Студент

Недалеко от кафе, мы встретили гуляющих под руку моих одногрупниц первокурсниц Свету Новикову, Таню Савину и Галю Загоруйко.

В колхозе мы видели их лишь в простых рабочих одеждах, а здесь они предстали во всей своей красе. Платья колокольчиком, волосы с начесом, туфельки - лодочки на каблучках.

Струков тут же решил: "Все идем в кафе!" Девушки замялись, но Слава Сорокин строго сказал:

- Без возражений!

Девчонки покорно пошли с нами.

Не успели мы сесть за сдвинутые столики, как к нашей компании подошла Алина Сомова.

Юрка окинул Алинку оценивающим взглядом, а я поспешил отвести глаза, чтобы скрыть неловкость. Обтягивающие светлые брюки плотно облегали ее полные, но, не смею врать, стройные ноги, которые открывало расстегнутое легкое ярко красное короткое пальто; начесанные волосы отдавали откровенным чернильно-фиолетовым цветом, а губы прятались за жирным слоем сиреневой помады. Наши первокурсницы с ревнивым любопытством смотрели на Лину. Они еще не отошли от строгих устоев средней школы, и им было в диковинку видеть до такой степени раскрепостившуюся студентку.

- Привет, мэны, - сказала Алина, светясь как лампочка Ильича. - А мы сидим, скучаем. Можно мы к вам?

- А ты с кем?

- С другом, - игриво сощурила глазки Алина.

- А он кто? - спросил Струков.

- Да француз.

- А-а, - не удивился Слава Сорокин.

В селе Отрадном французы по своему проекту строили сахарный завод, и две студентки с ИнЯза проходили практику, работая в качестве переводчиц.

Мы посмотрели в угол, куда показала Алина. Там сидел мужчина лет тридцати пяти в очках и модной темно-коричневой дубленке, которые могли себе позволить только иностранцы.

- Валяйте, - разрешил Струков.

Алинкин друг оказался приятным в общении дядькой, немного говорил по-русски, пытался шутить и даже с помощью Алины рассказал анекдот: "Один французский журнал для мужчин объявил конкурс на лучшее описание своего утра. Первое место занял автор такого произведения: "Я встаю, завтракаю, одеваюсь и еду домой", который заставил покраснеть наших первокурсниц, хотя они пытались сделать вид, что и не такое слышали, а когда у нас кончилось вино, потому что кончились деньги, француз щедро заказал еще выпивку и закуску.

Я никогда не пил вина. Вкус вина знал, потому что дома, когда отмечали праздники, я, уже старшеклассник, мог пригубить из бокала, сделав глоток, другой. Но здесь все пили, вино лилось рекой, и я, неискушенный в застольных сидениях, незаметно пьянел. Голова кружилась от вина и от ощущения свободы, которую я обрел с поступлением в институт, став взрослым. Потом все смешалось. Я уже плохо различал слова, которые говорились за столом, все сливалось в один сплошной гомон. Куда-то делись наши девочки. Последнее, что я помню, это потусторонний женский голос, который произнес: "Вьюноша нужно домой проводить, а то мильтоны заберут" ...

Утром мать смотрела на меня укоризненно и, покачав головой, сказала: "Тебя вчера Юра Богданов привел... Тоже был хорош". Я стыдливо прятал от матери глаза, а отец постарался все обратить в шутку: "С посвящением в студенческую жизнь", - произнес он и ехидно пропел:

Gaudeamus igitur

Juvenes dum sumus!

Глава 4

Студенческая тусовка и новые знакомые. Больная голова Лики Токаревой. "Музыка на костях". Паранормальные явления - вымысел и реальность. О "чудесном" исцелении несколько лет назад. Буги-вуги.

После лекций ко мне подошел Валерка Покровский, тот который читал стихи в парке и которого гоняла милиция.

- Привет, чувак. Я Валерка. Ты правда "Слово о полку" наизусть знаешь?

- Кто тебе сказал? - усмехнулся я, оглядывая нового знакомого.

- Юрка Богданов. Вы с ним в колхозе были.

- Знаю, только в прозаическом переводе, - не стал отрицать я.

- А что, какой-то еще есть? - удивился Валерка.

- Есть стихотворные. Например, Державина и Николая Заболоцкого.

- Ладно, - смутился вдруг Валерка. - Мы - математики. Нам не знать этого не зазорно.

- Да это знать и не обязательно, - простодушно сказал я. - Это я сдуру, память тренировал.

- Тебя Володькой зовут? - запоздало спросил Валерка.

- Извини. Не представился.

- Я чего подошел-то, - сказал Валерка. - У нас приличная компания образовалась... Приходи вечером. Сегодня у Машки Мироновой, из нашей тусовки, собираемся.

- Ладно, - согласился я. - Диктуй адрес.

Валерка назвал адрес.

- Это ты стихи позавчера в парке читал? - уточнил я

- Я? А что, плохо?

- Да нет, здорово! - похвалил я. - Стихи твои?

- Не, это Алик Есаков! Наш чувак. Придешь, познакомишься.

- А Юрка Богданов будет? - спросил я, рассчитывая, что в компании встречу хоть одного знакомого.

- Не, он как-то сам по себе. - Они больше с Ляксой. Оба чернокнижники.

- С какой ляксой? - не понял я.

- Да с Аликом Тарасом с третьего курса филфака...

- А почему чернокнижники? Колдуны, что-ли? - усмехнулся я несуразному "чернокнижники".

- Почему колдуны? - удивился Валерка. - Просто они на книгах повернуты, а книги где-то достают такие, которых и в библиотеке не возьмешь.

Вечером я пошел к дому, где жила Маша Миронова. Домом оказалось двухэтажное кирпичное строение дореволюционных лет, типичное для старой улицы города. Я поднялся по каменной обшарпанной лестнице на второй этаж и безошибочно нашел нужную квартиру по голосам, которые доносились до первого этажа. Звонка я не нашел. На стук никто не отозвался, и открыли мне дверь, когда я погрохал кулаком по косяку обитой дерматином двери, в порезах обивки которой торчали клоки ваты.

- Ты Володя? - спросила русоволосая девушка с серыми глазами, в белой ситцевой кофточке. Я догадался, что это и есть Маша. Волосы ее перетягивала розовая лента под цвет пояса пышной чуть ниже колен юбки, на ногах сидели красные туфли-лодочки на небольшом каблучке, и её вид как-то даже до неприличия не соответствовал убогости жилья.

Входная дверь вела сразу в жилую комнату, которая служила и залой, и спальней, и кухней, потому что здесь находились и кровать, и печка. Печка топилась, и огонь весело плясал на поленьях открытой топки причудливыми языками пламени. На дощатом полу стояли чем-то наполненные мешки, на низких скамеечках сидели две бабульки и резали мелкие яблоки на компот или варенье.

Не дожидаясь ответа, Маша провела меня в маленькую комнатенку, где яблоку было негде упасть. Народ сидел на кровати, на двух табуретках у небольшого стола, приставленного к стенке, на низком подоконнике и просто на полу. Я растерянно стоял у дверей, пока меня ни усадили на одну из табуреток, с которой согнали долговязого юношу со сломанным носом.

- Вов, - уступи место тезке, - сказал Валерка Покровский долговязому. Тот послушно встал и уселся на подоконник, потеснив сидевшую там миниатюрную черноволосую девушку.

На столе стояли полупустые и еще не начатые бутылки портвейна три семерки, граненые стаканы, бутерброды с сыром и яблоки. На полу разместилась радиола "Аврора" и на проигрывателе крутилась "музыка на костях".

Звучала песня под оркестр Гленна Миллера. На табуретке лежали пластинки и записи на рентгеновских снимках, то есть "на костях".

I can see he gun when it`s raining,

Нiding every cloud from my view.

Нежная мелодия и завораживающий голос Вивьен Доун должны были располагать к неге и расслаблять, навевая сентиментальное настроение.

- Знакомься, чувак! - сказал Валерка и представил всех по очереди:

- Вовка Забелин, учится на биофаке. Поступал на филфак, но не добрал баллов.