Страница 18 из 32
Глубоко вздохнув, она чуть извернулась, и ему пришлось выпустить ее.
— Ну что, пошли?
В его глазах мелькнуло удивление — и что-то еще. Разочарование?
— Пошли, если хотите, — буркнул он. — Только схожу на кухню за припасами.
Через несколько секунд он вернулся с корзиной и свернутым пледом.
Джесс приказала себе не слишком забываться, хотя обстановка и будет крайне романтичной. Скорее всего, Ксандер ходил на пикник миллион раз с миллионом других женщин.
Он с улыбкой обернулся к ней:
— Ну, в путь!
Она кивнула. Из внутреннего дворика они вышли на лужайку. Тропинка вела в бухту.
Они шагали молча. Джесс наслаждалась приглушенным вечерним светом. Ксандер нес корзину с припасами. В напоенном ароматами воздухе угадывалось приближение грозы. Скоро пойдет дождь, и немного посвежеет.
Они шагали по теплому песку. Ксандер направлялся в дальний конец бухты. Наконец он остановился почти у самой кромки воды, откуда открывался живописный вид на противоположный берег озера, мерцающего и переливающегося в лучах заката.
— Надеюсь, мы не попадем под дождь, — заметила Джесс, глядя на зловещие тучи, надвигающиеся издали.
— Пока нам ничто не грозит, — ответил Ксандер, ставя на песок корзину и расстилая толстый плед. Затем он жестом пригласил Джесс садиться.
Она устроилась поудобнее — расправив юбку, стараясь прикрыть колени, — он опустился рядом с ней, так близко, что она снова почувствовала идущий от него жар. Достав картонные коробки с закусками, салатом, оливками и массой других местных деликатесов, он аккуратно расставил все на пледе и протянул ей тарелку.
— Угощайтесь, — предложил он, указывая на вкусности.
Пока Джесс выбирала, он достал из корзины две керосиновые лампы и зажег их каминной спичкой. Вокруг них затеплился мягкий, приглушенный свет. Джесс заподозрила, что он нарочно создает романтическую обстановку. От всего этого ей стало не по себе; она с трудом могла проглотить хоть кусочек. Ксандер ничего не говорил; наверное, решил, что после ее вчерашнего признания разговоры о еде под запретом. Очень мило… и заботливо с его стороны. Джесс невольно почувствовала признательность.
— Знаете, а вы совсем не такой, как я ожидала.
— Правда? — Он насмешливо улыбнулся.
— Вас изображают грубым, невоспитанным хулиганом, смутьяном, типичным «плохим парнем», но мне кажется, мои коллеги вас недооценивают…
Он притворился, будто обиделся:
— Не говорите так. Мне очень нравится моя репутация «плохого парня» и возмутителя спокойствия!
Джесс рассмеялась.
— Из-за чего вы так бушевали в юности? — небрежно спросила она, затаив дыхание.
Интересно, доверяет ли ей Ксандер настолько, что расскажет что-нибудь о себе? Его красивые глаза, когда он на нее посмотрел, снова показались ей бездонными; он как будто жадно искал в ее лице признаки… чего? Обмана? Сердце гулко забилось в груди. Что же он ответит? Ей нужна интересная предыстория, чтобы статья заблистала. Нет, возражал внутренний голос, дело не в статье. Ей самой хочется побольше о нем узнать. Она хотела думать о нем лучше, потому что, несмотря на высокомерие — которое, как она подозревала, служило защитным механизмом, — он ей в самом деле понравился. И не только потому, что он такой красавец, но и потому, что она догадывалась: в нем скрыто гораздо больше, чем он позволяет видеть окружающим.
Должно быть, оптимизм в нем одержал верх, потому что он наклонился вперед, посмотрел ей в глаза и спросил:
— А как по-вашему?
Возбуждение мало-помалу овладевало ею; она поняла: вот оно — он допускает ее к себе.
— У вас было трудное детство? — спросила она, надеясь, что правильно истолковала его намерения.
Он скрестил руки на широкой груди и посмотрел на стоявшую между ними лампу; Джесс заметила, как напряглись его мышцы под футболкой.
— Можно и так сказать. Мои родители не хотели заводить детей. Я получился случайно — о чем отец не уставал мне напоминать. — Ксандер снова покосился на нее, и она изумилась, заметив в его лице неуверенность — вот уж чего она прежде в нем не замечала. — Мама умерла родами. — В голосе зазвучали стальные нотки, отчего по ее спине пробежал холодок. — Мне пришлось расплачиваться за право жить в семье, а не в приюте… С самого детства я работал, отрабатывал свой хлеб и крышу над головой. Когда мне исполнилось шестнадцать, папаша вышвырнул меня из дому. Сам он почти все время проводил в пивных или букмекерских конторах, так что я и раньше нечасто виделся с ним. — Ксандер лег на спину, затем повернулся на бок и посмотрел на нее. Лицо его стало непроницаемым, как будто он опустил жалюзи.
— Ужас какой! — воскликнула Джесс, представив, что в детстве ему не позволяли делать то, что делают обычные дети, — ему вообще не позволяли быть ребенком. Сердце у нее сжалось.
Он пожал плечами:
— Ну да, мне туго приходилось. Я часто попадал в неприятности. Магазинные кражи, драки… Потом я увлекся граффити. Меня считали грозой квартала. Школьные учителя махнули на меня рукой после того, как поняли, что я неисправим.
Когда Джесс училась в школе, она знала детей вроде Ксандера. Они были одиночками, заблудшими душами. Им трудно было вписаться в то, что считается нормальной жизнью, потому что сами они не имели возможности узнать, что такое нормальная жизнь.
Ей стало душно; глаза наполнились слезами.
— Но посмотрите, чего вы добились. — Ей удалось не разрыдаться и сделать вид, что она просто откашлялась. — Всем хочется купить работы великого, талантливого Ксандера Хитона! — Она сдвинула брови, изо всех сил сдерживая порыв утешить его и обнять.
— Джесс, а вы бы что у меня купили? — спросил он, наклоняясь вперед с самой обольстительной улыбкой.
Гнетущая атмосфера последних минут растворилась бесследно. Он мастер непристойных намеков! Джесс забыла обо всем; она могла думать только о том, что видела перед собой. Перед ее глазами возник образ его великолепного тела, распростертого в постели, — и на нем только простыня, а по лицу блуждает его завораживающая улыбка. Она представила, как склоняется над ним и прижимается губами к его губам, стараясь поцелуями прогнать всю боль, которая отдаляет его от остального мира…
— Джесс! — Он нахмурился, как будто боялся, что она вот-вот уйдет за дверь, на которой написано «безумие», и больше не вернется.
— Что? — Она провела ладонями по волосам, стараясь привести себя в чувство. Порядок на голове — порядок в голове.
— Что с вами?
— Ничего. — Она посмотрела на озеро, стараясь вернуться в действительность. — Вы ходили в колледж или университет? Где вы учились рисовать? — спросила она, чтобы нарушить неловкую паузу.
Поставив тарелку, он оперся на локти и тоже посмотрел на воду.
— Нет. Я в основном самоучка. Я бросил школу в шестнадцать, тогда же, когда ушел из дому; я не получил аттестата, поэтому никакой колледж меня бы и близко не подпустил. В школе я почти не учился, потому что должен был по вечерам работать и так уставал, что мне трудно было сосредоточиться. Потом я начал прогуливать уроки, потому что не успевал и в результате чувствовал себя тупицей, чего я терпеть не мог. В общем, когда я бросил школу, меня вовсе не ждало светлое будущее… Единственный предмет, который мне нравился в школе, — рисование. Я знал, что это у меня по-настоящему получается, к тому же, учитель был замечательный, который подбадривал меня. К сожалению, тогда я еще не понимал, как важно работать, не жалея сил… И потом, я не знал, что любимым делом можно зарабатывать. В том возрасте меня только заработки и волновали. В общем, вначале рисование было просто хобби. Когда я бросил школу, обычно выходил с дружками среди ночи и расписывал стены общественных зданий. Граффити стали для меня своего рода освобождением от серых будней. С помощью граффити я изливал гнев, который испытывал, но не мог выразить словами.
— Неужели в школе никто не понимал, что вам нужно больше помощи и поддержки? — возмутилась Джесс.