Страница 15 из 16
Гнев – показатель искренности. Нельзя разгневаться специально, по заказу. Зато по заказу можно творить зло (и есть специально обученные люди, которые делают это профессионально). В таком злодеянии может быть расчет, но мало страсти. Во всяком случае, в их «джентльменском наборе» нет места гневу.
А вот месть, даже самая безжалостная и кровавая, имеет свое эмоциональное оправдание. Об этом хорошо знали испанцы, благодаря которым расцвела их драма. Какую пьесу ни возьми, каждый раз убийство происходит на почве поруганной чести. Но мы, читатели, не видим в мстителях злых бесов, ведь они являются заложниками задетых чувств. Возьмем фильмы Квентина Тарантино – разве в них мало жестокости и крови? Напротив, иной зритель игнорирует его фильмы – либо по причине слишком жестоких сцен, либо по моральным соображениям: дескать, он просто играет на низменных инстинктах толпы. Но разве многовековая традиция мести – за честь, доброе имя или, в конце концов, за справедливость – не достойна называться «высокой»? Гнев героини Умы Турман в фильме «Убить Билла» показателен: в нем угадывается человеческая нотка, присущая каждому из нас. Поставь себя на место героини, и ты поймешь, с чем ей пришлось столкнуться. Расправа со своими врагами выглядит резонной – здесь нет холодного цинизма. И сколько бы ни утверждал Тарантино, что месть нужно непременно подавать холодной, зритель в это никогда не поверит. Впрочем, какой фильм Тарантино ни назови, везде герой, несущий смерть, обладает обаянием, и его обаяние не в том, что он – воплощение порока, а, наоборот, в том, что он человек, с присущими человеку чувствами. Не месть ли руководит Джанго, когда он расправляется со своими обидчиками в одноименной картине? Как были неправы латиняне, сочинившие крылатый афоризм: «Юпитер, ты сердишься – значит, ты не прав»! Еще как прав, ибо достоинство гнева в отсутствии его причинности.
Иные возразят: гневлив и тот, у кого просто не задался день. Зачем же ему расточать свой гнев на остальных? Разве это справедливо?
Но это фатальное заблуждение. В руках злодея и вилка может оказаться оружием. Что уж говорить, в человеческом роде не без плохих людей, желающих выместить на ком-нибудь свой гнев. В том нет вины ни одного из человеческих чувств, а есть лишь вина отдельно взятого человека.
Собственно, так у гнева и возникла дурная слава. С другой стороны, кажется, гневливые люди даже не замечают того, что их в обществе недолюбливают. «Давайте не будем кричать, сдержанность есть основа всех вещей», – гласят правила в великосветском обществе. И конечно, за буйный нрав человека моментально из такого общества исключают. Но разве кто-нибудь, будучи в состоянии гнева, хоть раз задумывался о том, что за плохое поведение он больше не сможет посещать приличные компании? Да сдались ему эти компании, пропахшие морализаторским нафталином! Наверное, по этой причине есть некоторое презрение к подобным собраниям благородных людей. Правила делают их элитой, но бездумное почтение к этим правилам лишают человечности.
Гнев невозможно запретить, как невозможно запретить любить. Гнев, вероятно, слабость, но слабость тех, кто не желает превращать свою жизнь в сборник дидактических правил.
Родителям свойственно гневаться на детей за их легкомысленность. Детям свойственно гневаться на родителей за их строгость. Странно, если это было как-то иначе.
4
Более того, гнев, если посмотреть шире, является вытолкнутой вовне совестью. Гнев со стороны окружающих тебя заставляет вести себя иначе. Страх наказания, может, и не самый эффективный способ сделать человека ответственным за свои деяния, но ничего более эффективного, пожалуй, не придумано. Все сказки про внутренний стержень – из разряда желанного, но недостижимого. Достоевский сколько ни искал совесть в своих персонажах, каждый раз натыкался на препоны – сложная она вещь, совесть.
Небесный гнев же создал человека таким, какой он есть. Нет сомнений в том, что он и зародил желание следить за своими поступками. Можно, разумеется, менять себя изнутри, а если для этого нужен толчок? Так, иногда люди состригают волосы, чтобы изменить свою жизнь. Или, скажем, уезжают в другие страны, то есть прибегают к внешним изменениям.
В философском смысле страх перед гневом – будь то небесный, отцовский или общественный – открыл человеку свободу выбора. Когда Адам нарушил райский закон – а он ведь был совсем не глуп и понимал на что идет, – он сделал первый в истории человечества выбор, пусть и в пользу зла. Но именно так и зарождается свобода – она не всегда бывает радостной и приятной, в некоторых случаях она приводит к непоправимым последствиям. Но, так или иначе, свободный выбор – это удел человека. Обрушившийся гнев за неповиновение придает осознанности ложному действию. Но невозможно понять изначально, ложный ли ты поступок совершишь или нет. Где регулятор?
Когда ты ведешь себя не так, как принято в обществе, ты рискуешь оказаться в немилости, но, главный образом, за осознанное решение. Твое решение.
С неповиновения к родителям начинается взросление ребенка. Постигая жизненную мудрость, он раз за разом ошибается и получает за это порцию горячих слов. Но без этих слов никогда не усваивается урок. И конечно же не обретается свобода – свобода взрослого, независимого индивида.
С ударами судьбы, несомненно, придется сталкиваться в жизни очень часто – к сожалению, крайне часто, – но таков человеческий путь, уснащенный трудностями и преградами.
5
А что же было бы, если бы в мире напрочь отсутствовал гнев? Если бы все жили по заветам древней Стои, с абсолютной апатией к происходящему?
Учителя бы говорили своим нерадивым ученикам: «Ты сегодня в очередной раз не принес тетради в школу? Что ж, наверное, это судьба, сиди и просто слушай».
Ученик без какой-либо рефлексии по этому поводу продолжил бы сидеть за партой, не сделав для себя выводов. И не важно, что в следующий раз не принесли бы тетради несколько учеников, учитель бы этого даже не заметил. «Все к лучшему в этом лучшем из миров», – говорил Лейбниц.
Будь не гневлив ваш сосед, вам совсем некуда было бы метать дротики, когда вам плохо. В самом деле, хорошо иметь под рукой цель для своевременного злословия. Иначе мог бы пострадать кто-нибудь из близких.
А как жалко выглядят те, кто, придерживаясь всевозможных восточных учений, стараются вести крайне апатичную жизнь, лишенную всяких эмоций. Гнев для них – это напоминание об этом мире, мире материальной Вселенной; дух же, с их точки зрения, парит над всеми мимолетными страстями. Посмотришь на них со стороны – и не поймешь, живы они или мертвы. Нет, конечно, для этого мира они мертвы – они, собственно, этого и добиваются. Но разве этот мир настолько плох, чтобы брезговать его страстями?
Смиряя свой гнев, вы тем самым говорите: пора уходить на покой.
А представьте, если спортсмены перестанут гневаться? Если у них исчезнет критический настрой?! Не пропадет ли тогда конкуренция и желание победить? А вместе с ними и яркое зрелище, ради которого ходят зрители на стадион… Спортсмен, лишенный гнева, – явление редкое и встречающееся разве что в могиле.
Избавить мир от гнева – значит лишить его азарта, жажды жизни. Без гнева все становится застывшим. Гнев своим пусть и неприятным существованием напоминает людям о самом главном – о чувствах, которые заставляют нас любить нашу жизнь.
Что лучше – увидеть гнев в глазах девушки или ее равнодушие? Скажите, мужчины, только честно, без обиняков? Есть такое поверие: чем сильнее гнев женщины, тем эффектнее будет примирение – оно ведь, как правило, сопровождается не менее бурными сценами. При безразличии в расставании же ты встретишь безразличие во время встречи. Впрочем, нужна ли она будет? Не вызывают ли подлинную симпатию те люди, которые вызывают страсть?