Страница 3 из 16
– Простите, задумался. Вали-Аср, до пересечения с Парквей.
Дариуш удивился, когда местом встречи назначили северный Тегеран, но по горькому опыту члены группировки знали, что в городе не так много мест, где можно слиться с толпой. На улицах северного Тегерана люди меньше совали нос в чужие дела; они были слишком поглощены разговорами и заползали в свою раковину при малейшей угрозе своему обособленному существованию. Раньше первые встречи оперативников и старших офицеров назначали в уединенных центральных парках, но теперь те кишели наркоманами, дилерами и полицейскими. Даже если на первый взгляд казалось, что вокруг безлюдно, глаза и уши в центре Тегерана были повсюду, во всех углах и переулках. Однажды собрание МЕК у базара чуть не обернулось катастрофой. Кто-то сболтнул, что группа людей шушукается, двое товарищей Дариуша увидели полицейских и дали деру. Три месяца они скрывались, а после бежали из Ирана на ослах через заледеневшие перевалы. Им помогли курды, также находившиеся в розыске; пришлось соврать, что их ищут за участие в студенческой демонстрации, потому что курды никогда не согласились бы перевести их через границу, знай они, что имеют дело с МЕК. Память о том, что МЕК помогали Саддаму Хуссейну в борьбе с курдскими бунтовщиками, все еще была свежа. При шахе большинство политзаключенных и казненных по политическим причинам состояли в МЕК, и это помогло организации заручиться поддержкой широкого круга иранцев. Прошло всего два года после революции, и группировка насчитывала уже полмиллиона активных последователей. Растущее влияние МЕК представляло угрозу для тех, кто в реальности стоял за исламской революцией, – для духовных лидеров и фундаменталистов, и они сделали то, что делали всегда, столкнувшись с внутренней угрозой: обратились против своих. Членов МЕК назвали монафекин, лицемерами, задумавшими войну против ислама в сотрудничестве с западными империалистами; в ходе систематических чисток революционеров вешали и расстреливали тысячами. Выжившие бежали в Ирак: Саддам предоставил им политическое убежище, разместил на территории лагеря Ашраф к северу от Багдада, вооружил и обучил искусству войны. Во время Ирано-иракской войны МЕК сражались на стороне Ирака против иранских солдат, убивали своих соотечественников. Тогда-то отношение к ним и изменилось.
– Ого, откуда такой акцент? Давно не были в Иране? Простите, не хочу показаться грубым, но акцент у вас сильнее, чем у Джорджа Буша. Приехали из Америки, да? – Водитель вытянул шею, рассмеялся и принялся разглядывать его в зеркале заднего вида.
Дариуш вздрогнул.
– Да, из Америки. Мы жили рядом с Вашингтоном. Но никогда не хотели уезжать из Ирана, у нас не было выбора. – Он говорил извиняющимся тоном.
– Двадцать лет, значит, не были дома! У вас-то акцент настоящий, не то что у этих богатеньких деток, которые едут в отпуск на неделю, а вернувшись, притворяются, что забыли фарси. Ах, Великий сатана! Что угодно отдал бы, чтобы съездить в эту обитель дьявола. Моя подруга три дня простояла в очереди в американское консульство в Стамбуле, а те ей считай что в лицо рассмеялись. Для них все мы террористы. – Он увеличил громкость радиоприемника.
Передавали монотонное евротехно – глухое «тынц-тынц-тынц». Когда Дариуш бежал из Ирана, любимицей таксистов была Глория Гейнор, I Will Survive.
Несмотря на закрытые окна, в щели и трещины старого белого «пейкана» проникали холодные струи воздуха. «Пейкан» – иранская версия «хиллман хантера» 1960 года, – погромыхивая, летел вперед на полном ходу.
В Тегеране принято ездить лишь на одной скорости: максимальной. С новым мотором видавшие виды «пейканы» с треском выжимали сто двадцать километров в час – не хуже любимого иранским средним классом «пежо». Товарищи Дариуша по МЕК не раз шутили, что он скорее погибнет в автокатастрофе на улицах Тегерана, чем от рук правящего режима, – и, вероятно, были правы. Разбитые в лепешку машины, окровавленные пассажиры и даже трупы на асфальте были в Тегеране привычным зрелищем. МЕК беспокоились и из-за пробок; для бегства решено было использовать мотоцикл, а не машину, которая непременно застряла бы в пробке. Но в этот час улицы были призрачно пусты. За окном проносились виды Тегерана: высотные и низкие дома, жилые кварталы, офисы, больницы и школы.
Дариушу казалось, что раньше Тегеран не был таким уродливым. Он помнил старые величественные особняки, извилистые переулки, элегантные французские дома, виллы, сады с плодовыми деревьями, чистый город без пробок. А сейчас перед его глазами мелькала неприглядная мешанина серых бетонных блоков, аляповатых плит крапчатого мрамора, высоких псевдогреческих колонн и ярких пластиковых труб. Над его городом надругались. Дариуш стиснул зубы; его пронзила злоба. Злоба всегда приносила облегчение. Иногда он чувствовал, как она покидает тело, – ощущение было физическим. Мышцы расслаблялись, дышалось свободнее. Тогда он боялся, что утратит мотивацию, откажется от борьбы. Но не сейчас. Они захватили его город, и он был готов.
Такси свернуло на Вали-Аср – улицу, для всех тегеранцев связанную с воспоминаниями о доме. На первый взгляд здесь ничего не изменилось. Те же зеленщики, бутики, кафе и рестораны, роскошные витрины и бродячие торговцы. Только баров не стало – виски-румов, которые так любили его родители; прокуренных бильярдных, открытых всю ночь; дискотек с очередями у входа. И хотя ему неприятно было в этом признаваться, без них Тегеран стал лучше – все это было пагубное тлетворное влияние Запада, укоренившееся в его стране и разложившее ее основы. А неприятно, потому что в том Тегеране, танцуя и выпивая на улице Пехлеви, его родители были счастливы. Но ему также было неприятно от того, что его родители попали под влияние этой дурной культуры. Мысленно он пытался оправдать их: они просто поддались общему увлечению тегеранского среднего класса в 1970-е. Но он отвергал этот путь. Организация указала ему истинную дорогу, и Дариуш знал, что Бог за ним следит.
На дорогах прибавилось машин. Город медленно просыпался ото сна. Мимо прошел согбенный старик, толкая тележку с апельсинами. Хотя у него не было даже залысин, он выглядел лет на сто, а голос был еще древнее – тонкий хрип, заглушаемый ревом моторов и свистом весеннего ветра.
– Ох, бедняга. Эй, дедушка, сколько? – подозвал водитель старика.
– Триста туманов кило, сынок. Апельсины свежие, только что собраны на благоуханной земле Моши, – прошептал старик, подняв утонувшую в сутулых плечах голову и взглянув на нас поблескивающими катарактой глазами.
Древней выглядела даже его одежда: рубаха в пятнах и дырах, но с нелепым накрахмаленным воротником и манжетами висела на его тощей фигуре, крестьянские штаны истертыми складками падали до земли.
– Дед, у вас больше волос, чем у нас двоих. Сдачи не надо.
– Это единственное, чего у меня больше, чем у остальных. – Старик улыбнулся, блеснув деснами. – Благослови вас Бог.
Такси затарахтело дальше. Взглянув на старого крестьянина в зеркало заднего вида, водитель покачал головой:
– Бедняга не сможет прокормить семью, даже если продаст все фрукты в своей деревне. Это не жизнь, это даже не выживание. Проклятый город.
Выехав из зеленого туннеля, «пейкан» свернул на Парковое шоссе – громадную бетонную развязку, где под эстакадой сновали во всех направлениях люди и автомобили. Водитель остановился на островке в середине, задев портфель спешащего офисного служащего. Тот даже головы не повернул и шагнул в гущу ревущего транспорта. Дариуш вышел из такси и очутился в эпицентре утреннего хаоса. Он понял, что затишья не будет и дорогу придется переходить по-ирански – бросившись в дебри несущихся навстречу автомобилей. Чтобы пройти десять метров до противоположной стороны улицы, ему потребовалось пять минут. Стоило ему продвинуться вперед на пару шагов, как мимо с ревом проносилась машина или мотоцикл. Наконец какая-то старуха в чадре велела ему следовать за ней. Грузная и на первый взгляд неповоротливая, она вперевалочку лавировала в потоке машин и заметила, что он, видно, не местный. Дариуш вздохнул.