Страница 16 из 100
Покойный Якоб когда-то нашел в Долине духов изъеденный ржавчиной меч. В другой раз он принес горсть старых монет, а еще как-то — ожерелье. Ява велела кинуть чужие вещи в подвал часовни, что за церковью, а Якоб на это рассмеялся и спрятал находки где-то под стрехой. Ява не помнила где.
Ява не считала себя темным человеком, который в каждом пауке с крестом видит дурное предзнаменование. Но обычаи и табу здешнего народа со временем как бы сами собой укоренились в ней. Даже мать Явы, которая постоянно хранила в своем сундуке со снадобьями спасительный белокопытник, иной раз вполголоса рассказывала об оседланной козе, верхом на которой якобы скачет чума.
Впоследствии Ява заметила, что никто из деревенских не держит в хлеву коз. Даже в голодные годы, когда коза могла бы помочь семье не помереть с голоду, люди любой ценой старались продержать зимой корову, не помышляя о том, выдюжит ли животное, дотянет ли до весны, чтобы увидеть черную землю.
Ява была вполне убеждена, что во всех избах, в самых потаенных уголках, запрятаны найденные в долине Медной деревни монеты или покрытое ржавой коростой холодное оружие. Люди, поселившиеся здесь после кровопролитных сражений и учиненного чумой опустошения, хранили у себя в доме реликвии прежних времен, стремясь доказать судьбе: наши поля стонали под грузом несчастий, чаша страданий в этих краях давно переполнена с лихвой.
Ява увидела Матиса — он шел по направлению к болоту. Едва отойдя на несколько шагов от места их будущего дома, он как бы в сомнении остановился. Ява увидела, что тело Матиса покачивается из стороны в сторону: ну конечно, стоя на кочке, он искал равновесия, не зря же ухватился рукой за ветку кустарника.
Теперь придется позаботиться, чтобы у всей семьи были болотные плетежки.
Ява зажмурила глаза и попыталась представить себе, каким будет это место в пору затопляющих осенних дождей или в месяц бокогрей, февраль, когда метель проносится через застывшее болото, чтобы завыть под стрехой и запорошить окно.
Народу прибавилось, и всем надо где-то разместиться.
Яве от всей души хотелось, чтобы ее девяти оставшимся в живых детям жилось привольно. Поэтому самой ей надо было заблаговременно отойти в сторону и освободить место грядущему поколению.
Матис прыгал по болоту с кочки на кочку и обламывал ветки с кустов. Может быть, он отмечал дорогу на Иудин остров?
Ява глянула на маленькую Катарину — та посапывала рядом с ней на пледе. Девочка закинула руки за голову, ротик ее шевелился — очевидно, ей снился добрый сон.
Матис отходил все дальше и дальше и наконец совсем исчез из виду. Вернись! — хотелось крикнуть Яве. Нет, Матису приходилось каждый раз самому находить путь к Яве.
Один-единственный раз, очень давно, Ява крикнула Матису: вернись! Матис не вернулся. Этого было достаточно, чтобы жизнь ее полетела вверх тормашками.
Еще до того как Ява стала серьезно приглядываться к искателю счастья — Якобу, она знала Матиса и считала его самым главным в своей жизни человеком.
У Матиса постоянно находились дела в корчме. То ему нужен был Алон, которому старший брат Матиса как раз намеревался продать бычков, то, возвращаясь с ярмарки, он останавливался в корчме на ночлег. Отдохнув там, он имел обыкновение утром подолгу сидеть за длинным столом. И поскольку парень большей частью глядел в сторону и не следил за хлопочущей Явой, она на первых порах ни о чем не догадывалась. Появления Матиса раз от разу становились все чаще. Отец Явы заметил, что пиво у него кончается на редкость быстро: жажде Матиса не было предела.
Одним зимним вечером Ява, набросив полушубок, повела на конюшню лошадь какого-то приезжего. Девушка бежала по поскрипывающему снегу, она высоко подняла воротник, и макушка ее утонула в овечьей шерсти. Девушка торопилась, нашаривая ногой место в синих сугробах, куда можно было ступить, — взгляд потуплен, на ресницах иней — и вдруг наткнулась на кого-то. Это был Матис. Задыхаясь от бега, Ява не могла вымолвить ни слова, она чуть отступила, снег с края сугроба просыпался ей за носки и начал там постепенно таять. Хотя Яве было в шубе тепло, она почувствовала, как от грудной впадинки по животу потекла холодная струйка. После смерти матери Ява стала бояться людей, которые вели себя странно, — почему Матис стоял на трескучем морозе, почему не вошел в корчму? Где его лошадь? Какие важные дела погнали его в такой жестокий холод из дома? У коновязи стоял только рыжий мерин приезжего и поверх оглобель смотрел на Яву. Ей пришлось шагать через сугробы. Матис не посторонился с дороги. Она принялась распрягать лошадь. Прежде чем отвести ее под крышу, Ява смахнула иней с губ кобылы. Раздался смех Матиса. Ява отвела лошадь на конюшню, накидала в ясли сена и вдруг почувствовала, что кто-то стоит рядом.
Едва она успела отступить в сторону, как Матис схватил ее в объятия. Сердце Явы забилось, волнение и страх охватили ее. Но Матис спокойно сказал:
— Ява, ты как ель.
Ява вздрогнула. Странные слова Матиса испугали ее.
Матис поднял руки повыше и опустил вниз воротник Явиного полушубка, затем нагнулся к ее уху и шепотом повторил:
— Ты как ель.
Ява смешалась.
Скорее назад, в корчму!
Приоткрыв дверь конюшни, Ява вспомнила, что надо бы и напоить лошадь приезжего. Она ощупью потянулась за ковшом и, нашарив его, направилась к чану, который отец заботливо укутал соломенными матами. Ява зачерпнула воды. Внезапно она почувствовала, что руки ее не в силах поднять ковш над краем бочки. Она не крикнула Матиса на помощь. Он тоже не подошел, парень стоял в дверном проеме, на его плечах, подобно облакам, лежали синие сугробы.
Лошадь длинными глотками пила воду. Ява положила руку на спину животного, она была влажной и теплой, шкура слегка подрагивала, как будто утоление жажды было столь большим наслаждением, что в нем принимало участие и все туловище лошади. Прикосновение к животному вернуло Яве покой. Ей казалось, будто сквозь бескрайнюю тишину она слышит, как с оголенных деревьев падают заиндевелые иглы.
Выходя из конюшни, Матис пропустил Яву вперед и тщательно затворил дверь. Ява, колеблясь, остановилась и сунула руки в рукава полушубка. Матис подошел к ней совсем близко. Ява видела отсвет луны на щеках парня, глаза его были где-то глубоко в сумерках, словно на дне колодца. Матис поднял воротник Явиного полушубка и стал медленно пятиться.
Только сейчас Ява заметила, что Матис оставил лыжи в сугробе подле липы. Он пошел и надел их. Потом оглянулся через плечо, и Яве показалось, что он усмехается. Но, может быть, ей это просто померещилось.
После встречи с Матисом странные мысли не оставляли Яву. Она рассеянно бродила по корчме. А как только выдавалась свободная минутка, шла через поле туда, где росли ели. До сих пор ели в представлении Явы были обычными вечнозелеными деревьями. Теперь же, чем больше она на них смотрела, тем больше удивлялась, видя, насколько они отличались друг от друга. Одно дерево раскинуло свою крону, точно орел крылья, устремив к небу похожие на молодое оперение побеги, которые появились за последнее лето. Другое тут же, рядом, наоборот, держало свои ветви опущенными, будто ствол замерзал и надо было поплотнее запахнуть шубу. Ява глядела на вершины елей и думала, что человеку лучше смотреть в небо, нежели на истоптанные подошвами будничные дороги. Вершины, как люстры, были усыпаны шишками. Почему все без конца жалуются, что эстонская земля скудна и камениста? Ява была уверена, что ни в одном другом месте не найти таких могучих елей. Она пальцами перебирала иглы, отламывала веточки и глубоко, так что в груди начинало щекотать, вдыхала запах смолы.
По вечерам она часто стояла у окна и разглядывала в стекле свое отражение. Ей нравилась собственная осанка, и, ступая, она следила за тем, чтобы держать спину прямо. Посетители корчмы говорили отцу и тетке: гордая девушка.
А Матис все не приходил и не приходил к корчме. Ява то и дело ждала случая, чтобы позаботиться о лошади какого-нибудь заезжего постояльца. Каждый раз она с бьющимся сердцем переступала порог. Бывало, в сумерках Ява бродила под вековыми липами около конюшни и, напрягаясь, вслушивалась — не раздастся ли за стволом мягкий смех Матиса.