Страница 11 из 30
– У Берёзки урчит в животе! – пискнул тонкий голосок, и дети засмеялись.
– Значит, на сегодня мы заканчиваем. Кен, проводи меня до дома…
Кешка вздрогнул, когда холодная, жёсткая рука опустилась ему на плечо.
Мара двигалась медленно, дышала тяжело, и Кешка всё гадал: она выбрала его, потому что он больше и сильнее малышей или потому что хочет ему что-то сказать.
И она сказала – у самой двери, вцепившись в косяк суковатыми пальцами:
– Ты не веришь, вот у тебя и не получается. Позволь себе поверить. Всего один раз. Пробы ради…
Может, это что-то вроде коллективного гипноза, гадал Кешка. Она приручает их с малолетства. И меня хочет приручить…
Он сполз с нар, нашарил одежду и ощупью, через чужие ноги, по неровным ступеням выбрался наружу. Дверь стояла нараспашку – для вентиляции. Кешка привычно замер, опьянев от ночной свежести, от запахов леса. А когда глаза различили очертания стволов и крыш – тёмное на тёмном, – медленно побрёл через спящий посёлок.
Меж крон зеленоватым блином висела луна. Тени впадин на её поверхности складывались в рисунок, похожий на знакомый лик естественного спутника Земли, и глядя на него, Кешка безотчётно верил, что по-прежнему находится в родном мире, просто очень-очень далеко, в Австралии где-нибудь…
Серебристый свет очертил обрубок ствола в полтора человеческих роста. Главный идол лесных жителей. Такой же, говорят, стоял в деревне и сгорел вместе с ней. С одной стороны вырезана мужская фигура, с другой – женская, со всеми анатомическими подробностями. Резьба плохонькая, вульгарная, будто хулиган на заборе ножичком баловался.
Идола этого изваял Стук, одиннадцатилетний сын деревенского плотника – прежде, чем рядом со старой Мариной хижиной был выстроен первый дом нового селища. Мальчик усвоил многое из отцовского ремесла и за пять лет стал мастером. Избы, возведённые под его командой, не рушились. Столы, скамьи, лари он тоже навострился делать добротно – раз больше некому. Но нигде ни завитка, ни глазка, ни лучика.
Дара да и тяги создавать красивое в парне не было, и у Кешки засвербело – взяться, показать себя, чтоб удивились и порадовались. Чтобы хоть в чём-то не ребёнком малым за другими повторять, не во всём неумехой казаться. Но примерился к Стуковым инструментам и загрустил – для плотника эти скобли, тёсники и просеки, может, хороши, а столяру от них пользы нет.
Сунулся было к кузнецам. Куда там! У них печь земляная, и плавят они из того, что есть, а где сырьё для железа взять, не знают. Ламсе, дочке кузнецовой, было десять, когда пришли иноземные каратели, сыну – три, от него вовсе толку ноль. Девочке вызвался помогать Вулак, парнишка двумя годами старше. Он был мускулами, она – знанием. Мара долго вытягивала из неё это знание, мимоходом усвоенное от отца. Затем Ламся и сама встала к наковальне. Пару стамесок они с Вулаком Кешке, может, и изладили бы. Но какие стамески, когда металла не хватает – на стрелы костяные наконечники приходится крепить!
Ножом Кешка настрогал грубых игрушек для ребятни, коняшек, птичек, человечков. Вырезал для пробы гребешок. Получилось чёрт-те что, но Маниська пришла в восторг. Пришлось сломать. Нехорош, мол, я тебе лучше сделаю. К идолу при таком раскладе Кешка даже подступиться не дерзал.
Он обогнул навес, прошёл мимо котла и глиняной печурки, где днём девчонки выпекали хлеб, прогулялся под шумными кронами до палисада, ограждающего селение широким кольцом, и повернул назад.
– Ты что это в Красную Луну по лесу шатаешься? – прозвенело откуда-то сверху. – Смерти ищешь?
Кешка подпрыгнул, заозирался и только потом узнал голос.
– Маниська, ты?!
Задрал голову: в ветвях что-то шевельнулось. Хихикнуло.
– А ты думал кто – ракен?
– Ты что там делаешь?
Следила она за ним, что ли?
Ага, по деревьям, как белка, вдогонку скакала…
– А ты что тут делаешь?
– Воздухом дышу. Не спится…
– И мне не спится… Одной.
Что-то громоздилось на дереве, будто здоровенное гнездо, и из этого гнезда высовывалась, маяча среди листвы, невнятная тень.
– Ну что, так залезешь, или мне лесенку скинуть? – и смешок. Грудной, дразнящий.
Лунный свет плеснул серебра, оно заиграло на листьях, влажным блеском растеклось по гладкому, округлому… Голая она, что ли?
– Что стоишь, будто на тебя ракен дыхнул? – нетерпение и досада прорезались визгливыми нотками.
– Что ещё за ракен?
– Отец Света! Ты и этого не знаешь? У вас на Той Стороне что, нет Красной Луны?
Кешка оглянулся – луна была на месте. Огромная, лоснящаяся. Почти круглая – только справа ломтик отъеден. Изжелта-зелёная. Интересно, в Маниськином языке есть слово "дальтоник"?
– Да не туда смотришь, балда, вон она! Только нарождается.
Маниськина рука выпросталась из листвы, и Кешка увидел бледный розовый серпик, присевший на верхушки сосен. Перевёл взгляд на настоящую луну, снова на месяц и наконец повернулся так, чтобы видеть оба небесных тела одновременно.
– Но как?.. Откуда?..
Только сейчас он по-настоящему поверил, что находится в ином мире.
Маниська засмеялась.
– Правда, не знаешь? Когда Отец Света уходит под землю, чтобы возлечь с Хозяйкой, он оставляет надзирать за миром своих младших братьев Недогляда и Перегляда, у каждого по одному глазу. Первым встаёт на стражу Недогляд. Покуда его зелёный глаз широко открыт, в мире царит порядок. А как начинает он уставать, глаз у него закрывается, и в дозор выходит Перегляд. Глаз у Перегляда красный, аки кровь, проницает он землю насквозь и заглядывает в нижний мир до самого дна. А по взгляду его, будто по канату, к людям выбираются демоны – ракены… Ну что, скинуть лесенку?
– Слушай, – Кешка смутился. – Мне же с утра в поле. Надо хоть чуток вздремнуть.
– Так ночь длинная, – Маниська хихикнула. – Успеешь. И вздремнуть, и ещё всякое…
Откуда-то рядом донёсся другой женский голос:
– Кончай балаболить! Спать не даёте…
Маниська огрызнулась, началась свара. Кешка развернулся и пошёл прочь, оставив за спиной обе неправильные луны и холодок от чувства невозвратимой потери.
Вроде Кешка и не спал. Всё ворочался, строя догадки о местной астрономии: зелёная луна явно крупнее нашей – значит, ближе? Или это зависит от времени года и наклона оси – что-то такое он читал… Одна луна – понятно. Месячные циклы, приливы и отливы, лунный календарь и тому подобное. А две? Как они влияют на планетарные процессы, как движутся относительно друг друга? В голове чертились пунктиры эллиптических орбит, всплывали слова из учебника: "плоскость эклиптики", "синодический", "сидерический", "альбедо". Кружились звёзды в ночной черноте, и среди них мчались циклопы с разноцветными глазами…
А потом, сразу, рывком – загудели голоса, тяжёлые, будто камнепад.
Ударила в нос привычная вонь.
Кешку толкнули в плечо, огрели по спине, дёрнули за ногу и потащили с нар…
– Отвали, – промычал он, не открывая глаз. – Встаю уже.
Вниз по ступеням затопали шаги.
– Блошка! Ты чего вернулся?
– За напарником, – отозвался задиристый голос. – Эй, Кен, вставай! Пойдёшь со мной на охоту.
– А почему он? За что такая честь?
Кешка проснулся уже достаточно, чтобы узнать гнусавый басок Дия Валынды.
– Тебя, что ли, надо было взять? – хмыкнул Блошка.
– Да хоть бы и меня. Я целыми днями в поле горбачусь, а всякие тут по лесам прохлаждаются… Хоть бы раз с собой позвали. Я что, хуже других?
– Ты так топочешь, что зверьё за версту разбегается!
– Ничего я не топочу… А этот, – Дий ткнул пальцем в Кешку, – скажешь, лучше? Он вообще неизвестно кто. Свалился на наши головы и сразу охотником заделался…
– Ладно тебе скулить, Валында, – засмеялся здоровяк Велет. – Нудишь и нудишь, будто слепень. Порты лучше надень.
По землянке прокатился ленивый полусонный гогот. Дий и правда маячил перед Блошкой в чём мама родила.