Страница 11 из 15
– Если не ошибаюсь, это «Прозерпина», синьор, – беззаботно отвечал Рауль. – Он был построен во Франции, почему я и принял его за французский, когда они выкинули флаг этой нации.
– Вы, вероятно, также знаете и благородного капитана этого корабля?
– О, прекрасно. Это сын одного старого адмирала, под начальством которого я служил одно время, хотя ни разу не встречался с его сыном. Его зовут сэр Броун.
– Это настоящее английское имя, я встречал его много раз и у Шекспира и у Мильтона, если не ошибаюсь.
– Во многих литературных произведениях, синьор, – поддержал его Рауль без малейшего колебания, – Мильтон, Шекспир, Цицерон – все наши лучшие писатели пользуются этим именем.
– Цицерон? – повторил совершенно озадаченный Андреа. – Но это древний римлянин, и он умер задолго до появления цивилизации в Англии.
Рауль увидел, что хватил через край, однако не растерялся и обнаружил замечательную находчивость.
– Вы совершенно правы относительно вашего Цицерона, синьор, но дело в том, что я говорю о нашем Цицероне, моем соотечественнике, умершем меньше чем каких-нибудь сто лет тому назад. Он родом из Девоншира (место, где проживал Рауль все время своего ареста), а умер он в Дублине.
На это Андреа не нашел никакого возражения. Его только неприятно поразило такое присвоение англичанами знаменитого итальянского имени, но он объяснил это историческими условиями и поспешил включить в свою объемистую коллекцию заметок это новое сведение, собираясь при первой возможности навести более обстоятельные справки об этом неведомом ему до сих пор светиле. Затем он отправился к себе, еще раз выразив Раулю уверенность видеть его у себя вместе с сэром Броуном через какие-нибудь два часа.
Толпа понемногу разошлась, и Рауль остался один в далеко не веселом раздумье.
Городок Порто-Феррайо так основательно скрывается за скалой, у подножия которой он расположен, так защищен своими укреплениями и самим расположением своей маленькой гавани, что приближение судна совершенно незаметно населению, если любопытствующие не поднимутся на высокий мыс, о котором было говорено. На этом-то возвышении еще блуждали наиболее жадные до зрелищ, и Рауль в своей изящной морской форме, не без рисовки, так как он прекрасно знал все внешние преимущества, которыми его наделила природа, пробирался среди этой парадной толпы, зорко присматриваясь к каждому хорошенькому женскому личику, нетерпеливо отыскивая Джиту, которую одну ему надо было видеть, ради которой одной он рискнул на свое опасное предприятие.
Он прошел уже из конца в конец все обычное место прогулок и колебался, вернуться ли и опять поискать ее здесь или спуститься в город, когда его нежно окликнул знакомый голос; он быстро обернулся и увидел Джиту.
– Поклонитесь мне холодно и как посторонний, – шепнула она ему торопливо, тяжело дыша, – и сделайте вид, что вы спрашиваете меня о расположении улиц, как бы не зная, как вам пройти. Здесь мы виделись прошлой ночью, но теперь ясный день, не забудьте этого.
Рауль сделал все по ее указанию, и каждый видевший, но не слышавший их разговора, не мог не принять их встречи за совершенно случайную. Между тем он говорил ей слова любви и восхищения.
– Довольно, Рауль, перестаньте, – останавливала она его, невольно краснея и опуская глаза, хотя уж никак нельзя было прочесть неудовольствие в ее нежных и ясных чертах. – Не время теперь, в другой раз вы мне повторите все это. Знаете вы, что ваше положение значительно ухудшилось со вчерашнего вечера? Вчера опасность можно было ожидать только со стороны нашего города, а теперь прибытие этого фрегата, английского, как мне сказали, ухудшает дело.
– Несомненно! Это «Прозерпина», как мне сказал Итуэль, а он в этом уверен. Помните вы Итуэля, дорогая Джита? Того американца, что сидел вместе со мной в заключении? Он служил раньше на этом фрегате, и капитан на нем сэр Броун.
При этом Рауль расхохотался, к крайнему удивлению Джиты.
– Не понимаю, Рауль, что вы можете находить забавного во всем этом? Этот сэр Броун упрячет вас в одну из тех плавучих тюрем, о которых вы мне столько говорили, а эта перспектива далеко не из приятных.
– Полно, полно, дорогая! Сэр Броун, или там сэр Блэк, или сэр Грин (то есть сэр коричневый, черный или зеленый) еще не поймали меня. Я не ребенок, чтобы полезть в огонь, раз меня не водят больше на помочах. «Блуждающий Огонь» светится или гаснет, смотря по обстоятельствам. Десять шансов против одного, что этот фрегат войдет в гавань, чтобы ближе познакомиться с городом, а затем отправится в Ливорно, где уже, конечно, офицерам будет повеселее, чем в Порто-Феррайо. У этого сэра Броуна, наверное, есть также своя Джита, как и у Рауля Ивара.
– Нет, у него нет Джиты, Рауль, – отвечала она, невольно улыбаясь, тогда как румянец еще гуще залил ее щеки, – в Ливорно мало таких простушек, как я, которые выросли в уединенной башне на морском берегу.
– Джита, – возразил Рауль с глубоким чувством, – многие из благородных римлянок и неаполитанок могли бы позавидовать этой одинокой башне, которая помогла вам сохранить вашу чистоту и невинность. Такая жемчужина редко встречается в больших городах, а если и бывает, то скоро теряет свою первоначальную красоту, потому что ее грязнят.
– Что вы знаете о Риме, Неаполе, благородных дамах и жемчужинах, Рауль! – улыбаясь против воли, заметила Джита, и вся нежность, переполнявшая ее сердце, вылилась в эту минуту в том взгляде, который она бросила на него.
– Мне ли не знать, Джита! Я был в обоих этих городах и хорошо знаю то, о чем говорю. Я был в Риме, чтобы повидать святого отца, чтобы самому увериться в справедливости составившегося у нас во Франции понятия о нем самом и его непогрешимости, прежде чем остановиться на какой-нибудь религии для меня самого.
– И разве вы не нашли его святым и достойным почтения человеком, Рауль? – горячо спросила она его, так как религиозный вопрос был их вечным камнем преткновения. – Я уверена, что вы признали его таковым и достойным стоять во главе древнейшей и единой истинной церкви. Я его никогда не видела, но я не сомневаюсь, что это так.
Рауль знал, что его взгляд на религию представлял единственную преграду, мешавшую ей порвать со всеми остальными связями и согласиться разделить с ним его судьбу, счастливую или несчастную. Но в нем было слишком много прямоты и благородства, чтобы решиться обмануть ее; даже более, он постоянно щадил и оберегал ее собственную твердую и успокоительную для нее веру. Сама эта слабость ее, потому что он считал признаком слабости ее глубокую религиозность, – сама эта слабость имела особую прелесть в его глазах. И теперь он с более чем когда-либо глубокой нежностью смотрел на милое, хотя и встревоженное личико Джиты. Он ответил ей правдивым, хотя несколько снисходительным тоном:
– Ты моя вера, Джита, в тебе я поклоняюсь чистоте, святости и…
– Не говори больше, Рауль, если ты меня любишь! Это страшное богохульство! Скажи лучше, что ты нашел святого отца таким, как я тебе говорю.
– Я увидел в нем кроткого, почтенного и, в чем я твердо убежден, добродетельного старца; но это не более как человек, и я не мог в нем подметить никаких признаков непогрешимости. Его окружали вечно интригующие между собой кардиналы и прочие интриганы, способные скорее привести христианина в отчаяние, чем укрепить в нем веру.
– Довольно, Рауль, я не могу слышать таких речей. Вы не знаете этих святых людей, и ваш язык враг ваш, иначе… Слышите? Что это значит?
– Выстрел с фрегата! Я должен узнать, в чем дело. Когда и где мы увидимся?
– Не знаю. Но теперь мы слишком долго были вместе, нам давно пора разойтись. Доверьтесь мне, я найду средство увидеться. Во всяком случае, мы не замедлим вернуться в нашу башню.
Джита легко убежала, договаривая последние слова, и скоро Рауль потерял ее из виду, она скрылась в городских улицах. С минуту молодой моряк колебался – не последовать ли ему за нею, но раздумал и поспешил на террасу, представлявшую наилучшую смотровую площадку, чтобы по возможности узнать о причине выстрела. Туда же успела вновь набраться толпа, в которую он и вмешался.