Песня кукушки

— Понятия не имею, почему цепь оборвалась… Мы поменяли ее только год назад…

Трисс и ее отца торопливо проводили в глубь сверкающего магазина, и кто-то устроил целый спектакль, промакивая носовым платком капли дождя на ее плечах, как будто тем самым можно отменить атаку ножниц.

— Здоровье моей дочери, — в состоянии крайней ярости объявил отец, — очень уязвимо. Ее нервы не выносят подобных потрясений!

Один тучный мужчина умудрился возвысить свой голос на фоне извиняющихся причитаний.

— Сэр, мы приносим вам наиглубочайшие и самые искренние извинения. Нет нам прощения за это происшествие, но, возможно, вы позволите нам что-нибудь сделать для вас? Скажем, платье для вашей дочери, бесплатно… и, возможно, костюм для вас со скидкой?

Отец Трисс колебался, он кипел, как чайник, только что крышка не подпрыгивала. Потом присел рядом с ней.

— Трисс, как ты себя чувствуешь? Чего ты хочешь? Остаться тут и посмотреть на платья или пойдем еще куда-нибудь?

— Все в порядке, — пискнула Трисс. — Я не возражаю, если мы останемся тут.

И она осознала, что это правда. Она была потрясена, но происшествие не причинило ей физического ущерба, чего, видимо, опасался ее отец. Трисс даже почувствовала себя виноватой, как будто после его слов она должна была казаться еще более пострадавшей.

— Если ты уверена. — Ее отец бросил короткий взгляд на тучного мужчину, предложившего им платье и костюм со скидкой. — Трисс, мне надо кое-что обсудить с управляющим. Ничего, если я оставлю тебя снять мерки?

— Но мы знаем мои мерки, — удивилась Трисс.

— Я думаю, надо снять их заново, милая, — спокойно, но твердо произнес отец, и Трисс снова заметила, как за его улыбкой промелькнула тень беспокойства. — Доктор Меллоуз говорит… ты немного похудела.

Похудела? Похудела? Трисс недоверчиво подумала о количестве пищи, поглощенной ею за последние три дня. Как она могла похудеть? Хотя она вспомнила, что доктор был ошеломлен, когда она встала на весы. Прокручивая в голове эту мысль, Трисс позволила сопроводить себя в комнату, на двери которой висела табличка: «Предназначено для специальных гостей „Грейс и Скарп“». Комната была небольшой, но значительно более просторной, чем сам магазинчик, и на удивление пустой. Стены оклеены солидными темно-синими и серебристо-серыми обоями, мебель преимущественно кожаная и хромированная. Вдоль одной стены располагались стеллажи с рулонами черной, коричневой и темно-синей ткани. Все это выглядело очень основательно и по-джентльменски, и Трисс почувствовала себя совершенно не в своей тарелке.

— Пожалуйста, присядьте. — Мужчина, который привел ее в эту огромную комнату, пододвинул ей большое кожаное кресло. — Это помещение для особо важных гостей — членов королевской семьи, знаменитостей и тех, на кого мы нападаем с ножницами.

С первого взгляда Трисс показалось, что он довольно молод. Его волосы были напомажены по последней моде. Улыбка была молодой, живой и веселой. Теперь, когда Трисс рассмотрела его повнимательнее, она заметила горизонтальные линии, пересекающие его лоб, и сероватый оттенок на щеках. В его движениях читалась некоторая скованность, и она осознала, что он старше ее отца. У него были игривые манеры, но это была ленивая игривость пса, который уже не бегает за каждым мячиком. Пересекая комнату, он прихрамывал, но шаги его были осторожными, и это почти не бросалось в глаза.

— Мое имя — Джозеф Грейс, — представился он, — и поскольку мой партнер устраивает примерку вашему отцу, я позабочусь о вас.

Трисс устроилась на троноподобном кресле. Дверь за ее спиной закрылась, отсекая шум голосов в магазине, и она услышала музыку. Играли веселую скрипичную пьесу, и так разборчиво, что она оглянулась в поисках музыканта — на случай, если здесь, как в кондитерских «Лайонз»,[5] играет живая музыка, но ее взгляд упал на граммофон в углу: пластинка крутилась, изогнутая труба была повернута в сторону комнаты.

— Итак, — продолжил мистер Грейс, — чего изволите? Чаю и пирожных? Лимонаду? Коктейль и устриц?

Трисс хихикнула.

— Чаю, просто чаю, пожалуйста. И… пирожных.

— Конечно.

Мистер Грейс кого-то позвал, и чуть позже в комнату вошла невысокая молодая женщина в нарядном голубом костюме, неся тарелку с горкой бисквитов и чай в фарфоровой чашке. Трисс заулыбалась, забыв о своей обязанности сохранять скорбный вид. Возможно, одиннадцатилетняя девочка в рюшах выглядела несколько неуместно в этом помещении, но мистер Грейс не вел себя с болезненной нервной вежливостью, словно Трисс хрупкое дитя, которое может в любой момент устроить истерику или упасть на пол в конвульсиях. Он дружелюбно улыбался ей, словно они старые друзья, которые неожиданно встретились. Дал ей альбом с модными фасонами и образцами тканей. Пролистал бесчисленные страницы с элегантными джентльменами и овалами унылых костюмных тканей, пока не добрался до ярких страниц с нарядами для леди. Трисс переворачивала страницы, делая выбор и чувствуя, как в ней бурлит власть.

Симпатичная молодая женщина с тугими золотистыми локонами проводила Трисс в раздевалку и сняла с нее мерки. Затем Трисс снова отвели в комнату для особо важных гостей, куда принесли рулоны тканей. Все это заставило ее почувствовать себя королевой. Она не замечала, как быстро заканчиваются пирожные, пока ее рука не наткнулась на пустую тарелку.

— Ой! Я… простите! — Трисс осознала, какой невоспитанной она выглядит.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — отмахнулся портной. — Нашим особо важным гостям дозволено есть пирожные в неограниченных количествах. Хотите… хотите еще?

Трисс кивнула и завороженно наблюдала, как доставили еще две тарелки с фруктовыми пирогами, украшенными глазурью и безе. С трудом оторвав глаза от этого зрелища, она обнаружила, что портной изучающе смотрит на нее серьезными карими глазами.

— Восстанавливаете силы после болезни, да? — тихо спросил он.

— Да… — Трисс поймала себя на мысли о том, что уничтожение пирожных плохо вяжется с хрупким образом, нарисованным ее отцом. — Я похудела, — оправдываясь, сказала она.

— Пирожное — лучшее лекарство. — Он одарил Трисс доверительной улыбкой. — Уверен, что слышал это от доктора. Лично я лечу пирожными свою ногу. — Он с сожалением взглянул на свою хромую левую ногу. — И если один из наших важных гостей решит съесть шесть тарелок с пирожными, никто не узнает об этом от меня.

Трисс избавила тарелки от груза за несколько минут, и ей почти сразу же принесли еще три тарелки с кексами. Трисс набросилась на них без колебаний. Не сдерживаться — это было такое облегчение, что она чуть не заплакала. «Если я тут наемся и моя семья не узнает, возможно, вечером мне хватит обычного ужина. Я смогу выглядеть нормальной».

— Ваша нога — это война? — Трисс не собиралась задавать этот вопрос, но он вырвался у нее сам по себе.

— Да, — тихо ответил мистер Грейс. — Маленький сувенир из Франции.

Трисс подумала о Себастиане. О том, какой была бы их жизнь, если бы он вернулся домой с войны, печальный и хромой, но все-таки добрый и умный. Эта мысль вызвала тупую боль у нее в животе. Мистер Грейс ей нравится, решила она. Думая об этом, она впервые заметила, что портной носит черную шелковую ленту, почти сливающуюся с темным рукавом. Похожую на траурную. Мистер Грейс заметил направление ее взгляда.

— А, — кончиком пальца он потрогал ленту, — еще одна старая рана. Старше, чем война, на самом деле.

Трисс удивилась, она никогда не слышала, чтобы кто-то носил траур столько лет.

— Дорогой мне человек умер, потому что я доверился доктору, посоветовавшему мне не беспокоиться, — тихо сказал мистер Грейс. — Я ношу ее как напоминание, что слепое доверие имеет последствия. — Он смотрел сквозь Трисс секунду или две, потом грустно улыбнулся. — Простите и позвольте мне найти противоядие меланхолии.

Портной подошел к патефону, аккуратно поднял иглу, и скрипки умолкли на середине такта. Поднял пластинку и убрал ее в конверт, потом извлек другой диск и поставил его на вертушку. Когда игла снова опустилась, пластинка кашлянула, словно прочищая горло, и заиграла музыка.