Авантюристы

Возвращался Сергей обескураженный и продолжал прерванную историю, не всегда, впрочем, связно, однако по-прежнему живо и ярко.

Алексей Петрович крякал и покачивал головой. Он уже изрядно «запекся» от наливки и сидел, немного скособочившись, благостно щурился, внимая рассказу. Анастасия Алексеевна, с полуулыбкой откинувшись в кресле, жгла рассказчика мерцающими угольками глаз, поворачивая при этом красивыми тонкими пальцами ножку своего бокала.

Раздались громовые раскаты, створка окна под напором ветра распахнулась. В залу со сквозняком ворвался пьяняще-свежий аромат цветущего сада. В это же время в противоположной стороне комнаты раскрылась дверь, через которую вместе с несколько иными ароматами в гостиную проник Степан.

Он был мокр до нитки, и весь вид его выражал чрезвычайное возбуждение.

— Сергей Валерианович, подь суды! — презирая все правила этикета, замахал выпачканными в навозе руками Степан.

Анастасия Алексеевна наморщила носик и брезгливо отвернулась.

— Что такое, Степа? — Нарышкину надоело без конца отвлекаться. Хотелось покойно сидеть в кресле, потягивать наливку и, глядя в хорошенькое личико гостьи, рассказывать ей о своих кавказских подвигах. Сергей в раздражении встал и вышел в коридор, прикрыв за собою дверь.

— Кажись, нашли, сударь! Там внизу клеть… дверь завалена чем-то, ни зги не видать! Надобно лампу… Там он, верьте слову, там! — Степан в нетерпении дернул Нарышкина за рукав.

— Эк от тебя, брат, разит! — Сергей слегка отодвинулся. — Ты, часом, не обмишурился? Какая такая «клеть»?

— Погреб там! Схрон потайной! Там он и есть, под навозом значит, — вполголоса затараторил Степан, тревожно оглядываясь на пляшущие по стенам тени.

— Там поклажа схоронена. В погребе этом… Пойдемте быстрее, сударь! И лампу возьмите…

— Ах, черт! — Нарышкин посерьезнел. Однако выходить в дождь ужасно не хотелось.

— Может, до утра подождем? Смотри, ливень какой! Вдруг там и нет ничего? — Сергей поежился.

— Там он, сударь, там! Идти теперь надобно! Берите же лампу!

Нарышкин коротко чертыхнулся.

— Нашел, тоже время! Видишь, гости у меня!

Степан глядел умоляюще. Нарышкин не выдержал его взгляда.

— А… ладно, будь по-твоему; пошли, посмотрим!

Он разыскал лампу и старый отцовский дождевик. Перед выходом заглянул в залу.

— Корсар, Вы нас все время покидаете, — обижено протянула Анастасия Алексеевна, — куда Вы на этот раз?

Нарышкин пробормотал какие-то бессвязные объяснения, насчет чрезвычайных обстоятельств, пообещал вернуться сей же час и, прикрыв поплотнее дверь, растворился в сырой темени, озаряемой изредка вспышками молний.

Ливень был изрядный. И старый дырявый дождевик нисколько не защитил Сергея от прохладных струй, низвергающихся с неба. Не прошло и минуты, как он вымок с головы до ног. Его компаньон не обращал на дождь никакого внимания. Довольно долго, как показалось, шли и молчали. Масляный фонарь отбрасывал вокруг себя маленький пятачок призрачного света, который тревожно плясал на мокрой траве.

— Пришли! — стараясь перекричать очередные громовые раскаты, воскликнул Степан, указывая на кратер посреди разрытой оранжереи.

— Это я уже понял по запаху, — раздраженно откликнулся Нарышкин и тут же поскользнулся. Стараясь не выронить фонарь, он неловко повалился набок, прямо в глянцево чернеющую под ногами жижу. Далее последовало одно из самых многоэтажных ругательств, на которые был богат его словарный запас.

— Видите, вот она клеть! — возбужденный Степан даже не обратил внимания на конфузию Нарышкина.

— Осторожнее, сударь, не загасите фонарь! Посветите-ка вот сюда. Видите, там внизу! Погреб там! Это схрон и есть! Гляньте, сверху колода тяжелая навалена. Мне не одолеть. Вдвоем надобно!

— Канальство! — отозвался Нарышкин. — Ну-ка держи фонарь.

Сергей, упершись ногами в плывущую и чавкающую под сапогами массу, отвалил действительно тяжелую колоду в сторону.

Блеснула вспышка молнии и осветила поляну, обступившие ее кругом высокие деревья качали мокрыми кронами, и, казалось, следили за вымокшими до нитки кладоискателями, которые суетились в зловонной яме рукотворного кратера.

— Фонарь, барин, не загасите, а то худо!

— Молчи, дурень, сам знаю! Свети сюда.

— Кольцо видите?

— Вижу, не кричи! — отозвался Нарышкин.

— Ты, вот, мне скажи, Степан, ну какой прок этому Петру Кузьмичу нужно было клад здесь прятать да еще дерьма сверху столько навалить?

— Почем мне знать! — Степан пожал плечами и с силой потянул за кольцо. — Не поддается! Давайте Вы, сударь, тяните, а я заступом поддену.

— Черт побери! — выругался «Корсар», хватаясь за кольцо обеими руками. — Какими, должно быть, идиотами мы выглядим со стороны! Ты-то еще ладно, Степа, а я?

— Не надо бы нам выглядеть, Сергей Валерианович! — отозвался из темноты Степан. — Чем меньше глаз, тем лучше. Тяните, сударь, я поддел!

Нарышкин изо всех сил рванул за кольцо — никакого результата, крышка лаза так и осталась на месте.

— Должно, от сырости разбухла, — воскликнул Степан, — а ну еще наддайте!

— Я сам уже разбух от сырости, — буркнул Нарышкин и, скользя ногами в жидкой массе, потянул что есть мочи, чувствуя как напрягаются все жилы, а глаза лезут из орбит.

Кольцо хрустнуло и выдралось из крышки со скобой. Нарышкин от неожиданности опрокинулся спиной прямо в мягкую, вонючую кашу. Как и в первый раз, он тут же разразился потоком отборных ругательств.

— Надо бы ломиком поддеть, и пошло бы как по маслу, — посетовал Степан.

— Ломиком?! Ломиком?! — орал Нарышкин, барахтаясь на спине, будто огромный навозный жук. — Какого черта я, дворянин, поручик, делаю ночью посреди этой кучи дерьма?! Как я позволил уговорить себя?! Мне надо было прибить тебя еще в Петербурге. Все, с меня хватит! Я уже и так по уши в твоем сокровище. Видал сколько его тут навалено?!

— Сергей Валерьяныч, да тут всех и делов, что ломиком ковырнуть!.. — умоляюще хлюпнул носом Степан.

— Я тебя самого лучше ковырну ломиком. Меньше хлопот!

— Фонарь заморгал и, с шипением выбросив в темноту последний маленький протуберанец света, погас окончательно.

— Пошли в усадьбу, — сказал Нарышкин, на ощупь выбираясь из кратера. — Никуда до завтра твое сокровище не убежит!

— Воля Ваша, Сергей Валерьяныч, ступайте, а только я теперь отсюда никуда не пойду. До утра сторожить буду поклажу нашу. Мне так покойнее будет.

— Экий ты, право, Степан, неугомонный. Ну ладно, черт с тобой, сиди тут, если хочешь, мокни! — Нарышкин плюнул и направился в сторону дома.

Пока Сергей, спотыкаясь в темноте почти на каждом шагу, добрался до дома, пока долго и тщательно отмывался на кухне от навоза, распорядительный Терентий уложил гостей почивать.

Злой Нарышкин набрал себе на кухне поднос всякой холодной еды и, захватив бокал и пару бутылок наливки, поднялся в кабинет. Но едва он, приобщившись к напитку, попытался снять все еще кипевшую в нем досаду погружением в разного рода мечтания, а также предаться сравнению прелестей Катеньки и Анастасии Алексеевны, как глаза его сами собой стали закрываться, веки отяжелели, голова преклонилась куда-то вбок, и отставной поручик Сергей Валерьянович Нарышкин, захрапев, позабылся сном. Однако, сон этот, хоть и был крепок, тем не менее, ни отдохновения, ни покоя не принес. Через приоткрытое окно, выходящее в сад, навалившись на подоконник, в кабинет без приглашения шумно протиснулся царь Иван.

— Вы откуда? — сказал обомлевший от неожиданного визита Сергей. — И что себе такое позволяете? Взрослый человек все-таки! И, кроме того, здесь второй этаж, Вы можете свалиться!

Царь не отвечал, полулежа на подоконнике, только сопел и пристально разглядывал Нарышкина да шуршал длинными перстами, почесывая всклокоченную бороду.

— Откуду пришел и что есть мое дело? — наконец, пробормотал он. — А ты сам откуду сей и какова града и отечества?

Царь Иван приложил козырьком ладонь ко лбу, пытаясь разглядеть Сергея в темном кабинете.