Страница 25 из 29
Сам же отец Митрофан был настроен очень оптимистично. Он верил, что наука достигнет такого момента, когда докажет людям существование иного – духовного – мира, и люди убедятся тогда в существовании Бога, поверят в бессмертие душ, и будет «первое воскресение». «Все народы, Тобою сотворенные, придут и поклонятся пред Тобою, Господи, и прославят имя Твое» (псалом Давида).
– Но ненадолго будет этот рай на земле. Испорченному тысячелетиями грешному человеку надоест и невтерпеж станет чувствовать над собой Владыку и покоряться Ему. Тогда люди взбунтуются на Бога, открыто объявят Ему войну… Тогда и придет конец. Не раньше погубит Бог мир, пока не даст возможности всем уверовать в Него.
Я впервые услышала такое представление о будущем. Никто никому не навязывает своего мнения, но каждый имеет свое дарование от Бога, у каждого свое понятие, своя личная вера в будущее.
Батюшка дал мне наставления, как в жизни относиться к людям:
– Нет плохих людей на свете, а есть больные души, жалкие, подверженные греху. За них надо молиться, им надо сочувствовать.
Подошел час моего прощания с батюшкой. Я очень плакала, сердце мое сжималось, как будто я чувствовала, что надолго расстаюсь с угодником Божиим, которого успела полюбить за одни сутки. Радужная картина моей будущей жизни, предсказанная батюшкой, не могла утешить меня в момент разлуки. Я обещала ему еще раз приехать, но отец Митрофан твердо сказал:
– Нет, в этой жизни мы с тобой больше не увидимся. На могилку ко мне – придешь.
Отец Митрофан. 1947 г.
Он оделся и вышел на улицу проводить нас. Я много раз останавливалась и оглядывалась на низенькую избушку, перед которой стоял батюшка, поддерживаемый под руку племянником. Он благословлял и благословлял нас, а мы долго оглядывались и шли тихо, как бы нехотя. День был серенький, тихий, морозный.
Пророчества отца Митрофана
Отец Митрофан раскрыл передо мной будущие события моей жизни. Конечно, не все, – видно, те, в которых хотел помочь своей молитвой. Он предупреждал меня, что семью нашу будет окружать злоба, ненависть со стороны близких родных. Я не согласилась с ним.
– Батюшка, да ведь зло можно добром победить.
– Не всегда, деточка! В жизни очень сильно чувство зависти. И сколько бы ты ни одаривала завидующих тебе, от добра твоего их зависть не погаснет, а зло разгорится. Ну да что-то терпеть надо. Ничего, счастлива будешь! То, что я тебе сейчас скажу, ты пока забудешь, а когда настанут тяжелые переживания, тогда все мои слова вспомнишь.
Я рассказала батюшке о том, что папа для меня – и духовный отец, и самый близкий друг.
– И как же я буду расставаться с отцом, когда настанет час его смерти?
Батюшка отвечал мне не сразу. Я видела, что он молится, внемлет голосу Господа, а потом говорит:
– О, сиять будешь от счастья, когда отец твой умрет. Будешь ждать этого с нетерпением, есть не будешь ему давать, заморишь голодом.
Больно и обидно мне было это слышать. Но словам отца Митрофана я верила, а потому сказала:
– Батюшка! Уж если вам Бог открыл это, то попросите Его, помолитесь, чтобы мне не впасть в этот ужасный грех.
Последовало молчание, батюшка молился, потом просиял и сказал, улыбаясь:
– Да не уморишь папу голодом, Бог не попустит, не бойся.
– А все-таки почему же я ему есть не дам? – не унималась я.
– Да, будут всякие соображения, оправдывающие тебя… – задумчиво сказал отец Митрофан.
Через тридцать пять лет, когда умирал мой отец, исполнилось предсказание отца Митрофана.
О будущем моем супруге отец Митрофан предсказал следующее:
– Он, как свечка, будет гореть перед престолом Божиим в свое время, потом… Но это еще не конец, не все, не бойся… Опять вернется к престолу, еще послужит, не унывай. И он, и ты – вы нужны будете Церкви.
Я говорю:
– Священник нужен Церкви, но его супруга зачем? У меня нет ни голоса, ни слуха… Чем я могу послужить Церкви?
– У тебя альт. Читать и петь будешь, проповедовать будешь.
– Батюшка, да сейчас и священники-то в церкви проповедей не говорят, – видно, боятся. Запрещено…
– Другое время настанет. Вот тогда и запоешь в храме, да так, что даже голос твой слышен будет!.. Да сил-то уж у тебя тогда не станет. К закату будет клониться день твоей жизни. Даже ценить тебя будут. И в нашу Марфо-Мариинскую обитель придешь, и для нее потрудишься.
Эти слова звучали странно и казались мне несбыточными.
– Батюшка! Да там одни руины… И вспоминать-то опасно о матушке Елизавете, как и о всех Романовых.
– Все переменится. Вот доживешь и увидишь…
И еще о переживаниях души моей в будущем говорил мне отец Митрофан, как бы укрепляя меня не падать духом.
– Может быть, мы будем жить, как брат с сестрой? – спросила я.
– Нет, – отвечал отец Митрофан, – в нашем веке остаться верными друг другу – великий подвиг… И какие же у вас детки будут хорошие… Если только будут! – улыбаясь, говорил отец Митрофан.
Моя судьба решается
Я вернулась в Москву окрыленная, восторженная, но телом совсем изнемогшая. Конечно, я все рассказала папе. А как только окрепла, поехала в Гребнево.
В эту осень мама уже не противилась моей дружбе с Володей, но донимала меня вопросами, желая что-то узнать. А мне нечего было ей рассказывать. Она этому не верила, чем очень меня огорчала. И вот я за самоваром в Гребневе с увлечением рассказываю о моей поездке к отцу Митрофану, о его жизни и обо всем, что узнала от батюшки. Только о самом главном, то есть о моих отношениях с Володей, я не заикнулась, как будто и речи о том у старца не поднималось. Даже когда среди темнеющих полей мы прощались с Володей, когда ждали попутную машину, чтобы мне доехать до электрички, даже тогда я не смела сказать Володе ничего о моих чувствах к нему. Но я обещала и впредь молиться о нем, просила его навещать нас в Москве. И все… Володя обещал, как и раньше, приезжать.
Он приехал с известием о смерти отца Михаила, звал меня на похороны батюшки. Я поехала, но на поминки не пошла, хотя меня очень звали. Я знала, что мы с Володей будем в центре внимания, что нас посадят рядом, что кумушки будут между собой о нас толковать. А я не хотела в такой день привлекать всеобщее внимание. Я ужасно хотела есть, но терпела и гуляла одна вокруг храма, дожидаясь Володю. Наконец поминки кончились, и Володя пошел, как обычно, провожать меня. В этот раз и решилась наша судьба.
По дороге через поле Володя рассказывал мне о своей матери, о ее переживаниях за прошедшие годы. Он помнил, как у них отобрали участок земли, как увели лошадь, корову. Детей не принимали в школу. Родители вынуждены были отправлять детей на зиму к родственникам в Москву или в другие поселки, скрывая при этом, чьи они дети. А перед войной арестовали отца Володи, потому что он не согласился закрыть храм. Его арестовали под видом злостного неплательщика налогов, хотя в уплату налогов Володины родители отдавали все, что имели, даже собирали деньги у прихожан. Тогда у дьякона описали и отобрали все домашнее имущество, даже мебель, швейную машинку, о которой больше всего горевала мать, так как она сама обшивала детей. А их было пятеро. Володя был младшим…
На поле ложились сумерки, мы шли медленно. Володя рассказывал дальше.
Началась война. Братья – Борис, Василий и Володя – были на фронте, отец их – в тюрьме. Сестра Тоня жила в Москве, куда въезд был только по особым пропускам. Мать Володи Елизавета Семеновна осталась с одним старшим сыном Виктором, который работал на местном военном заводе, где имел броню, то есть был освобожден от военной службы. Неожиданно пришла милиция и арестовала Виктора. Был обыск, мать горько плакала. Сын утешал ее, говоря на прощание: «Мама, не плачь, я скоро вернусь, я же ни в чем не виноват». Но он не вернулся. Мать осталась одна. Весной она так нуждалась, что ходила по избам и просила дать ей хоть одну картошину. «Я не для еды, – оправдывалась она, – а чтобы огород засадить. Вернутся мои с фронта, а чем же я их накормлю?»