Страница 170 из 177
Только что мы были бессильны перед надвигающимся облаком, которое, подобно языку какого-то чудовища, тянулось к нам через мусорные кучи, а вот гляди-ка! Пошел дождь — просто чудо в этом иссушенном месте. Войско крошечных капель пробивает лохматое желтое облако, вода впитывает в себя отравляющие вещества, переносит их на поверхность земли, там они исчезают в дерне и становятся для нас неопасными.
Вот уже и рассеялись контуры еще недавно такого зловещего облака. А может, опасности и не было, нам ведь доводилось слышать о миражах, и не исключено, что наша тревога вызвана всего-навсего небесным отражением. Черт его знает! Я с незапамятных времен пытался внушить себе: Уго, не стремись докопаться до сути происходящего, ограничься объяснением каких-то моментов; оставайся в границах близкого тебе осязаемого мира, иначе понапрасну сведешь себя с ума и все станет нестерпимым и отвратительным.
По чистой глупости я начал между делом размышлять о жизни; пропал сон, и нацарапанные в календаре крестики, казалось, обрели какой-то зловещий смысл.
Вероятно. Майк и погиб оттого, что зашел в своих мыслях в тупик.
Гопля! Мне нравится моя способность с легкостью запрыгивать наверх и приземляться точно на пол вивария. Для Фара я постелю коврик в дверях.
— Ко мне! — командую я Фару.
Собака повизгивает.
С чего это она скулит! Неужто большой собаке трудно прыгнуть на метровую высоту!
Я настойчивее повторяю свою команду.
Фар подчиняется и прыгает. Он ударяется головой о дверной косяк, падает, звякнув колокольчиком, и с приниженным видом остается лежать, уткнув нос в землю. Я выбираюсь из вагона, мои движения осторожны, словно и я могу ушибиться. Присаживаюсь рядом с собакой на корточки, поднимаю ей морду и смотрю.
Будь все проклято! На глазах у собаки бельмо.
Они спихнули нам увечное животное, какое издевательство!
В колонии самообслуживания у нас не должно быть никаких, даже самых маленьких радостей. Новомодный садизм! Хотят еще больше зажать нас в тисках отчаяния и превратить нашу жизнь в ад. Капля за каплей — на что еще способны их злобные умы, чтобы осквернить наши чувства? Мерзавцы!
Теперь не вызывает сомнений, что военные маневры в этом карьере не случайность. Пусть узников каньона терзает страх, пусть им будет невтерпеж здесь. Пусть живут среди смердящих мусорных куч, вдыхают ядовитые ртутные пары, и пусть им составит компанию слепой пес.
Для бунта нет сил. Да и за кого или против кого бунтовать? Сил хватает лишь на то, чтобы взять Фара на руки и поднять в виварий. Я баррикадирую дверной проем первым попавшимся под руку барахлом, чтобы собака не свалилась вниз. Теперь мы уляжемся рядом на полу.
Я жду, чтобы дождь с шумом обрушился на крышу, но, увы, по ней по-прежнему стучат лишь редкие капли.
В свое время я легко и безболезненно мог высвободиться из-под какого угодно тяжелого гнета. Теперь же во мне как будто что-то надломилось. Без конца приходится подбадривать себя.
Испокон веков бесчисленное множество людей выходило из тюрем закаленными. Нельзя падать духом; Майк — предостерегающий тому пример.
Я не должен быть уничтожен как личность из-за ненависти, которую питала ко мне Виргиния. Она на своей машине неотступно следовала за мной, и это привело к катастрофе. И о чем только я думал, предоставив машине катиться на холостом ходу? Неожиданно скользкий участок дороги, и я потерял управление. Однако несчастье не должно стать началом моего конца. Тот, кому в жизни в общем-то везет, должен учитывать, что где-то впереди его подстерегает роковой миг, который оборвет доселе безоблачное существование, придавит и потрясет тебя. Преуспевающий человек должен всегда оставаться начеку, чтобы в нужный момент включились защитные механизмы, помогающие смягчить удар. В тот раз, в баре, когда мы с Виргинией выясняли отношения, я внезапно почувствовал, что мой душевный защитный барьер истончился, в нем появились бреши — я стал заполнять эти пустоты спиртным. Защитные механизмы не сработали. У меня была сотня способов избавиться от Виргинии, я же воспользовался самым примитивным — стал удирать на машине.
В последние годы я слишком интенсивно работал, и это дало себя знать. Вероятно, истощились запасы сил. Забота о впавших в отчаяние женщинах вымотала меня. Когда я сидел с Виргинией в баре, на меня нашло полнейшее отупение, слова иссякли, я был по горло сыт всем, и Виргинией в том числе. Пусть оставят меня в покое!
В юности я был уверен, что страстно люблю Виргинию. До чего же глуп человек в этом щенячьем возрасте. Однако нельзя отрицать, что косвенно Виргиния помогла мне, на пустом месте я бы не сумел придумать такой оригинальной и доходной профессии, которая к тому же давала возможность весьма разнообразно проводить время.
Я знал Виргинию чуть ли не с детства. Но заметил ее, пожалуй, лишь на выпускных экзаменах. А сблизились мы еще позже, следующей весной после окончания лицея. К тому времени я уже полгода работал в банковской конторе и должен сказать, что эта должность меня не вдохновляла.
Летний сезон еще не начался, а я уже давно ходил купаться. В тот вечер бушевал шторм. Я пытался войти в воду сквозь накатную волну, но бутылочно-зеленая лавина отшвыривала меня назад, на прибрежную гальку. Мои усилия не увенчались успехом. Море вскипало с невиданной силой. Но я был упрям. Стоя на полосе пляжа и тяжело отдуваясь, собирался с силами для новой атаки. Черт принес на пустынный берег какую-то девушку — это оказалась Виргиния. Понятия не имею, что ей понадобилось там в этакий шторм. Может, пришла полюбоваться на огромные волны. Ведь постоянно говорят и пишут о том, что шум моря вызывает у людей наплыв чувств, взметающиеся в воздух водяные массы и брызги заставляют душевные струны звучать подобно арфе.
В тот раз море было враждебным мне. Открытым ртом я жадно вбирал в легкие соленую водяную пыль, и чувство досады все больше и больше овладевало мною — я ни в какую не хотел отступать, и тем не менее мне пришлось. Я родился и вырос в курортном городе и терпеть не мог лето, когда стекается тьма-тьмущая отдыхающих и все внезапно становится чужим, вселяющим беспокойство, неуютным и каким-то липким. Вероятно, такое же беспокойство ощущали и мои родители, поэтому в летнее время мы жили в пансионе маленького приморского городка, расположенного в горах. На его узких улочках, которые то и дело переходили в лестницы и где, несмотря на изменившиеся времена, товар все еще развозили на осликах — даже длинные булки, которые мать приносила по утрам от булочника, казалось, пахли этими осликами, — можно было спокойно бродить и в самый разгар лета, не опасаясь, что кто-то отдавит тебе пальцы или наступит на пятки.
Но конечно же маленький, прячущийся в горах городок был скучноват своей размеренной жизнью — сколько можно бродить среди мраморных саркофагов высеченного в выступе скалы кладбища, средь осыпающихся букетов роз и розмариновых кустов? — поэтому весной, до того как нагрянут отдыхающие, надо было взять от моря и жизни все, что можно.
Оттого-то я и чувствовал себя в тот вечер оскорбленным — море вышвырнуло меня на берег, словно пробку, и Виргиния застигла меня в тот момент, когда я, униженный, отдувался на ветру.
Она смахнула нить водорослей с моего уха и крикнула сквозь шум и рокот, что как раз сегодня вычистили их бассейн, напустили туда воду и мы могли бы сходить искупаться.
До этого времени я не бывал у Виргинии. Знал, что ее родители владельцы отеля «Апельсиновая роща», и представлял себе апельсиновые деревья с золотыми плодами на карточках меню. Подобные успокаивающе-старомодные эмблемы очень нравятся туристам и отдыхающим.
Я принял предложение Виргинии, и мы стали медленно подниматься наверх, в город. Идя следом за ней по узкому тротуару, я имел возможность разглядеть девушку. На Виргинии были светлые туфли на низком каблуке, полудлинная белая в синюю полоску юбка и облегающий красный свитер. Она еще не успела загореть, кожа лишь слегка порозовела, и когда Виргиния время от времени оборачивалась через плечо, чтобы перекинуться со мной какой-нибудь ничего не значащей фразой, я видел ее по-детски голубые глаза.