Страница 15 из 16
Эпигон Олдридж оказался даже лучше предтечи: в отличие от безразличных хэмовских героев, его пилот и аквалангист Бен Энсли был подчеркнуто лоялен к верным и надежным парнишкам. «Когда тебе станет совсем „ничего“, пригни голову ниже к полу, чтоб не запачкать кабину», – говорил он в воздухе сыну, которого учил ремеслу и разрешал звать себя «Бен». У него была Та Самая куртка, Тот Самый грубой лепки профиль, он хмуро курил перед погружением, тянулся к пачке тотчас после всплытия и вообще был роскошен в маске на лбу, обвитый патрубками акваланга. Он бивал «мессершмитты» над Эль-Аламейном, позже эвакуировал разоренные нефтепромыслы в Бахрейне, учил управлению богатеньких буратин и умел сказать лаконично и мужественно: «Никогда и ничего не бойся, когда ты один». «В жизни можно сделать все, если не надорваться». «Все решает последний дюйм». Сын заучивал эти слова, как и все отцовское, – весомую медлительную походку, движение рычагов и педалей, небрежность к деньгам и почтение к большим деньгам. «Запомни: все решает последний дюйм», – наставлял он черепашку, упрямо форсирующую черту на песке, – маленький мальчик с большими часами, которому осталось совсем недолго ждать, пока отец скажет ему: «Молодец, Дэви». У многих маленьких и не очень маленьких мальчиков в зале если что и осталось от отцов, так только большие часы или большая пилотка, а то и вовсе звездочка; они с трепетом смотрели на эту пляшущую тень самолета на барханах, на фото красотки на приборной доске, резиновую присоску Микки-Мауса и банку из-под ананасового компота, наплевательски зашвырнутую под крыло. Они списывали слова и пели хором в парках отдыха: «Но пуля-дура вошла меж глаз ему на закате дня, успел сказать он в последний раз: „Какое мне дело до всех до вас, а вам – до меня“». В фильме было «и в этот раз» – но все пели «в последний»: красивее получалось.
Самое необъяснимое – каким волшебным образом эстетика «Дюйма» совпала с духом и буквой «Старика и моря», снятого будущим постановщиком «Великолепной семерки» Джоном Стерджесом в том же самом 58-м! Та же желто-изумрудная гамма песка и моря, та же дружба с мальчиком и звенящая нота преодоления, те же изуродованные акулами руки и примат геройской музыки – с той только разницей, что композитор Димитрий Темкин за «Старика» получил «Оскара», а Моисея Вайнберга даже и не слишком запомнили, распевая балладу о Бобе Кеннеди как народную. Даже фактурно Спенсер Трэйси и Николай Крюков были одной моряцко-боксерской породы. В конце 50-х советское кино впервые после Эйзенштейна снова вышло на международный уровень – жаль, ненадолго. В мире дети войны пошли дальше, препарируя рожденную военной оскоминой преступность, сексуальную легкость и новый демократично-«бондовский» шик наступающего десятилетия. «Далекая северная страна, где долгий зимний день» в этом отношении тормознулась на «Последнем дюйме», поставив аккурат в те же годы последнюю точку брутального стиля вместе с застрелившимся в 61-м Хемингуэем.
А прогрессивному писателю Джеймсу Олдриджу в 73-м присудили Ленинскую премию Мира за критику буржуазной действительности. Присудили те самые восьмиклассники и второкурсники 58-го года, что за 15 лет до заслуженной награды по три раза бегали на «Последний дюйм» и пели еще одну песню Моисея Вайнберга на слова Марка Соболя про маленького тюленя.
«ЧП – Чрезвычайное происшествие»
1959, к/ст. им. Горького, к/ст. им. Довженко. Реж. Виктор Ивченко. В ролях Михаил Кузнецов (комиссар Коваленко), Вячеслав Тихонов (Виктор Райский), Владимир Дальский (Фан), Владимир Уан-Зо-Ли (Гао), Таисия Литвиненко (Рита Воронкова). Прокат 47,4 млн человек.
В 50-е красный Китай был для России соседом № 1. В парадном перечислении сателлитов первым всегда назывался братский китайский народ, а уж за ним всякие Польши-Болгарии-Румынии. Из зарубежных фильмов в нашем прокате на первом месте шли китайские (при том, что американских до 59-го не было вовсе), в театрах ставили Го Можо, а уж офортов «Мальчики на уборке риса» и «Передовой отряд Народной Армии выходит к подножию Ляншаньбо» во всяких «Огоньках» было не счесть. Китайцев любили и жалели: маленькие, приветливые, востроглазые, ходят в каких-то робах и до наук жадные – страсть. Хрущев от жалости подарил им со свово плеча атомную бомбу – ужас; они ее, экспериментальную, рванули аккурат через неделю после его отставки, уже в дым рассорившись с прародиной большевизма. Чжоу Эньлай тогда еще сказал: «Это тебе, лысому дурню, прощальный салют». Но до того – шалишь, были мир-дружба и полный «алеет Восток». Да и было чему радоваться: когда в финале «Бессмертного гарнизона» диктор вещал, что сегодня уже не 200, а 900 миллионов человек идут под знаменами социализма, он корректно умалчивал, что весь прирост дал один народный Китай: страны народной демократии в 56-м году по совокупности едва набирали 80 миллионов граждан. Так что фраза «Ради того, чтобы это случилось, они отдали жизни на залитой кровью, овеянной славой Брестской земле» почти целиком относилась к Великому походу Мао Цзэдуна и триумфальному провозглашению Китайской Народной Республики на нехорошо в дальнейшем прославившейся площади Тяньаньмэнь. Общую радость омрачал только генералиссимус Чан Кайши, бежавший с остатками администрации на Тайвань, как белые в Крым, и окопавшийся там не в пример успешнее. В 59-м, к десятой годовщине КНР, рекордное количество советских зрителей собрал двухсерийный черно-белый боевик студии Довженко «ЧП» – о захвате чанкайшистами мирного танкера «Туапсе» летом 1954 года.
С мирным танкером история была темной. То, что последних захваченных моряков удалось вернуть на родину только с началом перестройки, а до того на все гневные протесты советской общественности и воззвания трудовых коллективов к ООН гоминдановская клика плевала аж с пика Коммунизма, косвенно подтверждало, что «Туапсе» вез континентальному Китаю отнюдь не картошку (тем более что впервые Хрущев отказал Мао в военной помощи против Тайваня только в 58-м – с тех пор меж нами кошка и пробежала). В 50-х же мы Китаю готовы были задницу отдать – с какой бы стати мирным танкерам понадобилось курсировать у берегов мятежного острова? Но в картине Виктора Ивченко по сценарию Григория Колтунова, капитана «Туапсе» Виталия Калинина и помполита Дмитрия Кузнецова все было по канону: шли это мы шли, никого не трогали, вдруг на горизонте показались дымы, и весь экипаж на долгие годы оказался оторван от далекой и желанной социалистической родины.
Несгибаемых моряков сначала пытали чавканьем и корзиной ананасов – когда они объявили голодовку. Потом голодом – когда они прекратили голодовку. Потом проститутками. Потом насильниками. Потом имитацией расстрела. Потом спуском флага и сковыриванием серпа-молота с пароходной трубы. Больного сердцем капитана – алюминиевым домиком на жаре и круглосуточным детским ревом. Бабника-рулевого – борделем.