Осенний дом

– Эй, плачь уже! Я не за молчание деньги платил! – отчётливо потребовал кто-то из зала. Сцена требовала напряжённой, сосредоточенной игры. Если Дэниел сейчас отвлечётся, будет плохо.

– Правильно! Слезу пусти! – какой-то другой мужчина-человек метнул в Дэниела коркой хлеба. В такие моменты Кира всегда испытывала мучительный стыд за принадлежность к виду людей. Так отвратительно могли поступать только перевёртыши и люди.

И всё же это случилось – Дэни поднял глаза и посмотрел на тех двоих. Леди, замершие было, начали вслух возмущаться. Это же оскорбление их любимца. Другие мужчины зароптали ещё громче, уговаривая дам уйти, и вернуться, когда будет играть кто-то менее женоподобный или бесталанный. Но Дэни – несомненно хороший актёр. Просто он… женщины слишком млеют от его образа в полной сантиментов пьесе, и их мужчинам именно это и не нравится. Раньше доходило даже до того, что ревнивые мужья подкарауливали Дэниела по вечерам, чтобы испортить ему лицо. Чистокровный человек из всех этих переделок так легко не смог бы выбраться. Но сейчас катастрофа может произойти прямо в зрительном зале. Кира ощутила, как кровь отливает от её щёк. Хорошо, что Кэрри и Джина не пришли.

– Милейший, это вам не ресторан, – Эшберн встал, сделал несколько шагов, протянул руку и за ухо поднял одного из крикунов. – Как вам в голову пришло есть в храме искусства? Вы бы ещё на выезд императора сырную похлёбку принесли.

Кто-то похихикал, кто-то нет, а, тем не менее, Дэни едва улыбнулся, все стихли, и, когда краснеющий господин получил обратно за пазуху принесённую еду в салфетке и был вытащен за двери, представление вполне успешно продолжилось.

Ночь освежала. Но откуда-то взялась морось. Все зрители уже разошлись-разъехались, и только Кира с его светлостью поджидали Дэниела.

– Меня сейчас вырвет, – простонал Дэниел, выйдя на улицу и опускаясь на ступеньки лестницы служебного хода. Он позволил своей реакции на произошедшее проявиться только сейчас.

– Дыши глубже, – посоветовал граф. – Ты уверен, что хочешь играть для таких? Они есть везде. В театрах Ньона не бросаются объедками, но сорвать спектакль тоже вполне могут. Просто так. Идиотской забавы ради. Одну нашу актрису специально доводили до истерики два раза подряд. С тех пор я держу наёмников среди зрителей.

– Без разницы, – выдавил Дэниел. – Я просто… хочу играть. Больше, лучше, сильнее. Даже не важно… для кого. Эмоции, в целом, у преступников и праведников, у людей и крылатых, одни и те же. А те двое просто придурки. Пара на сотню всегда найдётся – ничего не поделаешь.

– Может… – Кира помедлила, – может, домой пойдём?

Дэниел кивнул и спустился к матери. Она подняла руки к его лицу и, погладив щёки и поцеловав, сказала:

– Ты вспотел. Волосы ещё не совсем высохли.

– Да, – отстранённо отозвался Дэниел.

– Старался очень, я видела.

– Да.

– Это так тяжело?

– Это… бывает тяжело. Я опустошён. Хочу… отдохнуть. Разбуди меня завтра на рассвете. Надо заканчивать с этим местом. Я не научу их уважать театр, оставаясь тем же.

– Отлично, – спокойно произнёс его светлость.

Через три недели Кира уже прощалась с сыном.

– Пиши каждый день, – морщась от подступающих слёз, просила Кэрри.

Джина, тряхнув тёмными, рыжевато-каштановыми кудрями, приникла к брату, сжав в кулачках ворот его рубашки:

– Пиши сразу нам всем, чтобы сберечь время. Мы будем читать вслух вечерами.

– Я лучше книг пришлю, – улыбнулся Дэни.

– Не шути! – Кэрри ощутимо тыкнула брата пальцем в плечо. – Пиши обязательно. В Ньоне так опасно. Вдруг ты попадёшь в неприятности, а мы даже знать не будем?

Дэниел ничего не ответил, мягко улыбнулся, расцеловал сестёр и мать, и влез в экипаж отца. Для мальчика начиналась новая жизнь.

24.5.34. – Двадцать четвёртый день пятого лунного периода тридцать четвёртого года эпохи Террора Сапфира.

Дэниел смотрел в окно экипажа почти безотрывно. Внимательно смотрел, старался подметить как можно больше. Ньон. Огромное скопление чистокровных и полукровок, богатых и бедных, слабых и сильных перевёртышей, крылатых, фитов и людей. Отец не мешал разговорами. Хозяин четырёх театров, он неплохо знал, как важна для актёра наблюдательность, способность видеть детали и общую картину.

– Всё-таки… постарайся быть предельно учтивым, – нарушил молчание отец. – Твой прадед вспыльчив. Но это даже ерунда, если он разозлиться. Лучше побойся обидеть герцогиню. Эта женщина слишком много сделала для нашего клана.

– Хорошо. Но знаешь… слово "клан" ты произносишь как-то… с нагрузкой. Заметно.

– Носить имя наследника Сапфира… это нагружает. Дополнительной ответственностью.

– Я узнаю его, Сапфира? А главу клана? Слышал, большинство Сильверстоунов на одно лицо.

– Ну, нет. Спутать можно только Сапфира и Джереми, и только в сумерках, спьяну, на расстоянии ближе, чем на вытянутую руку. Они синхронно забывают о стрижке и расчёсках, так что у обоих на голове нечто вроде "я только проснулся" или "зачем сушить волосы после ванны".

– Джереми – это тот твой родной брат, который служит в космофлоте?

– Да, но он приезжает во дворец всего пару раз в год.

– Дворец уже близко?

– Да.

– Я обязательно всех перепутаю.

– Тогда… посмеёмся.

– Смейся над чем-нибудь другим! – с лёгким возмущением возразил Дэниел, но тут же взял себя в руки: – Назови мне какие-нибудь яркие, заметные черты каждого. И кто кем кому приходится.

– Да это не важно. Трое из Си – члены принсипата, принцы империи, но им обычно ни до чего – хмыкнут и пройдут мимо. А вот главу клана знать важно. Ричард Сильвертон – в прошлом предводитель крылатых на всём Клервинде. У него строгий, серьёзный вид, и серые, слегка светящиеся, переливающиеся, будто жидкий металл, глаза. Злить его нельзя. Его жена – герцогиня Сильвертон, Оливия. Самая большая драгоценность дворца. Я повторяюсь? Но её, впрочем, не так-то просто задеть. Она идеальная женщина – понимающая и добрая. У них дочь, Мелисса, моя тётушка. Сводная, получается. Мать и дочь очень похожи, но дочь часто ведёт себя хуже избалованной принцессы крови, а мать – самое тактичное существо на планете. Она – та, кто может, с небольшой долей вероятности, спасти любого Сильверстоуна от оплеухи главы клана. Твоего деда, Роджера Кардифа, Оливия однажды спасла от смерти. Сильвертон его чуть не прикончил.

– Подожди. Правильно ли я понял? Герцог чуть не убил своего родного сына и наследника? Всерьёз?

– Да, – легко сказал крылатый папочка.

– Поворачиваем обратно, – порывисто выпалил Дэниел. – Ни к чему мне эти проблемы.

Отец только рассмеялся.

– Сомневаюсь, что ты заставишь герцога так же стесняться родства с тобой, как с моим отцом.

– Я актёр, – напомнил Дэниел.

– Тогда да, вполне возможно, – с притворной серьёзностью согласился Энтони Эшберн. – Мы почти прибыли. Самый большой дворец справа – твой новый дом.

Над трёх-четырёхэтажными домами выплыл огромный белоснежный, золотистый в лучах солнца и голубоватый в тени, дворец. Половина Педделстокса могла бы с лёгкостью спрятаться внутри так называемого Нью-Лайта.

Во рту пересохло. Дэниел клацнул зубами и сглотнул.

– Убить вас за такой дворец никому не хочется? – тихо поинтересовался он.

– Помилуй, дорогой. Это пока ещё просто большая белёная хижина, и она даже не вполне достойна укрывать разом главнокомандующего поднебесными войсками, а так же ясновидящего, и красивейшего мужчину империи – трёх членов принсипата, а ещё и герцога, тысячу лет исполнявшего обязанности предводителя крылатых. И я опять повторяюсь.

– Ха… – начал Дэниел, но не смог продолжить. Экипаж подъехал ближе, и у нового жильца появилась возможность разглядеть "хижину" лучше.

Обёрнутый рядами кружева лоджий и галерей, словно едва удерживающих взвившиеся и заледеневшие пенные волны изукрашенных парапетами куполов, ажурных карнизов и балконов, Нью-Лайт всё рос из-за домов. Иногда становились видны внушительных размеров зелёные кристаллы оранжерей, неожиданно суровые глухие стены, составленные из гигантских полуколонн, грандиозных размеров витражи из стекла всех возможных оттенков синего и многие ряды высоких окон.