Страница 8 из 155
— Что мне за нужда помогать тебе! — доносятся из прихожей бабушкины слова, а затем дверь с грохотом закрывается.
С потолка сыплется немного штукатурки. И все разом стихает.
Но ненадолго. Теперь очередь за первой бабушкой. Она ведь живет тут же, через коридор, и считает своим долгом дважды на день заглянуть в квартиру сына. Врывается без стука и, если трезвая, ограничивается фыркающим вопросом:
— Что, Арнольд опять пьет?
Сегодня бабушка посидела на дубовом чурбаке в винном погребе и настроена более воинственно.
— Крыса ты церковная! — вызывающе объявляет она маме.
То ли ее сердит, что отец со вчерашнего обеда куда-то запропастился, или еще что, только, все более распаляясь, она продолжает:
— Ты слушай, слушай, что, я не права? Сюда в дом ты пришла, как последняя церковная крыса! За душой ни гроша! Ни полушки!
Мамино лицо белеет. Если бы посмела, то ударила бы.
— А я? Триста рубликов золотом, один к одному, было в моем приданом! А ты, маленький ты человечишка… крыса церковная!
«Маленький человечишка» — это, по мнению бабушки, тот, кто бедный и кто не умеет говорить по-немецки, — обо всем этом Мирьям знает уже давно.
— Взял бы Арнольд в жены Диану Круньт, не пришлось бы и из-за работы мыкаться. Лежи да в потолок поплевывай! А если Диана Круньт показалась не в тех годах, разве было мало других — молодых и богатых! А ты сущая беспросветная церковная крыса! Маленький человечишка!
К счастью, бабушке все скоро надоедало, никто ей не возражал, а бузить одной было скучно.
— А почему ты ей не двинешь? — попрекнула, со своей стороны, Мирьям, когда бабушка ушла.
— Да как я могу, — сквозь беззвучные слезы объяснила девочкам мама, — мы ведь живем на бабушкины деньги.
— А почему ты не пожалуешься дедушке? — шепотом допытывалась Лоори.
— Что он может… Сам всю жизнь прожил на пороховой бочке, никогда не знает, когда опять взорвется…
— Ничего другого, — шептала начавшая всхлипывать Мирьям, — на этом свете и нет, кроме золотых рублей, крон да пороховой бочки…
И, решительным движением вытерев слезы на глазах, она объявила матери:
— Потерпи еще немножко. Я уже скоро вырасту, буду сама зарабатывать деньги и начну тебе приносить каждый день по десять крон сразу. Вот!
На мамином лице скользнула едва заметная улыбка.
— Мирь-ям! — зовет из-за двери дедушка.
Мирьям знает, что теперь она должна спрятаться куда-нибудь в угол, чтобы дедушка мог побродить да поискать ее. Дедушке доставляет большое удовольствие, когда наконец он все же находит спрятавшуюся внучку.
Даже мама, встрепенувшись, говорит дочери:
— А ну быстро, быстро!
Мирьям становится за дверь столовой и ждет.
Слышны дедушкины неторопливые шаги в передней и его спокойный голос:
— И куда это наша Мирьям подевалась?
— Понятия не имею, — говорит мама.
«Понятия не имеет! — думает девочка. — Она же видела, как я забежала за дверь. Просто они оба понарошке. Им это нравится».
И Мирьям притаилась.
А дедушка ходит по комнатам и никак не догадается заглянуть за дверь.
«Я бы давно заглянула за все двери», — снова думает Мирьям.
Лоори стоит в стороне и наблюдает. И никак не поймешь, то ли ей завидно, то ли нет.
Мама ходит следом за дедушкой и повторяет:
— Понятия не имею, куда это она спряталась.
Девочке становится скучно от такой игры взрослых.
Она слегка покашливает, чтобы обратить на себя внимание.
Только после этого дедушка отводит дверь.
— Смотри-ка, где наша Мирьям! — удивляется дедушка.
«А где же я должна быть? — печально думает девочка. — Рада бы убежать отсюда. Укатила бы на телеге, запряженной белой лошадью, или умчалась бы под розовыми парусами».
— Собирайся, — приказывает отыскавшейся дочери мама.
«Дедушку я бы с собой взяла, — размышляет девочка, натягивая носки, — только на телеге и на паруснике нет места, где играть в прятки».
Дедушка с внучкой идут гулять. Дедушка выглядит важным и праздничным в своей черной шляпе, залоснившемся черном сюртуке и брюках в мелкую черно-белую полоску. Под стать ему и Мирьям, неважно, что у нее колени в ссадинах, и изодраны ноги, и челка отросла, до самых бровей доходит, — зато на ногах у нее белые носки!
Мирьям взяла дедушку за руку. В этот момент самое высшее желание ее, чтобы все окрестные ребятишки стояли по обе стороны дороги и видели их.
Чтобы все смотрели и завидовали — ни у кого нет такого дедушки! Что из того, что у Пээтера непьющий отец, что у Рийны Пилль есть розовое платье с оборками и лакированные туфельки, что Уно лучше всех бегает, а Хуго может забраться на любое дерево, — что из этого? Зато ни у кого нет такого дедушки, как у Мирьям. Тут она всех перещеголяла.
Но из окрестных ребятишек никого не видно — лишь какой-то малыш лет двух от роду возится перед домом в канаве и ковыряется палочкой в песке, — такого маленького Мирьям даже и в расчет не берет.
Когда они вышли на дорогу, ведущую к морю, Мирьям спрашивает у дедушки:
— Скажи, а маленькие люди — это, правда, те, у кого нет денег и кто не умеет говорить по-немецки?
— Да нет, — оборачиваясь, отвечает дедушка и продолжает с ласковой поучительностью: — Маленькие люди — это дети, потому что они еще не выросли большими.
У дедушки его «маленькие люди» звучат совсем по- другому, чем бабушкин «маленький человечишка». И это приводит Мирьям в замешательство.
— А еще? — пристает она к дедушке.
— Ну, — уже не так охотно продолжает дедушка, — маленькие люди — это еще те, кто плохие. Иной раз бывает человек сам и высокий, а все же он — маленький.
Больше допытываться Мирьям не осмеливается.
Солнце уже спустилось совсем низко. Мирьям оглядывается. И видит две тени, которые неотступно следуют за ними по пятам. Если смотреть на тени, то оба они — и одетый в черное дедушка, и пухлощекая в ситцевом платьице Мирьям — выглядят длинными и мрачными.
Молчком идут они в сторону моря и заходящего солнышка. Мирьям шагает, опустив голову и сопя, как обычно, когда она занята серьезными раздумьями.
Кто же на самом деле маленькие люди? Может, это она, Мирьям, или вовсе мама? Не бабушка же? И как узнать людей, что не маленькие, не большие, а точно впору?
Отец не является домой и на следующее утро.
Но небо такое высокое и синее, и солнышко светит так ярко, и так дружно щебечут птички, что кажется, просто невозможно горевать и быть грустным.
Мирьям только было собралась бежать вприпрыжку на улицу, как ее задержала перебранка, доносившаяся из-за стены.
— Проспись ты, — требовал голос дедушки.
— Ну, знаешь, чер-р-р-т побери! — И бабушка ударяет кулаком по столу.
— Нечего тебе слушать. — Мама подходит к Мирьям и выпроваживает ее за дверь.
Девочка плетется во двор и останавливается, щурясь на солнце. С забора соскакивает кошка Мурка и подходит к девочке, довольно мурлыча, начинает тереться о ноги.
С треском распахивается бабушкино окно, обращенное во двор, и хозяйка орет так, что заполняет своим голосом все пространство между двумя домами:
— Мои деньги, что хочу, то и делаю. Хочу — пью, хочу — нет!
«Ага, — думает Мирьям, — сейчас начнется представление…»
Уже появляется на своем всегдашнем посту мадам Бах — героиня, которая чуть было не утопилась. Она опирается грудью на толстые руки и, видимо, чувствует себя прекрасно. Следующей показывается дворничиха, руки под замызганным передником сложены крест-накрест. Прислонившись плечом к косяку, она стоит в дверях, ведущих в подвал.
Жена извозчика Румма усаживается перед окном, надвигает на нос очки и делает вид, будто она и впрямь разглядывает кружево, которое споро вывязывают ее пальцы. Но так как она занимается вязанием уже по меньшей мере лет двадцать, то крючок к себе никакого внимания не требует, и можно в свое удовольствие наблюдать за происходящим.