Песня кукушки

— Кто вы такие, чтобы говорить мне, что я могу продать и что нет? Себастиан хотел, чтобы эти вещи были у меня!

— Потому что он ошибочно считал, что вы будете их беречь. Он понятия не имел, какая вы хладнокровная хищница.

— Вы думаете, мне есть дело, как вы меня называете? — закричала Вайолет. — Вы думаете, мне есть дело до вашего мнения обо мне?

Но она не производила впечатление человека, которому все равно. Какую-то секунду она выглядела как ее мотоцикл: все бурлившие в ней чувства, злость и возмущение бросались в глаза.

— Нет, я полагаю, вы абсолютно бесчувственны к другим людям. Но я должен думать о желаниях моего сына, и я знаю, что он хотел бы, чтобы его вещи хранились у тех людей, которые будут беречь их. — С этими словами отец сделал шаг назад.

— О, опять эта шарманка! — зарычала Вайолет и вся подобралась, словно готовилась вот-вот накинуться на него с кулаками. — Да, я вижу, почему вы его так любите. Он теперь идеальный сын, не так ли? Больше не может с вами спорить. Вы можете заставить его согласиться со всем, что вы скажете, и так будет вечно…

Но для отца Трисс это было уже чересчур. Он резко отвернулся от Вайолет Пэриш и, подойдя к машине, открыл заднюю дверь.

— Пойдем, Трисс, — сказал он, и его голос вибрировал от гнева, который, Трисс знала, направлен не на нее, но все равно где-то внутри что-то сжалось, словно лепесток на морозе.

Она быстро выбралась из машины. Атмосфера снаружи оказалась ледяной не только в переносном смысле. Было холодно не по сезону, в воздухе ощущался мороз. Трисс увидела, что ее дыхание оставляет облачка.

— Не уходите от меня… — снова завела Вайолет, но резко умолкла, когда отец Трисс захлопнул дверь машины.

Глянув на Вайолет, Трисс обнаружила, что она больше не смотрит на них. Ее глаза следят за чем-то маленьким, белым и пушистым, упавшим с неба на землю аккурат между носками ее туфель. Вайолет торопливо отступила, словно это пепел, который может ее обжечь.

— Разговор окончен, — объявил отец, быстро ведя Трисс к входной двери. — Если я вас еще хоть раз здесь увижу, я вызову полицию.

Но Вайолет больше его не слушала. Не успел он договорить, как она натянула очки-консервы и торопливо застегнула пальто. Входя следом за отцом в дом, Трисс увидела, как Вайолет поспешно заводит мотоцикл. Послышался звук двигателя — что-то среднее между ревом и громкой оружейной очередью.

Мать встречала их прямо у входа, заламывая руки.

— Эта ужасная девушка, — немедленно начала она высоким от напряжения голосом. — Я сказала ей, что тебя нет, но она не уходила, не думаю, что она мне поверила. Пирс, я… я не знала, что делать! Но я не думаю, что ты хотел бы, чтобы я впустила ее в дом. В конце концов, это был бы прецедент…

— Ты совершенно права. — Муж похлопал ее по руке. — Вопиющее поведение. Мы не можем этого допустить.

Эта ужасная девушка. Единственное имя, которым теперь называли Вайолет Пэриш в доме Кресчентов. Вопрос, чем же она так ужасна, никогда не обсуждался при Трисс открыто, но она кое-что почерпнула из завуалированных ремарок родителей. Они часто употребляли слово «быстрая», и Трисс не думала, что речь идет о езде на мотоцикле. Вайолет действительно выглядела быстрой, подумала Трисс, стройной, как ее мотоцикл, и в ней совсем не было мягкости, чтобы ее замедлить. Даже ее стрижка боб имела острые края.

— Не могу поверить, что она такая холодная, — произнесла мать, с ужасом вглядываясь в окно. — Ты мог когда-нибудь подумать, что это та же самая девушка?

После гибели Себастиана семья Кресчентов напрягла все силы, чтобы принять «бедняжку Вайолет» в свои дружелюбные объятия, но Вайолет не оправдала их ожиданий. Вместо того чтобы погрузиться в приличествующий скромный траур, она обкорнала волосы, потом начала курить и носить платья, демонстрирующие мужчинам икры. Еще она начала беспокоить отца Трисс просьбами дать ей денег, и мать все время качала головой и ворчала о целом состоянии, потраченном на коктейли и «светскую жизнь».

Трисс положила ладонь на входную дверь, чуть ли не ожидая, что та окажется холодной. Вайолет действительно казалась ледышкой — холодной, эгоистичной и неприятной. Ее визит проделал дыру в хрупком спокойствии дома, словно неосторожный ноготь, порвавший бинт. Он унес последние капли радости, еще державшиеся в Трисс. Она увидела себя глазами Вайолет — бледная и жеманная пособница отца и его претензий. «Вероятно, если ты холодна, мир вокруг тебя тоже станет холодным…»

Отец Трисс не подал виду, что заметил крошечное белое нечто, приземлившееся между ногами Вайолет. Но Трисс была почти уверена, что эта хрупкая крошка, упавшая с безоблачного сентябрьского неба, была одинокой снежинкой.

ГЛАВА 8

ПОЛУНОЧНАЯ ПОЧТА

Когда Пен появилась наверху лестницы, Трисс не смогла сдержать улыбку, расползшуюся по лицу. Младшая сестра разочарованно нахмурилась, увидев Трисс в вестибюле. Вероятно, она действительно считала, что доктор сразу же распорядится, чтобы Трисс увезли в смирительной рубашке, а отец вернется домой в одиночестве.

Однако первые слова Пен ничего такого не подразумевали.

— Где Вайолет? — спросила она. — Это же была она?

— Тише, Пен, — сурово ответила мать. — Да, и она ушла, чему я очень рада.

— Почему она не зашла?

Вопрос Пен не был удостоен ответа, и младшая сестра унеслась по лестнице вверх. Это был один из многочисленных актов неповиновения Пен — периодически она упрямо твердила, что Вайолет ей нравится. Трисс была почти уверена, что Пен говорит это только для того, чтобы всех шокировать, точно как в тех случаях, когда она утверждала, что пила джин или видела труп.

— Ну что за ребенок, — пробормотала мать и легко провела пальцами по вискам. — Иногда я просто не могу…

Она не сказала, чего именно она не может, но в ее голосе слышалась интонация крайней усталости.

Трисс надеялась, что пирожные утолят ее аппетит, но, когда она почувствовала ароматы ужина, ее снова унесло головокружительной волной голода. Однако ее ждал приятный сюрприз.

— Доктор Меллоуз сказал, что ты потеряла несколько килограммов, так что мы должны позволить тебе есть, сколько ты хочешь, — сказала мать, накладывая Трисс на тарелку пирог с мясом и почками.

Пен стрельнула ядовитым взглядом над своей куда более скромной порцией, но у Трисс и мысли не было с ней делиться. Ей хотелось плакать от облегчения, и мысленно она послала множество благодарностей доктору Меллоузу. Какое-то время она была не способна мыслить, погрузившись в радостное, беспомощное, болезненное поглощение пищи. Пирог, картофель, пюре из пастернака, жареный горох, хлеб с маслом, фрукты, варенье, консервированные груши, бананы, консервированные вишни… Но постепенно в этом блаженстве начала ощущаться горькая нотка. Привычное разочарование было как сон. Стоило ей потянуться за добавкой, как тарелка оказывалась пустой. Она смутно осознавала, что на смену пустым тарелкам приносят полные, но это происходило недостаточно быстро, и через некоторое время она с ужасом и тоской обнаружила, что новых порций больше не приносят.

Она уставилась на опустевшие тарелки, тяжело дыша. Что не так? Почему ей перестали приносить еду? Она осмотрелась, обратив внимание, что все звуки стихли и домашние безмолвно наблюдают, как она скребет вилкой по тарелкам в поисках последних крошек или остатков соуса.

— Довольно, Трисс, — ласково сказала мать с легчайшим оттенком паники в голосе. — Достаточно.

Достаточно? Трисс с трудом могла понять, что значит это слово. С тем же успехом ей могли объявить, что воздуха достаточно и пора перестать дышать.

— Но я все еще голодна! — воскликнула она. В ее голове ничего не осталось, кроме этой потребности, и она по-детски разозлилась и испугалась. — Вы сказали, что я могу съесть, сколько захочу! Я еще голодна!

Ее голос прозвучал громче, чем она намеревалась, но почему бы и нет? Она была в отчаянии. И они обещали ей еды вдоволь! Если они ее любят, почему не кормят?