, вершиной он почти смыкался с длинным козырьком горы. Замечательное подобие треугольника арфы с извилистой вверху и скошенной книзу декой. Инструменты древнего каменотёса касались её поверхности бережно и избирательно, чтобы сохранить впечатление природной конструкции.

Редкие золотые нити в каменной раме казались игрой солнечных лучей. Но он знал: это видимое свидетельство связи постигших истинное учение с вечными силами мироздания. Тайна, которую, хвала Деве-Матери, он не успел поверить Нолемьеру… Здесь выпускники Академии проходили посвящение, нащупывая исходящий из незримого колодца поток энергии и выбирая в нём свою струну, звучащую в унисон их собственному дару. Великий ритуал, который он надеялся исполнить, достигнув Балтасы…

Он так и не смог прозреть поток – только чужие струны. Бармур клялся, что научил его всему, что знал, всему, чему можно было научить вдали от лабораторий и тренировочных залов Академии, от источника вселенской мощи, способной раздуть костёр из самой слабой искры таланта.

Возможно, поток просто иссяк, а единственная связь с ним – эти последние пять струн, питающие уцелевших. Когда-то их были сотни, и в случае нужды председатель Коллегиума наделялся властью сыграть на Арфе.

Каково это – чувствовать под своими пальцами всю силу мира?.. Он рискнул бы, если бы знал – как. Если бы надеялся, что вибрации пяти струн достанет, чтобы сокрушить вражью твердыню на перекрёстке миров.