Страница 8 из 16
В два часа, перед окончанием уроков, девочек вызвали к директрисе. Они называли ее Собакоутка: лицо у сердитой директрисы было бульдожье, а ходила она вразвалочку, как утка.
– Тахере Азими исключили из школы за неподобающие отношения с мальчиком! – рявкнула Собакоутка.
Девчонки ахнули. Все знали о произошедшем, Тахере с тех пор не появлялась в школе, но это был первый случай, когда ученицу исключили. Собакоутка успокаивала девочек целых пять минут. Вихляя толстым задом, она ходила по комнате и читала им лекцию о скромности и Боге, о том, что нельзя врать родителям, и о тлетворном влиянии спутникового телевидения. Не важно, что Тахере Азими все еще была девственницей, что она никогда не лгала, а у ее родителей не было спутниковой тарелки. Ее поймали, когда она выходила из дома мальчика, а его родителей в то время не было. Этого хватило, чтобы заклеймить ее шлюхой. Такого мнения теперь о ней были учителя, одноклассники и большинство жителей квартала. Вдобавок Тахере была красавицей, а этого никакой хиджаб и отсутствие косметики не скроют.
Вскоре у Собакоутки кончился запал: в окно проник аппетитный запах жарящегося на углях шашлыка, и приступ голода заставил директрису прекратить инквизицию. Девчонки взволнованно столпились у школьных ворот.
– Она дженде, всегда это знала, – сказала Мансуре, с неожиданной злобой выпалив это слово – дженде, шлюха. – По глазам видно. И по походке. А в комнате у нее коллекция красных платков, сама видела. Какая низость.
Все согласно закивали.
– Да она извращенка. Помните ее блокнот с порнухой? – сказала Наргиз, имея в виду карандашные наброски обнаженной натуры, сделанные Тахире.
Хотя большинство одноклассниц Сумайи были еще девственницами, у некоторых уже случались запретные игры с мальчиками – как правило, с двоюродными братьями, так как с другими им общаться не разрешали. В прошлом году Мансуре и ее кузен ласкали друг друга, после чего она вся истерзалась со стыда. Чтобы как-то оправдаться в собственных глазах, она стала яростно осуждать любое порочное поведение и теперь постоянно ходила недовольная.
– Мне всегда казалось странным, как упорно она повторяла, что не любит краситься. Как будто хотела нам что-то доказать или что-то скрыть, – заметила Ника.
На самом деле Нику звали Сетайеш, но она считала это имя некрасивым и старомодным. Почти все девочки в классе Сумайи придумали себе новые имена – более модные, чем свои.
Вскоре зависть сменилась гневом – более приличным и благочинным чувством. Тахере Азими нарушила правила, но не это было самым страшным. Она сделала то, о чем все они мечтали.
– Ни разу не видела ее в чадре. Так ее родителям и надо. Если им все равно, носит их дочь чадру или нет, стоит ли удивляться, что она стала дженде? – сказала Виста (на самом деле – Зухре), чей папа, базарный торговец, пообещал уменьшить ей нос на восемнадцатилетие.
Он торговал медными трубами, и, хотя не стоял за прилавком, его все равно причисляли к базаари – торговцам, твердо придерживающимся традиционных устоев. Базаари голосовали исходя из личных интересов и никогда не воспринимались иначе как средний класс, даже если зарабатывали миллионы.
Настал черед гардероба Тахере и ее манеры одеваться. Девчонки пришли к выводу, что для потаскушки, тайком пробравшейся в дома мальчика, Тахере одевается на редкость скромно.
– Но если у тебя красный платок и ты не носишь чадру, это вовсе не значит, что ты… дурная, – заметила Сумайя. Ей стыдно было произносить слово «шлюха». – У нее просто другие взгляды.
– Ага. Западные взгляды. – Мансуре употребила любимый эвфемизм девочек. «Западные взгляды» приравнивалось к «распущенности». – Ее родителям надо переехать в бала-шахр на север Тегерана. Там она сможет сколько угодно вести себя по-западному.
Девчонки рассмеялись. Шутка была жестокой, ведь семья Тахере жила бедно, а ее родители едва сводили концы с концами. Шансы переехать в модный район на севере Тегерана у них были примерно такие же, как купить дом в Париже.
Поведение Тахере беспокоило Сумайю не меньше, чем остальных: она была религиозна, благочестива и серьезно относилась к морали.
– Признайте, Тахере одевалась скромно, и вряд ли у нее был на это скрытый мотив. Но на самом деле не важно, как она одевалась. Добрачный секс – это грех. Страшный грех.
Девушки одобрительно закивали.
Сумайя умела быть толерантной, не ставя под сомнение собственную репутацию. Это делало ее популярной не только в своей компании, но и у других. Ее твердые принципы, сдержанный внешний вид и религиозное рвение расположили к ней девушек из «Хезболлы», а к ним всегда было сложнее всего подступиться. Приверженцы «Хезболлы» были самыми ярыми сторонниками режима, обеспечивая его выживание религиозными и политическими методами. Сумайя никогда не смотрела свысока на бедных. Даже девушкам, которые хотели выглядеть по-западному и подражали столичным красавицам – таких в школе было немного, – не казалось, что она их осуждает. Но это было не так. Она старалась не попадаться на глаза в их компании, так как стыдилась плохой репутации этих девушек. Боялась, люди подумают, что она сделана из того же (дурного) теста. Для Сумайи манера одеваться была лакмусовой бумажкой благопристойности. Чем ярче и уже платье, чем гуще слой косметики, тем выше ты располагаешься на шкале дженде.
Сумайя и ее подруги не сомневались, что носить хиджаб нужно обязательно. Они поддерживали закон, согласно которому женщины, чья одежда и макияж противоречили общественным приличиям и имели целью привлечь внимание, могли быть арестованы и доставлены прямиком в суд. Сексапильные аналоги хиджаба, в которых разгуливали на улицах некоторые женщины, лишь доказывали, что свободный дресс-код приведет к скорому моральному разложению и краху Тегерана. «Если бы некоторых женщин не обязали носить хиджаб, они ходили бы полуголыми. Мужчины не совладали бы с собой, и тогда нам всем бы не поздоровилось», – рассуждала Виста.
Но стоило ли винить девочек за мизогинию? С рождения их пичкали режимной пропагандой, навязывая ее посредством гигантских билбордов, расставленных по всему городу. Правительство применяло две основные тактики: предупреждение о физической опасности «неправильного» хиджаба (носишь «неправильный» хиджаб – сама напрашиваешься) и укоренение культуры стыда. Недавняя рекламная кампания изображала две карамельки: одну развернутую, вторую все еще в упаковке. Вокруг развернутой карамельки кружились три мухи, готовые сесть на нее. Подпись гласила: «Хиджаб – твоя безопасность». Другие лозунги звучали еще прямолинейнее. «Мы сами виноваты в домогательствах», – прямо заявлял один из рекламных слоганов. Некоторые плакаты претендовали на «научность». Например, под изображением двух девушек определенно западной внешности (кричащий макияж, светлые волосы, выпадающие из ярких цветных платков, лишь слегка наброшенных на голову, короткие, узкие манто) было написано: «Психологи утверждают: у тех, кто неподобающе одевается и слишком ярко красится, дурной характер».
Северный Тегеран напоминал Сумайе публичный дом, но она соглашалась, что едва ли все эти женщины распущенные. Да, возможно, они не так преданы Богу, как она. Но Тегеран так быстро менялся, что стало совершенно невозможно понять, кто настоящая проститутка, а кто нет. Неправильные хиджабы были повсюду. Сумайя знала, что и под чадрой могут скрываться грехи. Брат как-то показал ей место на улице Шуш в южной части Вали-Аср, где женщины в чадрах были настоящими проститутками. Бедняжки торговали собой по цене жареного кебаба. Впервые увидев их хмурые лица и мертвые глаза, она заплакала.
Сумайя любила свою чадру – та была частью ее сонат, культуры, и символизировала для нее гораздо больше, чем уважение к традициям. Простая черная ткань означала скромность и набожность, смирение перед Богом и духовным, упорядоченным миром, где правила оберегали людей от зла. Вот чем была для нее чадра. А еще – удобным безразмерным кардиганом, в который можно было спрятаться, когда у тебя месячные и ты вся отекла. Чадра была защитницей, скрывающей изгибы фигуры от похотливых взглядов мужчин. Больше всего Сумайя любила ходить в чадре, обтягивающих джинсах и кедах Converse – противопоставление старого и нового, двойной ансамбль, в котором она одновременно угождала и Богу, и моде. Но главной причиной, почему она носила чадру, был отец, Хаджи-ага. Для него чадра была единственной приемлемой формой хиджаба. «Девушка в чадре подобна розовому бутону: все прекрасное сокрыто внутри, отчего становится еще прекраснее и ближе к Богу», – повторял он.