Страница 26 из 32
— Ты что?! — Он круто развернулся и смерил ее изумленным взглядом.
Она широко улыбнулась:
— Решила вот для разнообразия тебя раскрасить. Тебе идет фиолетовый цвет… правда, тебе все идет.
Ксандер хохотнул и снова повернулся к мольберту.
Возмущенная его пренебрежением, она обошла мольберт кругом и встала напротив. Она прицелилась и метнула в него еще пятно краски; на сей раз попала в грудь.
Состроив удивленную мину, он медленно поднял голову и снова посмотрел на нее:
— Ты точно хочешь поиграть со мной в пейнтбол, мисс Недотрога? А если я испачкаю твои идеально чистые одежки?
— Ты не посмеешь, — поддразнила она, радуясь, что сумела привлечь его внимание к себе.
— Джесс, предупреждаю: ты играешь в опасную игру. Не думай, что я не отомщу. Видишь, сколько у меня тут красок? Попробуй только еще раз и увидишь, что будет!
Она расплылась в озорной улыбке; кровь быстрее побежала по жилам; ей хотелось увидеть, что же он задумал.
Наверное, разумнее всего будет положить кисть и идти гулять, но уж очень хочется его подразнить… Наверное, она сошла с ума!
Он наблюдал за ней, прищурившись с подозрением, как будто высчитывал ее следующий ход.
Посмеет ли она? Еще как посмеет!
Обернувшись к столу, она снова окунула кисть в краску, потом развернулась и занесла свое орудие.
— Джесс! — угрожающе протянул Ксандер, но она уловила в его голосе веселые нотки.
При виде его глаз все у нее внутри радостно сжалось, но какое-то безумие вынудило ее занести руку и метнуть краску в его сторону. На сей раз он пригнулся, и краска пролетела мимо, запачкав пол за тем местом, где он стоял.
С опасной, хищной улыбкой он шагнул к ней, замахнувшись кистью. Кровь, насыщенная адреналином, быстрее побежала по ее жилам: сработал инстинкт «дерись или беги». В реальной жизни она бы выставила вперед руку, чтобы заблокировать удар, чтобы спасти одежду и свою гордость, но сейчас она не хотела, чтобы это прекращалось. Ей хотелось пережить настоящее волнение, понять, что случиться может все что угодно. Ей не терпелось почувствовать на себе его руки, когда он прижмется к ней всем телом, скользким от краски.
Откуда вдруг такая необузданность? Джесс не узнавала себя.
Он приблизился к ней, не сводя с нее взгляда.
— Нет-нет, Ксандер, погоди, — запинаясь, попросила она, изображая страх.
— В чем дело, Джесс, — не нравится, что я тебя испачкаю?
Она воспользовалась паузой, пока он поддразнивал ее, и снова метнула в него изрядную порцию краски. На сей раз она прицелилась, и пятно очутилось у него на носу и на щеках. Какое-то время он изумленно смотрел на нее, но потом издал воинственный рык и перешел в наступление. Вскоре ее футболка, джинсы и волосы окрасились в ярко-красный цвет.
Тряхнув головой, он расхохотался, увидев на ее лице выражение веселого ужаса.
— Джесс, красное тебе идет! Носи его почаще! — Он шагнул к ней, и внутри у нее все перевернулось от возбуждения. — Но должен сказать, ты выглядишь гораздо лучше, когда на тебе нет ничего, кроме краски!
Она не отводила взгляда; он жадно оглядывал ее, не скрывая своего желания.
— Будь по-твоему! — Не дожидаясь, пока мужество ее покинет, она через голову стянула испорченную футболку и бросила на пол.
Ксандер изумленно поднял брови:
— Что такое? Ты не бежишь от меня? — Голос у него сел, когда она повернулась и дрожащими пальцами расстегнула застежки бюстгальтера. Он упал на пол у ее ног.
Закрыв глаза, она сделала несколько глубоких вдохов. Ей показалось, что его взгляд прожигает ее насквозь. Он любовался ее полной грудью.
Джесс больше не пряталась. Она совершенно раскрылась.
Что-то прохладное и нежное коснулось ее левого соска; она ахнула от удивления и наслаждения.
Открыв глаза, она увидела, что Ксандер водит по ее коже кончиком кисти, и задрожала от удовольствия, когда кисть двинулась вверх и он начал рисовать круги на ее грудях. Ее кожа стала такой чувствительной, что она вздрагивала всякий раз, когда кисть скользила то тут, то там по ее коже.
Не сводя внимательного взгляда с ее лица, Ксандер попятился к мольберту. Наклонившись, поднял с пола палитру с краской и вернулся к ней. Теперь она была напряжена, как натянутая струна; она не могла шелохнуться, но не дрожала. Он проверял ее выдержку.
Не говоря ни слова, он свободной рукой расстегнул на ней джинсы и спустил вниз. Затем просунул пальцы под резинку ее трусиков и снял их — медленно и нежно. Наконец она стояла перед ним совершенно обнаженная.
Он оглядывал ее сверху донизу; она переминалась с ноги на ногу, но по-прежнему держала руки вдоль тела, позволяя ему смотреть на нее.
— Красавица, — негромко проговорил он и принялся покрывать ее тело краской, делая длинные, медленные мазки.
Ей показалось, что она сойдет с ума. Ей хотелось чувствовать его, как он скользит по ее коже; краска играла роль смазки, и она потянулась к нему, через голову сняла с него футболку, и он помог ей, сбросив с себя остатки одежды.
Проведя ладонями по своему раскрашенному телу, она положила их ему на грудь, оставив четкие отпечатки, радуясь тому, как он едва не задохнулся. Она снова и снова гладила его соски. Глядя в его красивое лицо, она широко улыбнулась и принялась размазывать краску по его животу, по плечам, смеясь его комическому ужасу. Наконец он остановил ее, притянул к себе и покрыл поцелуями. Ненадолго они разжали объятия, но тут же снова соединились.
Джесс засмеялась от радости:
— Теперь тебе придется искупаться, чтобы все это смыть!
Ксандер состроил удивленную мину.
— Потом! — произнес он низким, обольстительным голосом. — Сначала надо как следует испачкаться.
На следующий день Ксандер снова проснулся рано и пошел смотреть, как восходит солнце на другом берегу озера, раскидывая мягкие лучи по воде и окрашивая здания теплым медовым сиянием.
Оглянувшись на кровать, на которой лежала Джесс, едва прикрытая простыней, он почувствовал умиротворение, которого не испытывал уже очень давно. Она выглядела такой безмятежной, такой довольной, такой расслабленной!
Тихо подойдя к кровати, чтобы не разбудить ее, он осторожно откинул простыню, любуясь ею во всей красе. В неярком утреннем свете он рассматривал ее профиль. Она разметалась на кровати. Он подумал, что ее душа заключена в изумительном теле, которое она совсем недавно так ненавидела. Когда он приблизился к ней, ему показалось, будто ее изображение двоится — наверное, глаза устали, вот и мерещится… Как будто ее воинственная душа отделилась от тела, которое считала ловушкой, и парила над ним.
Неожиданно к нему пришло вдохновение; в его фантазии душа плыла над ее полностью одетым и скованным человеческим обликом, прикованным к кровати. Вот что станет гвоздем новой выставки! Портрет ее обнаженной души, лишенной всех условностей. Прекрасной, искренней души, рвущейся на свободу.
Дрожащими от нетерпения руками он схватил альбом для эскизов и карандаш, сел в кресло в изножье кровати, уверенной рукой стал делать наброски. В тот миг ему хотелось, чтобы все оставалось так, как есть, вечно, но он понимал — и в груди у него что-то сжалось, — что жизнь не стоит на месте, что он не так устроен. Скоро ей придется уехать, и он не станет ее удерживать.
Ему в самом деле пора взять себя в руки и сосредоточиться. Он должен закончить картины к выставке сейчас, или он не уложится в отведенные сроки. Хватит отдыхать и расслабляться, иначе на его карьере художника можно ставить крест. О нем скоро забудут, а такого он допустить не может.
При мысли о том, что у него закончатся деньги и ему снова придется зарабатывать на пропитание тяжелым физическим трудом, как в юности, он испытал холодный ужас. Его страшила сама мысль, что больше его не будут считать чудом, не будут почитать, что он снова станет заурядным.
Нельзя допустить, чтобы отношения с Джесс помешали его работе.
И все же, что бы ни произошло между ними, это не похоже на обычные отношения художника и его музы; при мысли о Джесс ему делалось не по себе. Бурный роман взбодрил его, но пора немного успокоиться, иначе ему конец.