Время и книги (сборник)

Я еще не сказал ни слова о том, что, на мой взгляд, является величайшим достоинством этой замечательной книги: она легко и с удовольствием читается – с большим удовольствием, чем некоторые более значительные и знаменитые романы. Как сказал Скотт, мисс Остен пишет о простых вещах – перипетиях, чувствах и характерах из обычной жизни; в ее книгах ничего особенного не происходит, однако, дойдя до конца страницы, вы в нетерпении переворачиваете ее, желая знать, что будет дальше, там тоже нет ничего экстраординарного, но вы опять с тем же нетерпением переворачиваете страницу.

Когда это эссе уже было написано, мне случилось однажды вечером сидеть за ужином рядом с дамой, оказавшейся в родстве с потомком брата Джейн Остен. Как помнит читатель, этому брату его кузен оставил большую собственность в Кенте и Хэмпшире при условии, что он будет носить фамилию Найт. У кузена были одни дочери, одну из которых, Фанни, Джейн Остен особенно любила. Та выросла и по мужу стала леди Нэтчбул. Наш разговор за столом перешел на Джейн Остен, и моя соседка сказала, что у ее родственника есть неопубликованное письмо леди Нэтчбул к ее младшей сестре миссис Райс, где говорится о знаменитой тетке. Я загорелся желанием увидеть его, и вскоре любезная дама выслала мне копию письма. Это удивительное письмо так характерно для своего времени и так любопытно, что я счел его достойным опубликования. С разрешения лорда Брэбурна, прямого потомка леди Нэтчбул, я его здесь привожу. Курсив показывает подчеркнутые ею слова.

По тому, как начинается письмо, можно предположить, что миссис Райс смущали некоторые услышанные ею вещи относительно положения тети Джейн в обществе, и она интересовалась, была ли в этих слухах неприятная правда. Леди Нэтчбул в ответ написала следующее:

«Да, моя дорогая, это правда: у тети Джейн по разным причинам были не такие утонченные манеры, какие ей следовало иметь при ее таланте; живи она пятьдесят лет спустя, она бы больше пришлась ко двору. Семья была небогата, а происхождение людей, с которыми они преимущественно общались, было далеко не высоким, – короче говоря, весьма заурядным. Они, конечно, превосходили окружение по умственному развитию и воспитанию, но в манерах оставались на таком же уровне; однако, полагаю, в дальнейшем общение с миссис Найт (она их любила и всегда была к ним добра) послужило оттачиванию их манер, а тетя Джейн была настолько умна, что рассталась со всеми признаками «недостатка вкуса» (если такое выражение допустимо) и научилась вести себя как леди – во всяком случае, в общении с другими. Обе тети (Кассандра и Джейн) воспитывались в полном неведении относительно светского общества и царящих там нравов (я имею в виду манеры, моду и т. д.), и, если бы не женитьба папы, приведшая его в Кент, и не доброта миссис Найт, которая приглашала погостить то одну, то другую сестру, они остались бы, несмотря на весь их ум и добросердечие, значительно ниже стандартов, принятых в хорошем обществе. Прости, если тебе неприятно это читать, я всей душой чувствую твою грусть, но все-таки решила написать правду. А сейчас пора одеваться…

…Любящая тебя сестра

Ф. С. Н.»

Это письмо показывает, что можно иметь у своих ног весь мир и тем не менее не производить никакого впечатления на ближайших родственников.

Стендаль и «Красное и черное»

Невозможно на нескольких предоставленных мне страницах дать вразумительное представление о жизни Анри Бейля, известного миру как Стендаль. О его жизни нужно написать целую книгу, а чтобы она была понятной, придется углубиться в общественную и политическую историю его времени. К счастью, такая книга уже существует, и если читатель «Красного и черного» захочет узнать больше, чем я могу себе позволить, об авторе романа, ему лучше всего прочесть живо написанную и полную реалий того времени недавно вышедшую книгу Мэтью Джозефсона «Стендаль, или Поиски счастья». Я же ограничусь только фактами из жизни писателя.

Стендаль родился в Гренобле в 1783 году, отец его, адвокат, был богатым и влиятельным человеком. Мать, дочь главного городского врача, умерла, когда сыну было семь лет.

В 1789 году началась Французская революция. В 1792 году казнили Людовика XVI и Марию Антуанетту.

Стендаль подробно описал свое детство и отрочество, их интересно изучать, потому что именно тогда он вбил себе в голову предрассудки, которые сохранил до конца жизни. После смерти матери, которую, по его словам, он любил со страстью пылкого любовника, о нем заботились отец и сестра матери. Отец был серьезный, честный человек, тетка – требовательная и благочестивая. Мальчик их ненавидел. Принадлежа к среднему классу, они, однако, симпатизировали аристократии, и революция привела их в смятение. Стендаль уверяет, что у него было несчастное детство, но даже из его слов видно, что особенно жаловаться ему было не на что. Мальчик был умен, любил спорить и создавал взрослым проблемы. Когда террор докатился до Гренобля, отец Стендаля попал в список подозреваемых в сочувствии к роялистам; сам он считал, что этому способствовал его конкурент по фамилии Амар, который мечтал заполучить его практику. «Но Амар, – сказал умный мальчик, – внес тебя в лист, где находятся все те, кто не симпатизирует республике, а ты ведь действительно ей не симпатизируешь». Конечно, так и было, но не очень приятно слышать такое пожилому человеку от собственного сына, когда существует реальная угроза гильотины. Стендаль обвинял отца в скупости, но ему всегда удавалось при желании выпросить у того деньги. Ему запрещали читать некоторые книги, но он все равно их прочел. Такое случается с тысячами тысяч детей во всем мире с начала книгопечатания. Основное недовольство мальчика вызывало то, что ему не разрешали свободно общаться с другими детьми, однако жизнь его протекала не так одиноко, как он изображал: у него были две сестры, а на уроках с его наставником – иезуитским священником – присутствовали и другие мальчики. На самом деле Стендаля воспитывали точно так же, как и остальных детей из зажиточного среднего класса того времени. Как все дети, он видел в обычных ограничениях жестокую тиранию, и когда его засаживали за уроки и не разрешали делать то, что ему хотелось, считал себя жертвой чудовищной жестокости.

В этом Стендаль не отличался от большинства детей, но те, вырастая, обычно забывают все плохое. Он же был другим и в пятьдесят три года все еще пестовал старые обиды. Из-за ненависти к воспитателю-иезуиту он стал ярым антиклерикалом и до конца жизни не мог поверить, что религиозный человек может быть искренним. Его отец и тетка были преданными роялистами, и потому он стал страстным республиканцем. Но в одиннадцатилетнем возрасте, отправившись вечером тайно на революционный митинг, он испытал нечто вроде шока. Рабочие оказались сборищем грязных, дурно пахнущих и неграмотных людей. «Короче говоря, – писал Стендаль, – каким я был тогда, таким и остался. Я люблю простых людей, ненавижу их угнетателей, но жить среди них было бы для меня постоянной мукой… У меня были раньше и остались теперь в высшей степени аристократические вкусы; я готов сделать все для народного счастья, но скорее соглашусь проводить ежемесячно две недели в тюрьме, чем жить с лавочниками». Нельзя не улыбнуться при мысли о том, как этот взгляд типичен для бунтарски настроенных молодых людей, которых часто встречаешь в гостиных богачей.

Стендалю было шестнадцать, когда он впервые приехал в Париж. Отец дал ему рекомендательное письмо к своему родственнику месье Дарю, двое сыновей которого работали в Военном министерстве. Пьер, старший, возглавлял там отдел и вскоре назначил молодого кузена одним из своих многочисленных секретарей. Когда Наполеон начал вторую итальянскую кампанию, братья Дарю отправились с ним, а вскоре и Стендаль присоединился к ним в Милане. После нескольких месяцев его работы в канцелярии Пьер Дарю направил Стендаля в драгунский полк, но тот, наслаждаясь веселой жизнью в Милане, не торопился на новое место службы и, пользуясь отсутствием Дарю, уговорил некоего генерала Мишо взять его к себе адъютантом. Вернувшись, Пьер Дарю потребовал, чтобы Стендаль ехал в свой полк, тот под разными предлогами уклонялся от этого шесть месяцев, а когда наконец добрался до полка, то нашел жизнь там безумно скучной и, сказавшись больным, получил разрешение уйти в отставку. В военных действиях он не участвовал, что не мешало ему в последующие годы хвастаться якобы проявленной в бою удалью; действительно, в 1804 году он сам написал на себя характеристику (ее подписал генерал Мишо), где подтверждал проявленное им мужество в сражениях, в которых – и это доказано – он просто не мог участвовать.