Авантюристы

Красота! Верно, Катенька? — не усидел Нарышкин.

— Верно, Сергей Валерианович. Красота и есть, — подтвердила Катерина, с замиранием сердца оглядываясь вокруг.

— А батюшка Ваш против был, чтоб мы этой красотой любовались, — подначил Нарышкин.

— Что на ее любоваться, дело надобно делать, — буркнул Степан.

— У их деловой милости в Петербурге лучше, — съязвил Терентий.

— И то лучше! Этакой вон грязи нет. Все чисто, аккуратно, честь по чести.

— Нет, Степан Афанасич, ты не прав. Петербург, конечно, хороший город, но это не Россия. Все там какое-то правильное, бледное, казенное, по линейке расчерченное. А Русь она вот где! Вот где русская кость. Как там, у Пушкина — «…там русский дух, там Русью пахнет…», — Нарышкин засмеялся и, расширив ноздри, втянул в себя весенний Московский воздух.

— Это Вы верно, сударь, про дух сказали, — откликнулся с козел «голубчик». — Пахнет у нас тут… Бывает еще ничего, а бывает — хоть святых выноси. Мимо Хитровки иной раз проедешь, так что ты, в нос так и шибает! — Балуй! Но, милая, пошла! — извозчик хлестнул по крупу лошади вожжами и повернул с моста на Софийскую набережную. Затем, проехав с версту, снова свернули на мост — теперь уже Каменный. И снова возникла панорама Кремля, но уже под другим углом. На Знаменке, устав от тряской езды, Катерина почувствовала себя дурно, и Нарышкин велел остановить у ближайшего трактира.

— Укачало, должно быть, — посетовал Степан. — Да и не мудрено. У самого нутря еле-еле наружу не вылезают.

— Подкрепимся немного. Это, наверное, от голода, — покачал головой Нарышкин.

— И верно, пора бы уже и подкрепиться, а то так с жирку сбрыкнуть вся недолга, — поддержал барина Терентий.

— Вы бы, сударь, не ходили в трактир этот, — нахмурился извозчик, получая расчет. — Неспокойно тут. Хотите в «Саратов» отвезу или к Гурину? Тут недалече.

— Нет уж, братец, поезжай, — махнул рукой Нарышкин. — Мы ребята не боязливые. Да и у Гурина нам не по карману обедать.

Двухэтажный, неказистый трактир ничем не отличался от всех себе подобных заведений: спертый табачный воздух, запахи кислой капусты, горелого сала и сырых половиков. Большое полутемное помещение обшито некрашеным тесом, у стены «каток» со снедью, по сторонам столы с грязноватыми скатертями, колченогие стулья. В зале было пусто. Только в дальнем углу неприятно галдела ватага подгулявших купчиков, да за одним из столов храпел, уронив буйну голову на скатерть, какой-то потасканный молодец.

Подлетел развязный, юркий, как хорь, половой. Подоткнул всю компанию к столу. Усадил.

— Пожалте, пожалте… У нас здесь отдохновенно, омашнисто! — облапал глазами Катерину. — Чего будете заказывать?

Спросили щей, свинины, блинов, горячих ситников и водки. Заказ был оформлен быстро. Порции оказались большими, а водка стоила всего полтинник, что несказанно обрадовало Нарышкина.

— Эге, да тут есть, где разгуляться, — заметил он, примостив к заказанному макарьевский балык и «сибирских пельменей».

Еда показалась весьма сносной, несмотря на то, что щи были кисловаты, а блины полежали на сковороде немного дольше положенного времени.

— Ну что, Степан Афанасич, чай, в Петербурге вот так-то «за грош да пошире» не посидишь, — подмигнул Нарышкин, уписывая блины. — Ваше здоровье, Катерина Степановна!

— Пойдемте лучше от греха подальше, сударь, — Степан с тревогой покосился на пировавшую в дальнем углу шумную компанию. — Вон они как в нашу сторону пялятся! Неровен час…

— Успокойся, Степа, выпей водки. Водка тут конечно дрянь. Ну да в нашем положении нос воротить не следует…

Тем временем от подгулявшей компании отделились двое и, пошатываясь, подошли к столику. Красные распаренные рожи, волосы, зализанные с пробором, мокрые от пота атласные рубахи под сюртуками распахнуты на груди, обнажая нательные кресты величиной с детскую ладошку, наглые сощуренные глазки, толстые губы, растянутые в ухмылке…

— Эй, барин, — прохрипел один из них, упершись руками о край стола и опрокинув рюмку, — продай нам вашу девку. А то ребят чегой-то скука одолела… Мы б с ей распотешились…

Нарышкин неспешно отодвинул свой стул.

— И много дадите? — спокойно спросил он, прищурившись.

— Тебе бы хватило, — заржал второй. — Правильно я говорю, Тимоха?

Однако Тимоха ответить не успел.

Грузный и неповоротливый, казалось бы, Нарышкин молниеносным движением метнул тяжелый графин с водкой точно в низкий лоб того, кого назвали Тимохой. Графин был пущен с такой силой, что молодец отлетел на два шага назад и, не успев издать ни звука, рухнул на спину. Брызги стекла разлетелись во все стороны. Его приятель, оторопев, не успел ничего предпринять, он только удивленно повел бровью и раскрыл рот, как тотчас кулак, стремительно прыгнувшего вперед Нарышкина с мокрым хрустом влетел в это отверстие. Парень упал почти беззвучно, и только голова его издала громкий стук о заплеванные доски пола.

Раздался истошный крик:

— Нашенских бьют!!!

И сразу же из дальнего угла к Нарышкину бросилось несколько человек.

— Не все сразу, ребята! — цыкнул на них Сергей, отбивая посыпавшиеся на него, будто картофель из мешка, удары.

Нападавших было шестеро. На шум драки из верхнего зала тоже сбегались бойцы. В образовавшейся свалке мелькали перекошенные злобой лица. С грохотом и звоном опрокинули стол. Из толпы, истошно вопя и хватаясь руками за окровавленную голову, выпал еще один любитель кулачных боев, об чело которого Нарышкин сломал стул.

Степан и Катерина в ужасе прянули к стене и теперь расширенными от страха глазами наблюдали за этим побоищем.

— Что же вы творите, изверги! — крикнула Катерина, но звук ее голоса потонул в общем гвалте кровавой сумятицы.

Нарышкин был страшен. Он разил направо и налево, но силы противных сторон были слишком не равны. Еще один купчик вылетел из общей кучи и с диким воем врезался в стойку буфета, обрушив на себя возвышающийся там трехведерный самовар-будан, по цилиндрическому тулову которого бежала затейливая надпись славянской вязью: «Самовар кипит, уходить не велит».

Над ревущей толпой поднялось облако пара.

Нарышкина теснили в угол, навалившись всей гурьбой. Ребята были все как на подбор крепкие, по всему видать, не раз ходившие стенка на стенку. Правда, тут бой шел без всяких правил, и нашему герою приходилось очень туго. Он отбивался точеной ножкой стола, пользуясь ей как дубиной, однако удары сыпались на него все чаще. Неожиданно раздался оглушительный выстрел, и внезапно наступившую тишину прорезал вопль подавшегося вперед Терентия.

— Стой, бакланы, поубиваю!

Одному богу известно, когда старый моряк успел достать из саквояжа пистолет и зарядить его. Однако это произошло, и на несколько мгновений в рядах нападавших возникла заминка и легкая паника, что дало возможность Нарышкину вырваться из своего загона, пнув ближайшего к нему верзилу ногой в пах.

Секундная передышка закончилась, как только нападавшие сообразили, что пистолет у Терентия только один, и перезарядить его он не успеет. Кто-то из половых сзади приложил дядьку тяжелым подносом по голове. Терентий выронил бесполезное оружие и ткнулся лицом в грязные половицы.

— Гады! Убивцы! Беги, Катюха! — взвизгнул Степан.

Но и ему тут же поднесли к лицу кулак, и Степан сразу смолк, сползая на пол и утирая окровавленный рот. Чьи-то руки потянулись к Катерине, но она вывернулась, выдернула из раскрывшегося саквояжа турецкий кинжал и зашипела змеей, полоснув по этим рукам холодной, острой, как бритва, сталью.

— А-а-а!.. Стерва! — возопил нападавший и метнулся за скатертью, пытаясь остановить хлеставшую во все стороны кровь. Поредевшая орава, тем не менее, уже пришла в себя и вновь подступилась к Нарышкину.

Но в этот момент шум драки перекрыл властный голос:

— А ну-ка расходитесь, православные!

В горницу вдвинулась огромная, слегка сутулившаяся фигура.

Вошедший был, казалось, выше любого из самых рослых молодцов по меньшей мере на две головы. Длинные, как у гориллы, ручищи оканчивались пудовыми кулаками, каждый величиной со средних размеров арбуз. В лице незнакомца тоже было нечто обезьянье — массивная нижняя челюсть, низкий лоб, широкий, разметавшийся по лицу нос, жесткая щетина на щеках. В темных, глубоко посаженых глазах притаилось что-то первобытное, и вместе с тем в них светился ум и даже своеобразная ирония по отношению ко всему происходящему. Одет явившийся исполин был опрятно и немного старомодно. Он подал оторопевшему половому так не вязавшийся с его обликом цилиндр и распахнул плащ-крылатку, делающий и без того громадную фигуру еще более широкой. Под высоким воротником вокруг могучей шеи был повязан галстук, из кармана сюртука выглядывала массивная золотая цепь.