Страница 17 из 28
– Вахтерша у нас – как цепной пес. За это и держим. Вы присаживайтесь, поговорим.
Кабинет Савелия Аркадьевича выглядел бедно, но прилично: в нем стоял диван, стол и кресла. Мама начала излагать ситуацию с академической справкой. Терпеливо все выслушав, Пилат пообещал уладить дело, после чего проводил нас через служебный вход, опасаясь разбудить чудовище, караулившее официальные врата.
Я бежала по улице и тащила за рукав маму, а под сапогами хрустел снег. Часы показывали, что мы опаздываем на собеседование. Каждую неделю, просматривая газету с объявлениями, я следила за новыми вакансиями.
«Требуется менеджер в компанию, продающую энергетическую добавку – китайский волшебный рис «Шурши», – гласила надпись на первой странице. – Зарплата менеджера приличная!»
Это хотя бы не эротический театр, попробовать стоило. Люди третьего сорта – с чеченскими паспортами – были обречены на безработицу. Выбирать не приходилось.
Соискателей собрали на частной квартире, пообещав прочитать лекцию о необычном рисе. Никто ничего не понимал, уставшие, запуганные люди толпились в прихожей и в подъезде, опираясь на перила.
– Набирают менеджеров! – слышался шепот. – Престижная должность, не будем голодать…
– Я молодая, меня возьмут, – радовалась девушка лет семнадцати.
Святая простота, здесь же одни аферисты!
Мой крик едва не вырвался из груди, но я вовремя спохватилась, встав в длинную очередь вместе с матерью.
Робкая надежда замаячила, как золотая рыбка: вдруг наши мучения закончатся, и ночевать на улицах не придется? Будет вдоволь еды, мы сможем оформить местную прописку, чтобы никто не преследовал нас как «чеченцев».
В ожидании лекции о пищевых добавках, которая все время откладывалась, я познакомилась с четырнадцатилетней Кристиной. Рассказала ей сны, в которых меня пытались растерзать волки, а я била их палкой, не позволяя подойти близко.
Когда спустя два часа нас все-таки пригласили внутрь, ведущая показала ролик на проекторе, и стало ясно, что это не более чем очередные жулики, распространяющие веселящие таблетки, которые почему-то назывались «Шурши».
– Благодаря волшебному рису, вы станете смелыми, вам будет безразлично, что происходит в стране! Вы будете чихать на телевизионные новости, – объясняла ведущая. – В древности людей, принимающих этот рецепт, называли «счастливые панды».
– Боже мой! – прошептала, протиснувшись ко мне Кристина. – Такой разводки не было даже в детдоме…
Между тем ведущая вскарабкалась на стол рядом с проектором, чтобы ее видели и задние ряды, и заявила, что сотрудники фирмы обязаны сами принимать волшебный рис, покупая его не меньше, чем на десять тысяч рублей в месяц. Это были баснословные деньги!
У присутствующих понуро вытянулись лица. Нищие и обездоленные, пришедшие в поисках рабочего места люди готовы были зарыдать, а я просто вздохнула с облегчением и начала рассказывать Кристине о местной больнице, откуда меня выгнали, отказавшись лечить без денег и медицинского полиса.
Черноглазая исхудавшая девочка посоветовала:
– Ты никому не говори, что приехала из Грозного. Люди обратят это во зло! Молчи о месте рождения!
Кристина сказала, что ее мать умерла от алкоголизма, а отец сдал трехлетнюю малышку в детский дом. В детдоме Кристину ежедневно избивали. Зверствовали воспитатели и старшие подростки. За проступки воспитанников не кормили. Глубокие рубцы и шрамы остались у девочки по всему телу.
Бабушке по отцу удалось оформить документы, и она забрала внучку к себе. Они жили впроголодь на крохотную пенсию, но Кристина радовалась тому, что ее не избивают, как раньше в детском доме.
Дед женился на другой женщине, оставил семью. Кристина с бабушкой ютились в подвале, где мыши проели доски – их единственное ложе. Снять комнату им было не по карману.
– В детском доме мне выбили передние зубы. Пьяный воспитатель стукнул головой о поручень кровати, – сказала девочка.
А затем она прочитала свои стихи. Это были пронзительные строки о том, что голодный человек не замечает красоты мира, ему все равно, летают ли в космос ракеты, он думает о хлебе и держится за больной живот.
Я записала ей наш телефон на бумажке, но она, скорее всего, потеряла ее, выбираясь из толпы. Мне хотелось помочь Кристине. Но как? Наше собственное положение ухудшалось с каждым днем. Снимать половину дома на Нижнем рынке мы уже не могли и начали вести переговоры о маленькой комнатке. Хозяйка комнатки, пригласив нас для знакомства, едва взглянула в паспорта и громко возмутилась:
– Черные из Чечни в моем жилье не нужны!
Узнав, что мы были на войне, она выгнала нас за порог и отказалась сдать жилье. Посредница, которая привезла нас, расстроилась. Пыталась убедить хозяйку комнатки, что мы – русские, но нам все равно ничего не сдали. После того как это стало достоянием маклеров на Пятачке, все отказались нам помогать.
Февраль не принес ничего, кроме стужи. Несколько раз нам угрожали соседи, заподозрив, что мы – чеченцы, а хозяйка требовала оплату вперед. Пришлось написать на бумаге объявление о продаже вещей и расклеить на ближайших транспортных остановках.
Семья из Дагестана, занимающаяся фермерством, позвонила нам в тот же день. Муж, жена и трое детей приехали на машине. Они купили разбитую синюю вазу, принадлежавшую некогда моей прабабушке и три фигурки из чугуна, наследство прадедушки. Вырученных денег хватило на самую простую еду в течение недели.
В детстве я ругала маму, спрашивая, почему мы не уехали во время войны? Почему не спаслись из-под бомб? Но что бы делал человек, приехавший сюда без средств? Не имеющий возможности арендовать угол? Он моментально стал бы бездомным и, возможно, замерз бы на улице от голода и холода. У русских не принято родниться с дальними родственниками. Все не так, как в Чечне, где живут целыми кланами. Тетушка Юлия нас жалела, изредка угощала, но на этом все.
Пенсионерка Клавдия, к которой мы обратились с просьбой пустить нас к себе на постой, сразу отказала, опасаясь, что ее примут за пособницу чеченских боевиков.
– Коты мне дороже, – сказала она. – А ухаживать за мной может и социальный работник.
В марте пришла новая беда: двадцатого числа мне исполнялось двадцать лет.
По российскому законодательству именно в этом возрасте человек обязан поменять внутренний паспорт, отсутствие которого чревато серьезными проблемами.
Для нас это означало совершенно безвыходную ситуацию.
Во-первых, чтобы человеку выдали паспорт, он должен иметь собственное жилье или прописаться у родных.
Во-вторых, если гражданин не имеет такой возможности, он должен стать бомжом и не беспокоить представителей власти.
Но мы все-таки решили побеспокоить и направились в паспортный стол, находящийся на территории районного отделения милиции.
В холле стояли дерматиновые кресла, как в советских кинотеатрах, а граждане жались вдоль стен, пытаясь заскочить в кабинет руководства. Это называлось живой очередью, когда нет предварительной записи, нет номерков с датой и временем и люди со своими проблемами рвутся, кричат и периодически дерутся прямо в коридорах.
Обездоленными и затравленными людьми управлять легче. Это поняли еще при Иване Грозном, проведя соответствующие реформы. Реформы оказались весьма действенными и настолько актуальными, что применялись до сих пор в полном объеме с той лишь разницей, что оружие вышло на другой уровень. Жизнь так и осталась ценой в копейку.
Мама, выстояв очередь, подошла к информационному окошку.
– Все решает наш главный. К нему идите! – фыркнула ей в лицо сотрудница паспортного стола, молодая девушка с милицейскими погонами.
Она не назвала нужную дверь, отвернулась и продолжила красить лаком ногти. Табличек на кабинетах не было, только номера. Поэтому люди бестолково сновали по коридорам и холлу, пытаясь угадать «правильную цифру», как в лотерейном билете.
Я наблюдала за посетителями: граждане рвались к заместителю начальника, к секретарю, а дверь главы паспортного стола находилась справа от информационного окошка. Проход к ней преграждала кадка с засохшим растением. Рядом стояли несколько человек с объемными папками в руках.