Страница 45 из 102
Трудно было сказать, что Яров похож на Печорина, но Зуевой он бы точно понравился.
Домой мы возвращались вдвоём с Дятлом, грязные и измученные. По правде говоря, копал он не хуже других, а, может, и лучше. Во всяком случае, сильно старался.
— Я совершенно не приспособлен к физическому труду, — он показал свежие красные мозоли. — Мама говорит, что у меня руки не из того места растут.
— А ты вообще пробовал ими что-то делать, кроме как на клавиши нажимать или страницы перелистывать?
— Наверное, нет, — признался он смущенно.
Разговаривать с ним было забавно.
— Чего ты в драку-то полез? Нервы сдали?
Дятел неопределенно пожал плечами:
— Настоящие герои не те, кто воюет, а кто налаживает мир.
— Серьёзно? Это ты так героем собирался стать? — он развеселил меня ещё больше.
— Трифонов и Яров могли бы поговорить и уладить свои разногласия без этого ужаса. Они же не тупые.
— Есть вещи, которые пустыми разговорами не решишь.
— Неправда. Это в животном мире самцы из-за самок насмерть дерутся, но у них нет ни разума, ни речи. Только инстинкт. А человек, он на то и человек, чтобы быть выше этого.
— Да брось. У людей всё так же. Как можно насчет этого договориться?
Мы обошли огромную лужу, разлившуюся посреди дороги. В ней обреченно, подобно брошенным дрейфующим кораблям, плавали ярко-желтые кленовые листья.
— Знаешь, почему самки предпочитают не только самых сильных, но и самых ярких самцов? Потому что если, несмотря на яркое оперение или чересчур длинный хвост, они умудряются выжить во враждебной окружающей среде, значит, обладают хорошими генами и подходят для разведения потомства. Но в человеческом обществе самым главным показателем удачного выживания является ум.
— Это ты пойди Нинке расскажи. Она тебе популярно разложит теорию собственного выбора. Да и она тут особо не при чем.
— Любая война уничтожает самых сильных и самых ярких, но не самых умных — тех, которые эту войну прекращают, поскольку умеют договариваться.
— Ты это на себя намекаешь?
— Совсем нет. Просто ты говорил, что веришь в естественный отбор. Вот я и стараюсь разговаривать о том, что тебя волнует, а не про вселенные или параллельные миры.
Он сказал это так искренне, что мне неожиданно стало приятно оттого, что он всё же считается с моими интересами.
— В таком случае, скажи, как влияет естественный отбор и выживаемость на устройство вселенной?
Всё это время Дятел, как и я, уныло плёлся, свесив голову и глядя под ноги, но после моего вопроса сразу вскинулся:
— Смотря о какой вселенной идет речь.
— Что значит «какой»? Мы пока что в этой живем.
— Если мы говорим о нашей Вселенной в её объективном историко-научном понимании, то отбор никак не влияет. Ведь течение воды никак не влияет на саму воду. Но если рассматривать вселенную как личную систему, то, можно сказать, что выживаемость — это и есть жизнь.
— Личную систему?
— Вот смотри, — притормозив немного, он вперился в меня, как в учительницу, которой собирался доказать теорему. — Любая вселенная — это материя, время и пространство. А теория относительности утверждает, что эти вещи напрямую зависят друг от друга. И если материя исчезает, то с ней исчезают пространство и время. Выходит, что если человек умрет, то с ним исчезнет и вселенная. Логично?
Я пожал плечами.
— Но на самом деле она же не исчезает. Для нас с тобой и для многих других. Получается, что исчезает только один из миров Универсум, сумма рерум.
— Чё?
— Это на латыни. Универсальное множество. Означает совокупность объектов и явлений, складывающихся в единую систему. Универсум — есть единство абсолютно всего.
— Ну ты, Дятел, даешь! Я вообще ничего не понял. Сумма рерум какая-то. Звучит как ругательство.
Я уже сто раз пожалел, что был так милостив и подкинул ему эту тему.
— Думаю, «сумму рерум» тут надо трактовать, как объединение вещей, из которых состоит та или иная вселенная. Хотя, честно сказать, отдельно от Универсума я это понятие никогда не встречал.
— Ладно, всё. Давай, заканчивай. У меня теперь не только всё тело болит, но и мозг взрывается, — я накинул капюшон, хотя дождя не было.
Однако Дятел уже глубоко задумался, вероятно, рожая какую-то новую гениальную мысль. Наконец выдал.
— У тебя в твоей старой квартире стул есть?
— Ну.
— Так вот, этот стул являлся элементом только твоей вселенной, потому что я его никогда не видел и до этого самого момента даже не подозревал о его существовании. В моей вселенной его не было. Но теперь есть. Старый стул Никиты тоже стал вещью из моей личной сумма рерум. Из моей вселенной. Той, которая исчезает, когда Универсум остается.
Он счастливо засмеялся.
— Нужно будет это где-нибудь записать и попробовать обосновать эмпирически.
В подъезде, возле лифта, мы встретили Вениамина Германовича с сумками, который снова поинтересовался, почему не захожу к ним. Я собирался выдать очередную отмазку, как вдруг вспомнил про снотворное. Вот у кого этого добра завались.
— А хотите, мы прямо сейчас зайдем? — предложил я, не особо рассчитывая, что он согласится, потому что мы были красные, потные и грязные.
Но он очень обрадовался:
— Если Джейн не спит, это было бы замечательно. Можете заглянуть к нам минут через двадцать?
========== Глава 18 ==========
Поначалу Дятел идти не хотел, но когда услышал «за компанию» сразу согласился.
На взрослых он всегда производил хорошее впечатление, и был нужен мне для разговоров. Быстро приняли душ и переоделись.
— О! Юные боги. Прекрасно! Мы вас ждали, — Вениамин Германович, облаченный в бордовый, расшитый золотом халат, широким жестом пригласил войти. — Какие фактурные лица и тела. Жанна будет счастлива. Не поверите, как сейчас сложно с натурой. Раньше, пока она работала в студии, там всегда было полно подрабатывающих студентов, а теперь то помещение выкупили и подыскать что-то новое проблематично.
Он провел нас в гостиную. Тёмный бархатный диван, два огромных кресла с подушками, высокий круглый столик на одной ножке, тяжелые задернутые шторы, под потолком горела массивная хрустальная люстра с подвесками. Все стены были заставлены застекленными книжными шкафами, а между ними висели картины в золоченых рамах. На столике стояла ваза с фруктами, коробка шоколадных конфет и две книги.
— Присаживайтесь, — Вениамин Германович указал на кресла.
Мы оба робко присели.
— Что ж, пока Джейн пишет, я не премину воспользоваться возможностью узнать, чем сейчас живет и дышит молодежь. Ты же Ваня? Твоя бабушка про тебя много рассказывала. Слышал, ты много читаешь.
— Это правда, — обрадовался Дятел.
Выдержав театральную паузу, Вениамин Германович медленно опустился на диван и по-барски раскинул руки.
— А вы знаете, что я пишу книги?
Мы кивнули.
— Знаете о чем?
Мы переглянулись, но ничего не ответили.
— Вот и замечательно. Тогда тебе, Ваня, я сделаю небольшой подарок, — он взял со столика увесистую книгу. — Это мой роман «Прощение».
— Спасибо, я попробую, но обычно такое не читаю, — не моргнув и глазом, сказал тупоголовый Дятел.
— Какое такое? — толстые белые брови Вениамина Германовича взметнулись вверх.
— Про любовь, — вывернулся он.
— Значит, фантастику любишь? — понимающе покачал головой писатель. — Я в твоём возрасте тоже любил пофантазировать о пришельцах.
— Пришельцы — это вчерашний день. Матрица Вселенной гораздо интереснее. Многовариантность во времени и пространстве. Кроличьи норы.
— А ты? — Вениамин Германович перевел взгляд на меня. — Судя по всему, ты продукт веб-поколения.
— Может и веб, но читать я умею, — не знаю, что он во мне такого углядел, но было немного обидно, что я показался ему поверхностным.
— Это хорошо. Тогда тебе я подарю роман о любви и ненависти: «Падение».