Студент

Вечера танцев, которые устраивались время от времени по разным поводам, будь то праздник, приезд молодежных делегаций разных стран или окончание сессий, на этот раз состоялись в честь английской делегации.

Танцы меня никогда не занимали, и танцевал я плохо. В школе, уже в десятом классе, девочки учили нас на школьных вечерах танцевать вальс, танго, фокстрот, падеспань, падеграс и краковяк. Но эти танцы незаметно уходили из моды, и, разве что, только вальс все же еще охотно танцевали. Но здесь появлялась возможность попрактиковаться в языке, и я искал глазами какую-нибудь англичанку, с которой можно завязать несложный разговор о том, о сем.

Одна девушка чем-то неуловимо напомнила мне Милу, и я подошел к ней, когда зазвучал какой-то блюз. Мне нравились блюзы. Они навевают сентиментальное настроение, под них хорошо погрустить и вспомнить что-нибудь хорошее, например, школу и первое трепетное чувство, когда при виде нравящейся девочки с тобой начинает твориться что-то непонятное: душа замирает и хочется чем-то отличиться, чтобы она заметила тебя.

- Hello! May I have this dance? - попросил я.

- Yes, please, - ответила девушка.

Она улыбнулась, а ее подружки почему-то засмеялись. Я смутился, но мы присоединились к танцующим и стали двигаться в такт музыки.

- How do you like Leningrad? - спросил я

- Thank you, I love it , - ответила девушка.

- I'm Vladimir. And what"s your name?

- I'm Lena.

- Helen? Lena is a russian name , - удивился я.

- So, I'm russian .

- А чего мы тогда говорим по-английски? - спросил я.

- Так ты первый начал, - засмеялась девушка.

- А я думал, что ты англичанка.

- Я учусь на третьем курсе. Только тебя я что-то раньше не видела.

- Я перевелся к вам из провинции, - объяснил я.

- А я коренная ленинградка, - просто сказала Лена.

Мы танцевали и следующий танец, но на большее меня не хватило, и я предложил Лене погулять по Невскому.

Лена чуть поколебалась, и мне показалось, что она как-то украдкой оглядела меня с головы до ног, но согласилась. Мы пошли в сторону Невского, разговаривая обо всем, что в голову приходило. Я вспомнил колхозный поселок, где мы собирали картошку, описывал красоты Карельского перешейка, потому что Лена на уборку картошки не ездила и на Карельском перешейке, как ни странно, не бывала. Она говорила о своем городе, в котором родилась, и тоже кроме Москвы и Сочи, куда их с мамой возил отец, нигде больше не была.

- А я море видел только в кино, да на открытках, - позавидовал я.

- Какие наши годы! - улыбнулась Лена.

- И то верно, - согласился я.

Мы шли по Невскому, и я чувствовал себя с Леной хорошо, но в какой-то момент она вдруг сказала:

- Володя, ты не обижайся, но... - она замялась и выдавила из себя: - Ты очень странно одеваешься.

Я молчал, и она стала объяснять:

- Такие длинные и широкие пиджаки сейчас не носят. В моде короткие, как бы квадратные пиджаки; брюки узкие, а туфли остроносые.

Я невольно посмотрел на закругленные носы своих ботинок.

Сама Лена выглядела модно: в клубе на ней было светлое платье с широкой юбкой колоколом ниже колена с широким черным поясом, туфли на полушпильке, черные шелковые перчатки, на голове маленькая черная шляпка, а в руках черная сумочка. На улицу Лена вышла в широком бежевом плаще с поясом.

- Рядом с англичанами ты смотрелся non comme il faut .

- Я учту, - пробурчал я и словно в оправдание добавил: - Как-то не думал об этом, не считал важным. Да и некогда мне было.

- Мороженое хочешь? - без всякого перехода предложил я, потому что мы как раз стояли у кафе-мороженое.

- Хочу, - не отказалась Лена, наверно, чтобы как-то замять неловкость от своих слов в мой адрес, которую больше чувствовала она, чем я.

Мы оставили плащи в раздевалке и прошли мимо бара в небольшой зальчик столиков на десять. Народу в зале оказалось не много, и мы заняли свободный столик в углу. К нам подошла официантка, и мы заказали по два шарика мороженого: шоколадное, которое я любил, крем-брюле, которое попросила Лена, и бутылку ситро. Мы тихо болтали о студенческих делах, смеялись и чувствовали себя свободно и расковано.

Неожиданно от дальнего столика у окна к нам подошел модно одетый молодой человек и неожиданно сказал:

- Чувак, возьми свою чувиху, и чтоб через пять минут вас здесь не было.

Он повернулся и уже хотел вернуться к своему столику, где за ним следили три пары глаз еще одного парня и двух девушек.

Сначала я растерялся, но быстро оправился от легкого шока и окликнул парня:

- Можно вас на минуточку.

Во мне закипало зло.

- Что, непонятно говорю? - вернулся к нашему столику парень. Но вдруг он обмяк, глаза его остекленели, на лице появилась непроизвольная улыбка, лицо стало расслабленным, и он уставился куда-то в угол мимо нас.

- Здесь проводится спецоперация, - сказал я жестко и показал студенческий билет парню. - Немедленно покиньте заведение. Иначе будете иметь большие неприятности с комитетом госбезопасности. Еще раз повторяю, не-мед-ленно.

- Парень повернулся, на негнущихся ногах пошел к своему столику и, очевидно, передал мои слова приятелям. Но этим дело не закончилось. От столика отделился другой молодой человек и тоже пошел к нашему столику. Я понял, что он не поверил своему товарищу и решил проверить правдивость его слов. Но я его встретил, как говорится, во всеоружии, сначала внушив ему страх, а потом, повторив все, что уже сказал первому гонцу.

Этот парламентер испуганно и часто кивал, соглашаясь со мной, при этом лицо его стало пунцовым, в глазах застыл неподдельный страх, и он заторопился в сторону своего столика, спотыкаясь и задевая стулья редких посетителей. Эту четверку как ветром сдуло. И двух минут не прошло, как за столиком никого не осталось.

Лена, казалось, ничего не поняла, она потеряла дар речи и тоже испуганно смотрела на меня. Потом, заикаясь, сказала:

- А что это было? Какой комитет госбезопасности?.. Ты кто?

- Лена, я все объясню, - попытался я успокоить девушку и не нашел ничего лучше, как показать для начала небольшой фокус, который я с некоторых пор стал проделывать, испытывая потребность в тренировке, когда не было свидетелей.

Я открутил от солонки, стоявшей на столике пластмассовую крышечку и положил ближе к краю полированного столика - если бы столик оказался застеленным скатертью, мне было бы труднее продемонстрировать свой фокус. Я попросил Лену помолчать и ни о чем не спрашивать меня минут пять, потому что мне нужно было на это время отрешиться от всех мыслей, что для меня не составляло особого труда, но стоило большой концентрации. Я сосредоточил взгляд на предмете, при этом зрение мое размывалось настолько, что я уже больше ничего, кроме предмета не видел. Крышечка шевельнулась и поползла к краю столика, у края она ускорила движение и упала на пол, глухо стукнувшись о паркет.

Лена молчала. Она как-то недоверчиво смотрела на меня, а в глазах ее было недоумение. Наконец она спросила:

- Телекинез?

- Телекинез или психокинез. Неважно. В общем, парапсихология.

Я видел, что Лена сбита с толку. Для нее все, что она увидела, оказалось необычным, и она не знала, как теперь относиться ко мне. Она ждала моего объяснения.

- Понимаешь, - сказал я. - Я обладаю некоторыми, как называют это ученые, аномальными способностями, которые стараюсь не афишировать, потому что многие относятся к этому с недоверием. Я показал тебе простой опыт с воздействием на предмет с помощью мысленного усилия. Это пока необъяснимо, но как ты могла убедиться, реально.

- А ты еще сказал психокинез. Это что? - спросила Лена. Может быть, в ней говорило простое женское любопытство, но меня устраивало, что мой простой сеанс телекинеза пока отвлек ее от более сложного явления, каким оказалась спонтанная демонстрация гипноза, и я в двух словах объяснил суть явления, как сам это понимал.