Страница 22 из 44
Мимо шли люди, он слышал обрывки разговоров, отмечал выражения лиц, его порой неосторожно задевали, но он не ощущал себя частью этого живого множества. Он был сосредоточен на своем и отрешен от всего. Толпа в испуге отшатнулась бы, узнав, что он несет ей. Люди стремятся к покою, к тихому счастью за хрупким стеклом. Они не задумываются, какой ценой покупают такое счастье.
Он выходил к Михайловской площади со стороны Садовой и еще издали увидел голубую пролетку, в которую был запряжен Варвар.
На облучке сидел кучер с окладистой бородой, и на кожаных подушках, в небрежной позе — молодой щеголь: Михайлов и Баранников.
Пролетка стояла возле сквера.
Кучер поправил высокую шляпу, и Сергей понял, что все в порядке и ему надо по-прежнему не спеша двигаться к подъезду дворянского собрания.
Когда до него оставалось метров двести, дверь изнутри отворил швейцар и, придерживая ее, пропустил на улицу двух жандармов — одного в полковничьем мундире, другого в генеральском.
Это уже было неприятно. Сергей ждал одного — в мундире генерала.
Задача сразу усложнилась, но он решил не отступать. В следующий раз их может оказаться трое. С двоими справиться проще. В конце концов, есть и револьвер.
«Только бы Михайлов с Баранниковым оставались на месте. Они сейчас не знают, что я предприму. Хорошо, если не придется стрелять. Хотя Варвар не понесет. Его к выстрелам приучили».
До жандармов оставалось шагов сто.
Генерал Мезенцев разговаривал с полковником. Сергей их не слышал.
— В конце августа, не раньше, — говорил Мезенцев благодушно, но в ленивых интонациях и самом тембре голоса ощущалась важность.
— У вас усталый вид, Николай Владимирович, — сказал полковник.
— Отдохнуть не мешает, — кивнул генерал, — но пока государь в столице, я не имею права отлучаться.
— Да, это верно. — Полковник выразил вздохом всю глубину понимания тяжелого, но почетного долга. — Все лежит на вас.
Генерал никак не откликнулся на эти слова. Скорее всего, он привык к такому выражению лести. А может быть, он и сам давно верил тому, что от его распорядительности и воли зависит спокойствие в августейшей семье и во всем русском государстве.
Генерал замурлыкал мотивчик.
Все было хорошо, все шло как надо. Да, за этот год он устал, работенки было много. Зато — благосклонность государя! А это главное. Это самое главное…
Голубая веселенькая пролетка попалась ему на глаза.
В пролетке сидел молодой человек и помахивал тросточкой.
Наверняка, шельмец, ожидает красотку, чтобы увезти ее куда-нибудь на острова… Эх, молодость, молодость! Впрочем, и он в свои пятьдесят четыре еще хоть куда. Как говорится, лицом в грязь не ударит…
Словно подслушав его мысли, полковник предложил:
— Николай Владимирович, не желаете ли вечером в театр? Развеяться, отдохнуть и вообще…
— А есть что-нибудь любопытное? — спросил Мезенцев.
— Узнаем.
— Но не драму, голубчик, не драму.
— Понимаю.
Что понимал полковник? Может быть, то, что настроению начальника и его положению, так сказать, холостого человека (семья жила в Финляндии на даче) больше соответствовала оперетка? Или то, что драматургия и вообще литература могли неприятно воскресить в генерале мысли о явных и неявных смутьянах, которые, несмотря на все запреты, умудряются оскорблять верноподданные чувства?
Но генерал и полковник, если бы даже и захотели, не смогли уточнить свое отношение к театру.
Дорогу им загородил человек. Он был невысок ростом, с короткой, кудрявой бородой. Его большой, упрямый лоб вплотную надвинулся на генерала.
«Пьяный или нахал, — подумал Мезенцев, сохраняя спокойствие, но мгновенно озлобляясь. — Слишком много развелось в столице всякого сброда. Надо его научить почтительности».
Полковник выступил вперед, но Сергей отстранил его левой рукой.
Он смотрел прямо во взбешенное лицо Мезенцева.
Слова, которые были приготовлены заранее, прозвучали отрывисто и веско:
— Именем русской революции вы приговорены!
Сергей выхватил кинжал и, взмахнув им над головой, сверху вниз ударил в грудь Мезенцева.
Полковника он сразу перестал опасаться. Толкая оседавшее тело в его руки, он уже не думал, что полковник сможет помешать. Все остальное было теперь простым и легким, не требовало никаких усилий.
Он машинально отмечал, как шарахнулись прохожие, как держал, не отпуская, грузное тело Мезенцева полковник, как на груди Мезенцева поблескивали в солнце ордена и аксельбанты.
Рядом возникла голубая пролетка, и Баранников, держась за поручень, протягивал ему руку.
Сергей вскочил на ступеньку, не выпуская крепко сжатого кинжала. Баранников обнял Сергея за плечи и увлек на сиденье. Михайлов щелкнул Варвара хлыстом, и тот помчал пролетку прочь.
Жандармы, жужжа, окружали тело и сдерживали наседавшую толпу. Они были похожи на голубых жуков, хлопочущих вокруг неподвижной голубой личинки.
Соня, поддавшись внезапной легкости, протиснулась вперед. Ей не пришло в голову, что жандармы могут схватить всех, кто оказался рядом. Но и жандармы были явно растеряны и не знали, что им делать.
Тело Мезенцева в расстегнутом мундире было прислонено к стене. Рядом с ним на корточках сидел полковник и суетились младшие чины.
«Откуда их столько понабежало? — подумала Соня. — В одну минуту. Неужели у них где-то здесь пост, а мы это проморгали? Или это случайно? Хорошо еще, что нет конных».
Но как раз в этот момент загремели подковы, и толпа шарахнулась в сторону.
Полковник выпрямился.
— Быстрее! — закричал он офицеру на лошади. — Туда! — Он показал в ту сторону, куда скрылась пролётка.
Офицер хлестнул лошадь, но тут неожиданно бойко вмешалась какая-то старушка:
— А напрасно, милые, напрасно. Зачем плутать? Все одно не догоните. А злодеи покружат, покружат да на Невский и выедут. Куда же им деваться? Вы их там и караульте.
Соня обмерла. Неужели послушают? Ведь именно так и поедет пролетка. Этот маршрут специально обсуждали. Он был прост и правилен. Так и решили, что жандармы поскачут скорее всего сначала к Садовой и Литейному, а затем к Александро-Невской лавре, на окраину и за город.
Жандармам и в голову не придет, что нападавшие свернут на Невский, смешаются с вереницей экипажей и преспокойно покатят на Васильевский. Ах, какая мерзкая старушонка! Ну кто ее мог предвидеть?
Офицер придержал лошадь, но полковник заорал еще громче:
— Вы кого будете слушать? Какой, к черту, Невский!
Пеший жандарм надвинулся на старуху, а та попятилась в толпу.
Соня поспешила к Невскому.
Со вчерашнего дня Александра с новой силой преследовало страшное видение.
Он шел, а затем, подобрав полы шинели, бежал к карете, а кто-то с дерзкой улыбкой стрелял в него из револьвера.
Ужасно было то, что он, царь, бежал. Бежал с позорным чувством страха, которое возникало где-то внутри живота и волной окатывало все существо. Бежал, смертельно боясь, что пуля вопьется в спину, в бок или в голову.
А тот, стоявший у решетки, хищно целился, и его пистолет изрыгал пламя и дым.
Александр никому не признался, какой ужас пережил он в те несколько секунд. Но наверняка его приближенные затаили в себе эту унизительную для царя картину.
Самое кошмарное было то, что стрелявший ничего не боялся. Он стоял у решетки сада, и никто к нему не посмел приблизиться, пока он не расстрелял всех своих патронов.
С тех пор Александр не любил гулять в Летнем саду. Его чугунная решетка вызывала в царе приливы злобы.
Негодяя казнили, но от него все равно никак было не отвязаться. Его образ преследовал Александра все эти годы.
Однако до вчерашнего дня все покрывала успокаивающая дымка. Вчера и она испарилась без следа. Значит, двенадцать лет ничего не принесли. Опять из-за дерева, из-за статуи мог выскочить призрак и с отвратительной улыбкой выстрелить из пистолета.