Страница 7 из 21
Он собрался возразить, но она поднесла ладошку, пахнущую чем-то пряным, к его губам, и продолжила:
– И Сергей не любит свою толстушку… Все мужчины, которые не любят, озабочены карьерой… А вот Олег меня любит, поэтому карьера его совершенно не интересует, и все он делает только ради меня…
И сделает все, что захочу…
– А чем озабочены не любящие женщины? – спросил он, задыхаясь от этого запаха и касаясь губами ее ладони.
– Чем?.. – она убрала ладонь и, не отводя глаз, в которых явно было нечто непристойное, заставившее его покраснеть, подалась вперед, обдавая запахом весенней свежести, и шепотом произнесла: – Исключительно поиском любви… И в тебе, Витенька, есть что-то вызывающее женский интерес…
И это «Витенька», произнесенное с тайным и сладким обещанием чего-то в будущем (он не мог ошибиться, это действительно было обещание), заставило заколотиться сердце.
Он тоже подался вперед, неотвратимо приближаясь к ее губам, и тут в кабинет с телетайпной лентой в руке вошел пьяно улыбающийся Кривошейко…
– О, голубки, вашу степь… – и погрозил пальцем Марине. – Не совращай, нам штыки нужны, а не неврастеничные Ромео… Кстати, Олежек там тебя ждет… – пьяно махнул рукой назад, – в моем кабинете тоскует… – опустил телетайпную ленту на стол перед Красавиным. – Добро дали… Водочки не хочешь?.. – задумался, потер лоб ладонью. – Ах да, ты же, свежак… – подцепил Марину под локоть. – Потопали, искусительница, тебе, так быть, плесну, а ему нельзя, пусть читает. – И, уже выходя, вытянув в трубочку губы, с необъяснимым смешком прошипел: – Внимательно читай…
Они ушли, а Красавин остался сидеть, машинально перебирая ленту и не в силах сосредоточиться, все еще осмысливая услышанное от Марины и странное поведение ответственного секретаря, его напутственное пожелание, словно предупреждение о какой-то каверзе…
Жажда перемен
Должность руководителя литературного объединения давала Жовнеру возможность быть в курсе жизни писательской организации и планов крайкома комсомола, поэтому о грядущем краевом совещании молодых писателей его уведомили заранее, и было время не только собрать рукописи членов литобъединения, страждущих быть оцененными профессионалами, но и дописать собственную небольшую повесть о жизни маленького города у подножия гор. Семинар должен был пройти в конце лета, повесть он закончил в апреле, планировал вернуться еще раз к ней летом, но перед майскими праздниками его срочно вызвали в редакцию.
Он уже давно не ездил в Ставрополь, поэтому вез с собой пару серьезных материалов, над которыми работал последние недели, и всякую не оперативную мелочовку, надеясь порадовать ворчливого и вечно недовольного ответственного секретаря Кривошейко.
В кабинете ответсека за большим столом, на котором был непривычный порядок и чистота, сидел Сергей Кантаров. Он многозначительным жестом указал на стоящие возле стены стулья и, выбивая толстыми пальцами барабанную дробь по коричневой поверхности стола, словно не слыша его вопроса о Кривошейко, с пафосом произнес:
– Ну что, Александр, принимай отдел писем… Пора начинать пахать…
Усмехнулся, глядя на глуповатое выражение лица Жовнера, который все еще не мог ничего понять, и пояснил:
– Я – ответственный секретарь… Так что будем делать лучшую молодежную газету страны…
Жовнер уже слышал о назревавших переменах в редакции от огорченного Ставинского (тот так и не успел стать штатным сотрудником), но даже Леша не знал всех подробностей. Теперь Кантаров коротко изложил ему, что произошло всего пару дней назад.
Бывший редактор Сергей Белоглазов стал инструктором крайкома партии. Кривошейко – заместителем ответственного секретаря партийной газеты (пошел на повышение). Олег Березин заменил Кантарова, стал исполняющим обязанности заведующего отделом рабочей и сельской молодежи. Появился новый редактор, никому прежде в редакции не ведомый, но, по слухам, чей-то протеже или даже родственник большого партийного босса. (Сашка подумал, что уточнит это у Вячеслава Дзугова.) Остальные пока на своих местах.
– Пока, – подчеркнул Кантаров. – Примешь отдел, войдешь в курс, потом поговорим…
Откинулся в кресле, заслонив собой полстены явно маленького для него кабинета (отдельский был все-таки побольше, на три стола) и не скрывая удовлетворения от происшедших перемен.
– Материалы сдавай мне… Зайди к новому шефу, он с тобой собирался пообщаться… С ним уже все обговорено.
Сашка хотел заглянуть к Красавину, но его кабинет был закрыт.
И он, совершенно не настроенный на встречу с новым редактором (все-таки неожиданность), прошел в приемную, где грустная Олечка ответственно и прилежно печатала нечто на гремящей и звенящей машинке, которую слышно было даже в коридоре.
Бодро поздоровался, но она лишь приподняла голову, кивнула в ответ без традиционной улыбки, и Жовнер позавидовал Белоглазову: не всякая подчиненная будет так переживать смену начальства…
Он не мог предположить, что причина печали похожей на отличницу-старшеклассницу секретарши совсем не связана с уходом редактора (который когда-то и принял ее на работу), тем более что Белоглазов ей никогда и не нравился, как и большинство мужчин редакции (как тот же Жовнер, которого она почти и не помнила, так, временами мелькало что-то перед ней), она лишь научилась всем улыбаться и делать вид, что ей очень интересно выслушивать напыщенные монологи воображающих себя умными и талантливыми самцов, на самом деле озабоченных только заглядыванием за вырез ее блузки.
Причина ее нынешнего состояния была в том, что ее послушный до последнего времени ухажер завел себе другую, и теперь она (хотя он ей был совершенно не нужен, так, бойкий, хорошо целовался, в кино водил, симпатичный, подружки завидовали) чувствовала себя обиженной, словно у нее, без ее согласия, забрали еще не совсем разонравившуюся игрушку. Новому редактору, такому же широкому, как большой и шумный Кантаров, только ростом пониже и не столь громогласному она изобразила самую преданную улыбку (хотя Белоглазов и обещал ее забрать к себе поближе, но мало ли как сложится…), но тот никак на нее не отреагировал, только напомнил, что она должна находиться на рабочем месте с девяти до шести…
Лучше, если бы посадили в этот кабинет Красавина, может, тогда она и стала бы отвечать на его ухаживания…
Жовнер постоял, ожидая обычной информации, занят шеф или доступ свободен, но не дождался и толкнул дверь.
…Новый редактор Анатолий Игнатьевич Заворотный сидел за столом и увлеченно доедал лоснящийся золотистый пирожок. Жовнер помедлил, не зная, как лучше поступить, прикрыть дверь или все же войти, но тот приглашающе взмахнул свободной рукой, проглотил последний кусок, обтер пальцы большим клетчатым носовым платком, все так же молча продолжая рукой указывать путь следования вошедшего по кабинету до стула напротив. Наконец, сложив, спрятал платок в карман висящего на спинке кресла пиджака и неожиданно негромким для его комплекции, немного сипловатым голосом произнес, щуря и так не очень большие глаза:
– Если не ошибаюсь, наш собственный корреспондент в автономной области…
– Формально – руководитель литобъединения, – почему-то решил уточнить Сашка.
– Я в курсе, – кивнул тот головой, из-за шевелюры густых черных волос выглядевшей непропорционально крупной даже на этом туловище, – мы с первым секретарем обкома общались…
Произнес и замолчал, откровенно разглядывая Сашку, давая ему возможность постичь равенство его отношений с формальным начальством Жовнера.
Сашка тоже молчал, начиная понимать, что Кантаров, похоже, поторопился усаживать его за новый рабочий стол. Интуиция его не подвела. Заворотный стал рассказывать, как важно для крайкома, обкома комсомола, чтобы о делах молодежи в многонациональной автономной области знали повсюду в крае, что появление собственного корреспондента, его публикации замечают, на них реагируют.