Граф Орлов

- Ну, кто кому задницу надрал? Это тебе урок - всегда уступай лейб-кампанцам!

Григорий поднялся и от такой огромной обиды немедля побежал ко мне. Как рассказал он про всё, что случилось, я сразу с ним обратно в трактир направился, а у самого одна мысль в голове: как бы Шванвич оттуда не ушел. Приходим, - нет, он здесь, слава Богу! Я подхожу и говорю:

- С братом моим ты справился, а с нами двоими тебе не по силам биться. Не такой ты богатырь, чтобы братьев Орловых одолеть.

Он как взвился:

- А вот сейчас увидим, кто вы: орлы или воробышки!.. А вы не встревайте, - своим лейб-кампанцам приказывает, - я их сам поколочу.

Снова круг образовался и даже деньги на спор стали ставить - кто победит?

Шванвич с нами условился со спины не заходить и под дых не бить, и начали мы мутузиться. Вот когда я его удары почувствовал - не приведи Господи, стену могли они прошибить! Достаётся и мне и Григорию, но брату больше: видно, решил Шванвич его хорошенько проучить. На этом, однако, и обжёгся: настолько он братом увлёкся, что ко мне неосторожно боком повернулся и грудь открыл; тут у меня перед глазами охота на медведя встала - зверюга точь-в-точь так же под мой удар открылся. Тогда я не растерялся и теперь тоже: как двинул кулаком Шванвичу под сердце, тот и с ног долой!

Лёйб-кампанцы зашумели и на нас было накинулись, но Шванвич очухался и их остановил:

- Не трогать Орловых! Всё по-честному было... А с вами, - нам с Григорием говорит, - давайте так договоримся: порознь я могу сладить с каждым из вас, но вдвоём вы надо мной верх возьмёте, поэтому во избежание напрасных побоев положим между нами следующее правило - один Орлов уступает Шванвичу и, где бы его ни встретил, повинуется ему беспрекословно; если же Шванвич встретит двоих Орловых, то он им повинуется. Согласны, что ли?

Мы с Григорием посмотрели друг на друга, - не знаю, как я выглядел, а на брата смотреть было страшно: лицо всё заплыло, сплошной кровоподтёк, одного глаза вовсе не видно, второй в узкую щелочку мир наблюдает, - и согласились.

***

- Вот такой договор со Шванвичем у нас был заключён, - продолжал граф, улыбаясь своим воспоминаниям, - но скоро мы его нарушили. Однажды Шванвич, уже хмельной, встретился с нашим братом Фёдором всё в том же трактире. Подойдя к Фёдору, он выхватил у него кий и грубо сказал:

- Договор дороже денег: ты, Орлов, сейчас один, а значит, должен повиноваться мне беспрекословно. Я буду на бильярде играть, а ты убирайся из трактира!

- У меня тут вино и девицы оплачены, - пытался возразить Фёдор.

- Оплачено тобою, а воспользуюсь я, - ухмыляясь, отвечал Шванвич. - Пошёл вон!..

Фёдор галопом ко мне; я иду с ним в трактир, и вот нас уже двое Орловых, а значит, Шванвич обязан уступить, однако он воспротивился:

- Это что за новости?!.. Эдак вы вечно будете один другого приводить - нет, считать надо по первой встрече!

Я Фёдору знак подал, и мы Шванвича в тот же миг за руки схватили и к выходу потащили. Он ругается непотребно, но вытолкали-таки мы его из дверей; не будь он так пьян, вряд ли мы с ним справились бы - сила у Фёдора была не та, что у Григория.

Однако то, что Шванвич пьян был, сыграло со мной злую шутку. Хмель ударил ему в голову, и он пришёл в бешенство, притаился за воротами и стал дожидаться моего выхода. Мне бы переждать в трактире, тем более что и Фёдор уговаривал, и девицы были хороши, и вино неплохое, однако настроения чего-то не было; вышел я через несколько минут из дверей, тут Шванвич на меня и налетел. Шальной был совсем - рубил саблей наотмашь; если бы не был он пьяный, мог бы насмерть меня зарубить, а так лишь левую щёку разрубил, впрочем, довольно глубоко. Я упал, а он бежать бросился: нёсётся с окровавленной саблей по улице, ничего не соображая.

Я встал, щёку платком повязал и пошёл домой - не в трактир же было возвращаться. Дома Ерофеич увидел, что со мною сталось, и давай меня ругать:

- Что же это ты вытворяешь, Алексей Григорьевич! В гуляку беспутного превратился, голь кабацкую - ох, рано умер твой батюшка: он бы не посмотрел на твой мундир, взял бы палку, да дурь из тебя повыбил бы!

- Молчи, дурак! - говори я ему. - Как ты смеешь со своим барином так разговаривать?

- А вот и не замолчу - что, правда глаза колет? - не сдаётся он. - Я сколько раз на медведя в одиночку хаживал, так неужто барчука неразумного испугаюсь? Ваша матушка наказывала мне за вами смотреть и от всяких бед оберегать - вы среди братьев самый отчаянный!

Поругались мы ещё маленько, а потом он начал рану мою лечить. Велел терпеть, - и сперва двойной водкой её обработал, затем зашил шелковой ниткой, будто рваный камзол, в другой раз водкой облил, а остаток дал выпить. Ничего, зажило, как на собаке, но след остался на всю жизнь, - граф потёр щёку. - ...А Шванвич от нас долго скрывался, особенно опасаясь Григория, который поклялся из-под земли его достать.

Через несколько времени произошёл переворот, возведший Екатерину на престол, а нас - на первую ступень государства. Шванвич, видно, уже почитал себя погибшим, однако я зла на него не держал: когда Шванвича почему-то сочли защитником свергнутого Петра Фёдоровича и в крепость поместили, я пришёл его освободить. Увидев меня, он побледнел - решил, наверно, что на казнь его поведу, - но я ему сказал:

- Кто старое помянет, тому глаз вон! Давай-ка обнимемся и забудем былое; я тебя всегда за силу и смелость уважал, - будем приятелями!

Он даже прослезился:

- Ну, Орлов, отныне я твой раб! Прости меня за то, что я тебе и братьям твоим сделал, - а приятелем твоим быть для меня большая честь!

Вот так мы с ним подружились, а вскорости я ему ещё немалые услуги оказал. После освобождения Шванвича перевели в Ингерманландский карабинерный полк, который был отправлен на постоянные квартиры в Торжок, - там Шванвич какого-то купчишку так отлупил, что дело до суда дошло, а затем и до государыни. Снова я за него вступился, и всё обошлось, слава Богу!.. Однако тут другая беда пришла: сын Шванвича, Михаил, попал в плен к Пугачёву и имел глупость служить злодею со всеусердием. Потом, правда, сбежал и явился к законным властям с повинной, но был отдан под следствие вместе с другими пособниками Пугачёва и ожидал неминуемой смерти. Опять я перед государыней хлопотал, и она всемилостивейше заменила смертную казнь на вечную ссылку.

Шванвич сам благодарить меня приехал и такой обед устроил, что начали мы гулять в пятницу, а закончили во вторник - через две недели. Вот уж была гулянка, так гулянка!..

Дворцовый переворот

Алексей Григорьевич замолчал, глядя на огонь и продолжая улыбаться; у других костров цыгане продолжали петь вполголоса, почти не нарушая тишину ночи.

- Много на тебе зарубок жизнь оставила, а ты по-прежнему орлом паришь, - задумчиво сказала Ляля, поглаживая рубец на щеке графа.

- Мы с судьбой квиты: бить она меня била, но и давала немало, - возразил граф. - Кем я был до переворота, приведшего к власти Екатерину? - бедный солдат и всё! А после на такую высоту вознёсся, на которую редко кто поднимается - разве что орёл? - усмехнулся он.

- Надо ли об этом сейчас рассказывать, дядюшка? При посторонних? - Григорий Владимирович выразительно посмотрел на меня и цыганку.

- Про Орловых столько небылиц сочинили, что давно пора быль рассказать, - и если не теперь, то когда? Может, не доведётся уже, - спокойно ответил граф. - Я во многих наиважнейших для государства делах участвовал и если о том понапрасну не болтал, то единственно из нежелания чужие тайны выдавать. А ныне чего опасаться: тайны сии пылью покрылись, и людей, к ним причастных, давно на свете нет... А про себя скажу - я никогда никого не боялся, напротив, меня боялись, - граф выпрямился и сверкнул глазами. - Государыня Екатерина Алексеевна так прямо и говорила, что Алексей Орлов - самый опасный в России человек и может даже её, императрицу всероссийскую, жизни лишить. Это она про смерть своего покойного супруга забыть не могла, хотя сама этой смерти пуще всех желала, но пришлось бы, и её я не пощадил бы - а чего щадить, если бы она дурно и зло правила?.. При недоброй памяти императоре Павле был у меня разговор о нём с моей давнишней приятельницей Натальей Загряжской, бывшей фрейлиной царского двора. Я тогда за границей жил, удивляясь, как в России такого урода, как Павел, терпят. "А что же прикажешь с ним делать? Не задушить же его, батюшка?" - говорит мне Загряжская. "А почему же нет, матушка?" - отвечаю я.