Страница 23 из 100
Порой, когда ей становилось совсем невмоготу, она шла за помощью к Яве. Кто в прежние времена, когда еще была жива ее бабушка, корчмарка, ходил по врачам! В те времена собирали всевозможные коренья, листья и цветы, приготовляли из них мази и настои — и тоже одолевали болезнь. Люди до сих пор вспоминают чудесную бабушкину мудрость. Эве было приятно слышать рассказы об этом, хотя она никогда в жизни бабушки не видела. Ява в детстве все же кое-что намотала себе на ус. Она и теперь испытывает неистребимый интерес ко всякого рода способам лечения. И в церковь ходит не ради того, чтобы послушать слово божье, а норовит встретиться там с женой кистера. Они между собой обсуждают действие всяких трав, и жена кистера иной раз разрешает Яве заглянуть в ее книгу про врачевание на дому.
Эва и почаще бы ходила в баньку за помощью, если б не совестилась признаваться в своих хворях. Ну, а уж когда она идет туда, на болото, то всегда берет с собой для матери корзину яиц. Словно для того, чтобы не слишком ее расспрашивали и чтоб о болезни говорить только самое необходимое. В доме полно ребятишек, окружат ее со всех сторон и, раскрыв рты, начнут слушать. И вскоре по всей деревне пойдет разговор, что хилая Эва всеми правдами и неправдами умудрилась стать хозяйкой Виллаку.
Иной раз Эва удивляется — до чего же ее когда-то тянуло из дома, а теперь она только бы и сидела в баньке среди своих. Даже и детям Эвы передалась эта ее привязанность. Когда Эва, взяв корзинку с яйцами, собирается в дорогу, Вийда и Наан хватают ее за подол юбки и начинают клянчить, мол, возьми нас с собой. Им нравится резвиться с явиными детьми. Старый Матис тоже, бывало, придет с поля на обед веселый, забудет про еду и начинает таскать всех ребятишек по очереди на закорках. Кружит по двору, фыркает, как лошадь, никакая усталость его не берет, как и Иоханнеса. Дети визжат и хохочут до упаду.
Иоханнесу не по душе, что Эва с детьми ходит в баньку. Эва не понимает: почему? Ведь Иоханнес уважает Яву, даже о распутном Несторе никогда плохого слова не сказал. Летом всегда зовет Матиса поработать у него поденно и не нахвалится — дескать, этот человек в любой работе помощник что надо.
Человек должен корнями прирасти к своему дому, заметил однажды Иоханнес.
Иногда Эве кажется, что Иоханнес чересчур уж возвеличивает хутор Виллаку, словно это оплот древних эстов. Что ж, доля истины в этом есть, в какой-то мере Иоханнес прав, более двухсот лет эта земля находилась в руках одной семьи. Более двухсот лет хозяйки Виллаку рожали крепких сыновей, которые, несмотря ни на что, были в состоянии держать хутор в своих руках. Другие семьи без конца кочевали с места на место, постоянно что-нибудь да мешало им сохранить родовую преемственность — то болезнь, то смерть, то рождались слабые сыновья: вот и приходилось все время страшиться Юрьева дня. Помещик — ему что, он гнал слабых и отдавал хутор в руки людей более жизнеспособных. Может быть, Иоханнес потому и хочет поскорее выкупить Виллаку, что не верит в своего сына, не видит в нем той силы, что сумела бы без опоры на имущество противостоять житейским бурям. По мнению Эвы, считать своего кровного сына таким немощным было немного несправедливо. Парень еще маленький, вырастет — окрепнет. Эва всегда накладывает Наану мясо пожирнее и велит пить парное молоко. А Вийде лучше и не предлагать жирной пищи, девочка без конца воротит нос: ей подавай одно варенье. Что касается Эвы, то она давала бы дочери столько сладкого, сколько та хочет, пусть бы вволю наелась, но Иоханнес встает на дыбы, когда видит такое баловство. Муж режет хлеб на толстые ломти, кладет их перед детьми и велит есть. Дети его боятся, Вийда ест, глаза от напряжения выпучены, смотреть неприятно. Съев, прячется за шкаф и всхлипывает там, Наан норовит хитростью отбояриться от еды, старается улучить подходящий момент, чтобы вылить молоко в миску — кошке или собаке. Эва рассказывала детям про год наводнения, когда она с братом и сестрой стояла на дожде и ждала Мирт. Умная корова, словно судно, шла по воде к дому, неся в своем вымени голодной семье кружку молока. У Эвы на глазах наворачивались слезы, когда она вспоминала это трудное время. Порой молока бывало так мало, что удавалось лишь разок обмакнуть в него кусочек мякинного хлеба — и как только у них душа в теле держалась?
Вийда и Наан не желают слушать эти старые истории голодных лет, они без конца ерзают и ждут, когда Эва кончит рассказывать. Поучительные истории прошлого ни на йоту не улучшают их аппетита. Эву иной раз брала злость: что, если взять и парочку дней не покормить их. Поняли бы тогда, что значит кусок хлеба!
Как-то сидя за столом и наблюдая за кривлянием Наана, Иоханнес прямо сказал, что, по крайней мере, еще хоть один сын должен быть в доме. Случись, что из этого единственного толку не получится, кто станет тогда хозяином хутора и продолжателем рода!
Эва, правда, считала, что если ребенка как следует кормить и холить, то вырастет он сильным и живучим. Не существует такого ребенка, с которым не было бы никаких хлопот и забот. Как Эва ни старалась утешить себя подобными мыслями, тревога, что у нее мало детей, висела над ней, точно проклятие. Время от времени Эва с дрожью в сердце поглядывала на мужа, когда тот, сидя по вечерам за столом, откладывал в сторону свои подсчеты и погружался в раздумья. Иной раз поздно вечером он уходил в другую комнату поболтать с Роози — Эва не имела понятия, о чем так долго беседовали между собой брат и сестра.
До сих пор у Эвы не было причин для жалоб, Иоханнес проявил себя человеком прямым и открытым, — но ведь кому дано заглянуть в душу другому? Тревога за будущее Виллаку могла склонить хозяина к суровому решению. Обстоятельства не всегда позволяли поступать в соответствии с душевной добротой. К тому же все привыкли считаться с внешним принуждением: вечно за спиной стояли кто-то или что-то и погоняли.
Впоследствии правда окажется на стороне Иоханнеса. Почти пять лет он ждал третьего ребенка. Эве уже давно было ясно, что надеяться больше не на что.
Как раз пять лет тому назад, когда Наан начал делать первые шаги, Эве по ночам стал чудиться скрип телеги. Она просыпалась от этого звука, настораживалась и, успокоившись, снова засыпала. В ту пору сон еще возвращался к ней, не то что теперь, когда до самого утра ворочаешься, не в силах сомкнуть веки. Эва думала, что неприкаянные души Долины духов ночами шныряют по полю — иной хозяин из округи находил свою телегу где-нибудь за хлевом, в зарослях крапивы, где даже самый разгильдяйский из батраков не смог бы ее оставить.
Старые бревенчатые стены Виллакуского хутора казались Эве надежными, сквозь них не могла проникнуть беда.
Но однажды ранним утром шум неожиданно усилился. Скрип послышался за домом, пронесся под окнами, нырнул под навес хлева и на мгновение словно канул там. Эва затаила дыхание: оси прямо-таки визжали, когда чужая телега заворачивала во двор. Только-только начало светать — с таким грузом и не подобало бы ехать под солнцем, на виду у всей деревни. На перекладинах навозной телеги, покрытых соломой, стонала и охала Роози. Иоханнес вскочил с постели и бросился во двор — его смертельно бледное от негодования лицо стало одного цвета с нижним бельем: хозяйскую дочь Виллаку, коли уж она заболела, можно было бы доставить домой и более достойным образом. Там, на хуторе в соседней деревне, где служила Роози, проживали знакомые люди. Так неужто сам хозяин не мог проводить Роози? Один только пентюх батрак, словно истукан, стоял посреди двора, рядом с лошадью, и держал в руках вожжи; он нагло сообщил, что его хозяева приказали убрать от них Роози. Перепуганная Эва с ужасом следила за Иоханнесом, который медленно сжимал кулаки и глядел по сторонам, ища дубинку. Эва успокаивающе положила руку на плечо мужа — первым делом надо было позаботиться о больной.
Роози начала пронзительно кричать, когда Иоханнес захотел поднять ее на руки, чтобы отнести в постель.
— Надо переложить на доску, — не разжимая рта, посоветовал батрак, — у нее, кажется, с позвоночником что-то неладно.