Страница 16 из 25
Аналогичным образом в Золотой Орде в процессе принятия ислама в качестве официальной религии в систему золотоордынского права были включены нормы шариата, а мусульманские чиновники и представители духовенства вошли в состав золотоордынской администрации: так, в ярлыках ханов Золотой Орды «мусульманского периода», помимо и ранее упоминавшихся темников, тысячников и др. появляется обращение также к кадиям, муфтиям и другим представителям мусульманской социально-политической системы[214].
Точно так же мусульманское право укрепилось и в Чагатайском улусе, вернее – в государстве Тимуридов, сменивших Чагатаидов на троне Мавераннахра в начале XV в. Наследники Тимура прекрасно осознавали нелигитимность своего правления (не будучи потомками Чингис-хана, они претендовали на верховную власть) и поэтому решили отказаться от монгольского законодательства, нарушителями которого они являлись, и заменить его положениями шариата. Так, в правление Шахруха, сына Тимура, в правовую систему государства Тимуридов (так и не изжившую до конца влияние обычного тюрко-монгольского права и имперского права Чингизидов) были инкорпорированы нормы шариата и фикха[215].
Анализ вышеприведённых условий рецепции иностранного права в государствах Чингизидов позволил нам выявить одну закономерность: практически во всех случаях рецепция осуществлялась из права не зависимых государств, а не покорённых монголами народов. Недостаток источников не позволяет нам дать однозначный ответ, был ли этот принцип официально закреплён в правотворческой практике монголов или нет. Единственный известный нам пример, когда он был официально сформулирован – это отказ монгольского хана Тимура (император Чэн-цзун), внука Хубилая, ввести в действие созданный его китайскими советниками кодекс законов. Он мотивировал своё решение тем, что положения кодекса опираются на старинные китайские традиции, а теперь китайцы завоёваны монголами и поэтому их опыт вряд ли будет хорош для победителей[216]. Тем не менее на практике этот принцип, похоже, действовал практически всегда.
Наверное, единственный случай в истории чингизидских государств, когда рецепция иностранного права была произведена из права завоёванных государств при непосредственном участии чиновников этих самых покорённых государств – это реформы Елюя Чу-цая, бывшего чиновника империи Цзинь, основанные на правовом опыте самой империи Цзинь. Однако даже в данном случае можно увидеть, что рецепция права была осуществлена от ещё непокорённого народа: реформы Елюя Чу-цая начались в 1229–1230 гг., тогда как империя Цзинь была окончательно завоёвана только к 1234–1235 гг. и, соответственно, до этого времени могла считаться формально независимым государством.
Гораздо сложнее было следовать этому принципу монгольским правителям Китая и Ирана. В этих странах, как уже отмечалось выше, издревле сложилась собственная правовая традиция, влияние которой было просто невозможно не учитывать. Однако и тут монгольские законодатели сумели придать рецепции иностранного права (права покорённых народов!) характер новаций.
Так, откровенный характер заимствований преобладающей части норм китайского права в кодификациях императора Ин-цзуна был несколько завуалирован. Во-первых, в эти кодификации было включено значительное число (до трети всего содержания) указов более ранних монгольских ханов – императоров Юань, а во-вторых, использовался правовой опыт не только завоёванных империй Цзинь и Сун, но и более ранних китайских государств[217]. Соответственно, главным инициатором и создателем всех трёх собраний законов считался сам император Ин-цзун.
Честь разработки и проведения реформы права и системы управления в Государстве Ильханов её подлинный автор Рашид ад-Дин уступил своему патрону – ильхану Газану. И. П. Петрушевский считает, что везир «приписал» славу законодателя и реформатора ильхану «из лести»[218]. Однако выявленный нами принцип позволяет объяснить причину почтения сановника к своему повелителю иначе: рецепция персидского права в результате действий везира приобрела характер новаций – как бы заново созданных норм права, инициатором же нововведений представал сам монгольский ильхан, а не представитель покорённого населения!
Наиболее виртуозный, на наш взгляд, способ «замаскировать» рецепцию права покорённого народа имел место при включении в право империи Юань норм и принципов буддийского права, заимствованного из Тибета. Тибет к этому времени находился в составе Монгольской империи, т. е. в полной мере относился к категории завоёванных государств. Чтобы рецепция тибетского права не выглядела прямым заимствованием, была создана правовая фикция – т. н. концепция «двух учений» или «двух законов». Она сводилась к тому, что светское право (закон), установленное монархами Монгольской империи, дополнялось правом (законом) духовным – буддийскими нормами. Чтобы придать этой концепции легитимность, первым адептом «двух учений» в «Белой истории» назван сам Чингис-хан[219]. Соответственно «религией» его внука Хубилая названы «два закона устройства вселенной, [из них] духовное правление [подобно] шёлковому узлу, правление хагана [подобно] золотому ярму»[220]. В монгольской историографии XVII–XVIII вв. эта концепция получила дальнейшее развитие, и считалось, в частности, что каждый великий хан (начиная уже с Мунке) имел собственного буддийского наставника[221]. Таким образом, тибетское буддийское духовенство приравнивалось к высшему чиновничеству Монгольской империи и в некоторых случаях ставилось едва ли не наравне с её правителями и имело полное право проявлять законодательную инициативу!
Правители же монгольских государств, принявших ислам, нашли возможность соблюсти рассматриваемый принцип несколько иначе. Так, в источниках по истории ислама в Золотой Орде мы практически не встречаем сведений о правотворческой деятельности и значительной политической роли собственно ордынских правоведов и богословов – из Волжской Булгарии, Крыма, Хорезма. Советниками-богословами золотоордынских ханов-мусульман или видными чиновниками (в т. ч. и в судебной сфере) были выходцы из Мавераннахра, Ирана и даже Египта[222]. В то же время собственно ордынские богословы и знатоки права в большей степени были известны именно за рубежом, в первую очередь в Египте, союзном Золотой Орде, а также в Чагатайском улусе и Иране[223]. Полагаем, что возвышение иностранных мусульманских деятелей можно объяснить выявленной нами закономерностью: заимствование иностранного права формально от выходцев из независимых государств (включая и другие монгольские государства – Иран и Мавераннахр, не подчинённые Золотой Орде) было допустимо в отличие от права покорённых государств.
Правители Чагатайского улуса действовали аналогичным образом, в полной мере следуя принципу заимствования права не от собственных подданных, а от иностранных государей. Так, согласно тимуридскому историку Абд ар-Раззаку Самарканди, советники Пир-Мухаммад-мирзы, внука Тимура, предложили для обоснования его права на престол «испросить грамоту на царство у абассидских халифов, живущих в Египте, и тем самым отменить законы, действовавшие при монголах»[224]. Шахрух-мирза, сын Тимура, ставший в конечном счёте верховным правителем государства Тимуридов, также решил опереться на авторитет египетских халифов, а также правителей и правоведов из Египта, Ирана и аравийских государств.
214
Радлов В. В. Ярлыки Тохтамыша и Темир-Кутлука // Записки Восточного отдела Русского археологического общества. – Т. III. – СПб., 889 (отд. оттиск). – С. 20–21; Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды. – Саранск, 1960. – С. 252.
215
См. подробнее § 1 четвёртой главы настоящей книги.
216
Ratchnevsky P. Jurisdiction, Penal Code and cultural confrontation under Mongol-Yuan law // Asia Major. – 1993. – Vol. VI. – Pt. 1. – P. 171.
217
Дробышев Ю. И. Экологические сюжеты в средневековом монгольском законодательстве // Mongolica VII. – СПб., 2007. – С. 79; Ratchnevsky P. Jurisdiction, Penal Code and cultural confrontation under Mongol-Yuan law. – Р. 172–173.
218
Петрушевский И. П. Политические идеи Рашид ад-Дина // Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. – Л., 1974. – Вып. III. – С. 28.
219
Čaɣan teьke – «Белая история». – С. 74.
220
Там же. – С. 80.
221
Лубсан Данзан. Алтан Тобчи. – С. 247–251.
222
См.: История Казахстана в арабских источниках. Т. III: Извлечения из сочинений XII–XVI веков / сост., пер., введ., комм. А. К. Муминова. – Алматы, 2006. – С. 122, 167–168, 190; Муминов А. Деятельность учёных улама из Ирана в Золотой Орде // Историко-культурные взаимосвязи Ирана и Дашт-и Кипчака в XIII–XVIII вв. Материалы Международного круглого стола. – Алматы, 2004. – С. 122–126.
223
Усманов М. А. Новые письменные источники по истории Поволжья (предварительное сообщение) // Средневековая Казань: возникновение и развитие. Материалы Международной научной конференции. Казань, 1–3 июня 1999 г. – Казань, 2000. – С. 144; История Казахстана в арабских источниках. – Т. III. – С. 76–77, 118–119, 124, 129–131, 133–134.
224
Цит. по: Бартольд В. В. Халиф и султан // Бартольд В. В. Сочинения. – М., 1966. – Т. VI. – С. 46.