Свет упавшей звезды

Норму мяса в рационе свели почти на нет. Зато собаки отъедались – вся требуха отдавалась им. Люди уже не шарахались от моих девочек, а на Нюту посматривали с уважением – те собаки, которых брали с собой охотники, хоть и помогали выследить оленей или кабанов, а апорт по приказу не приносили. Да и считать не умели. Редкий вечер теперь обходился без этого трюка. Зато я сама очень быстро научилась считать на местном языке. Гораздо быстрее, чем выучила имена прилипших ко мне ребятишек.

Постепенно осень завоевала и лес. Спать в сарае становилось все холоднее. Соно принесла мне теплое одеяло. Несколько слоев толстых циновок закрыли пол, немного спасая от сквозняка. Но когда утром пришлось разбивать в корчаге ледяную корку, чтобы умыться, явился Туанхо.

Я едва поняла, что он мне говорил. Но мужчина сопровождал каждое слово жестом, так что до меня дошло: он предлагает мне перебраться в общий дом. А собакам сделать «маленькие домики» – будки.

За лабрадора я не беспокоилась. Нюта нарастила хороший подшерсток, так что смогла бы спать и в сугробе. А вот ротвейлеру такая уличная жизнь могла принести много проблем. Но за их жизнь я больше не беспокоилась, никому в деревне не пришло бы и в голову обидеть моих девочек, да и будки предлагали поставить не на задворках, где обитали другие собаки, а поближе к дому, туда, где располагалась система отопления – наружный очаг. И я согласилась – в сарае все тепло уходило сквозь щели, даже надышать не получалось.

Будки девочкам делали очень старательно. Плотник то и дело подзывал меня и чертил на земле планы. Я соглашалась, или стирала его линии и рисовала свои. Так что жилища получились на славу: с двумя «комнатами», оббитые сверху циновками от сквозняка. На вход я прибила куски шкур – «двери».

И Нюта, и Даша прежде нередко ночевали отдельно от меня, поэтому переезд восприняли спокойно. Привязывать их необходимости не возникло, команда «место» действовала куда надежнее. Да и не решилась я их привязывать, мало ли что – пожар, наводнение, землетрясение… Я хотела, чтобы девчонки сразу примчались на мой зов, а не тратили время на перегрызание веревок. А сажать их «на палку» у меня и мысли не возникло.

Мне тоже понравилась выделенная комната. Двери в ней открывались сразу на улицу, но внутри стояла жаровня. Кроме неё в крохотной, метров на девять, комнатушке поместился только узкий сундук, на крышке которого сложили мои матрас и одеяло, да комодик размером с телевизор. В крохотных отсеках могли поместиться разве что принадлежности для шитья. А шить я как раз не умела. Нет, заплатку поставить, или по шву сметать я могла. Но вот что-то посложнее вызывало у меня ступор. Зато я неплохо вязала. Но, как оказалось, в деревне это искусство оказалось неизвестным. Шерстяные нитки здесь ткали, смешивая с льняной или крапивной основой. Её тоже вырабатывали сами.

Но мысль, что мой ротвейлер останется в холодной будке зимой, не позволяла мне успокоиться. И я привязалась к плотнику. Тот долго отмахивался, но в конце концов вырезал мне из дерева пару приличных спиц. Нитки я выпросила у прях. И снова вся деревня сбежалась посмотреть, чем я занимаюсь. Когда Даша защеголяла в обновке – посмеялись. Но когда шею Соно украсил затейливо вывязанный шерстяной шарф, женщины решили, что вязание – ремесло очень полезное. И напросились в ученицы. Так у меня появились свои обязанности – обучать девочек вязанию и обеспечивать деревенских шерстяными шарфами и носками. Я перестала быть бесполезным придатком, живущим по прихоти Ёншина, который притащил меня в деревню, и стала полезной для общины.

К зиме население деревни увеличилось за счет невесть откуда пришедших мужчин. Они удивленно смотрели на моих собак, но им тут же разъясняли, что к чему. Правда, после вечернего представления, которое стало уже обязательным, проникались уважением. Иногда даже казалось, что моим собакам здесь уделяют внимания больше, чем мне.

А потом выпал снег, и деревня оказалась окончательно отрезанной от внешнего мира. К тому времени я знала, что здесь собрались люди, которых не жаловало местное правительство, и при случае королевские войска не постеснялись бы сжечь деревню вместе со всеми жителями. Правда, для женщины была уготована иная участь: те, что помоложе и покрасивее, отбирались в дома терпимости. Остальных ждало рабство.

Но зимой можно было не опасаться карательных рейдов. Снег надежно отрезал все тропинки, и только дикие звери оставляли свои следы на сверкающем хрустящем полотне.

Я все больше включалась в общественную жизнь. Для меня стало обыденностью стирать в ледяной воде, выбивая белье вальками. Потрошить зайцев и куропаток, пойманных в силки. Я обучалась жить без таких прелестей цивилизации, как канализация и центральное отопление. Но здесь, как оказалось, было что-то подобное.

Еще в первый день мне бросилось в глаза, что все дома словно приподняты над землей. Оказалось, под полом была проложена система труб, по которым горячий воздух из кухонного очага, который располагался ниже общего уровня, расходился по комнатам, согревая пол. Но тепла все равно не хватало. Выручали теплая одежда и жаровни, поставленные в каждой комнате.

Я не мерзла. Соно снабдила меня несколькими толстыми юбками, которые следовало надевать одновременно, и стеганой кофтой на вате. Они здесь заменяли верхнюю одежду. Мужчины одевались так же, только вместо юбок носили штаны.

А вот одежда Ёншина и ближайших к нему людей отличалась изысканной отделкой и цветными тканями. А вместо стеганых курток полагались меховые полушубки, подхваченные кожаными ремнями. Это лишний раз доказывало, насколько Ёншин стоит выше остальных на социальной лестнице.

Но в деревне это неравенство не замечалось. Ёншин ровно относился ко всем жителям, не выделяя одних перед другими. Ел из общего котла, и даже, когда женщины старались подсунуть ему кусочки повкуснее, делился с детьми. Но в общих работах участия не принимал. У него была одна забота – подготовка воинов.

Мальчишки просто бредили воинской славой, изо всех сил стараясь превзойти друг друга в дружественных потасовках, стрельбе из лука, кидании ножей и метании камней из пращи. Я тоже стала потихоньку понимать, что без владения оружием долго здесь не протяну. В деревне, конечно, безопасно, но вдруг нападение? К моему удивлению, местные женщины относились к этой угрозе спокойно и даже покрикивали на девочек, желающих поиграть с мальчишками в «военные игры».

Но запретить мне учиться они не могли.

Мальчишки научили меня вертеть пращу. Задача оказалась не из легких. Это со стороны казалось, что камень сам срывается с веревки и летит прямо в цель. На практике он то падал прямо под ноги, а то и на голову, набивая шишки. Ребята смеялись, а я упорно тренировалась. Заодно вспомнила, как в походах метали топоры и ножи. Топоров в хозяйстве не нашлось, их здесь не использовали, заменяя тяжелыми колунами. А вот ножи мне одолжили все те же мечтающие вступить в войско Ёншина ребята. А я так и не могла понять, что это за всеобщая идея.

К зиме мой словарный запас увеличился настолько, что я смогла разобрать что мне говорят, если говорили медленно, и даже отвечала несложными предложениями.

Вот тогда то я и узнала, почему дворянин скрывается в этой глуши, и причину немилости у правителя.

Ёншин оказался младшим из шести сыновей Императора, но вторым, рожденным от коронованной Императрицы. Еще при жизни отца титул Наследника получил его старший единоутробный брат, и это не вызвало вопросов. После смерти Его Императорского Величества назначенный сын взошел на трон, но его правление очень быстро закончилось – упав с лошади, молодой Император сломал шею.

И тут началось то, чего хуже чумы боятся в любом правящем доме – чехарда престолонаследия.

По закону, если Император не оставлял наследника, трон доставался его брату. Но братьев-то было целых пять! Причем один из них – единоутробный! Он и должен был получить Большую Печать Императора, символизирующую необъятную власть, но братья возмутились: сын Императрицы был самым младшим из них. То, что дети наложниц имеют куда меньше прав на престол, как-то сразу забылось.