Покров Любви

Истомина предложила им чаю, они согласились, и Наташа пошла на кухню.

– И к чаю чего-нибудь, – сказал ей вслед Андрей, – я проголодался. Слышали, что доктор сказал? Нужно восстанавливать мой избитый организм.

– А мне коньячок. Я переволновался, – добавил Макс. – А коньяк хорошо снимает стресс.

Андрей видел, как в процессе разговора менялся голос у Истоминой. Но еще интереснее было наблюдать, как менялся ее взгляд. Сначала он был виноватым и заискивающим, потом, когда пришел Макс, оценивающим и цепким, казалось, ничего не может скрыться от глаз мадам, позже в ее взгляде промелькнуло странное удивление и непонимание. Что-то не укладывалось в ее голове, как будто она решала какую-то задачу и не могла найти ответ. И вот сейчас, когда они приступили к чаепитию, Истомина будто смахнула наваждение и вновь предстала перед ними королевой: она знала себе цену; взгляд открытый, дерзкий, насмешливый. «Эх, – подумал Андрей, – если б она была лет на тридцать моложе, я бы на ней женился. Какая женщина!»

Три следующих дня Николь провела, как в тумане. Ее и родителей допрашивали то в одном ведомстве, то в другом. Какие-то люди все время задавали одни и те же вопросы: с кем дружил ее брат, кого они знают из его знакомых, где он был тогда-то и тогда-то. Даже спрашивали, не был ли он в России. Насколько она знает, он никогда даже не говорил о России, да и вообще, если он путешествовал, то только с целью паломничества. Она не понимала, почему столько внимания уделяется ее брату. Он покончил с собой. В конце концов, это его дело. У нас в стране многие уходят из жизни по собственной воле. Да, она тоже не понимала, почему он сделал это, но она – это его сестра, а какое дело до всего этого полиции? И только в конце второго дня допросов она поняла, что его – ее дорогого Анри – обвиняют в убийстве отца Антуана. Для нее это было не меньшим шоком, чем тот, который она пережила в квартире брата в момент, когда они взломали дверь. Это невозможно! Он сам хотел стать священником!

Когда Марк Соланж – капитан полиции – увидел, в каком состоянии находилась Николь, он велел прекратить допрос и отвез ее домой. Она молчала всю дорогу, потом расплакалась и сказала, что действительно ничего не знает о знакомых ее брата и ничего не понимает. Капитан уже и сам понял, что нет смысла спрашивать ни ее, ни ее родителей. Они ничем не могли помочь. Вся надежда на пальчики, ДНК (нашли несколько волос), случай и русских. А время поджимало. Епископ сегодня утром вышел из больницы, но не мог спокойно пройти мимо часовни, где находилось покрывало: начинал молиться и тихо плакать.

Нужно что-то делать. Сейчас он отвезет Николь и встретится с Мишелем. Может, у него есть новости…

Разговор за чаем перешел в разговор за обеденным столом, аперитив, потом и ужин. Да, Лисовский был прав, общение с Истоминой доставило Максу и Андрею истинное удовольствие. Им пришлось рассказать правду (или полуправду) о том, что Максим Максимович – детектив, а Андрей помогает ему в свободное от работы время, консультирует по вопросам искусства. Она чувствовала свою вину – нападение на Андрея произошло в ее квартире – и старалась загладить ее тем, что много рассказывала об истории, живописи, графике, гравюре. Макс знал, что не уйдет, не выяснив два вопроса: как получилось, что шестнадцать лет назад она стала подозреваемой в организации заказного убийства и краже драгоценностей, и каково ее отношение к пропаже покрова Богородицы. Он искал удобный момент, чтобы выяснить. Момент нашелся, и начала сама Истомина. Они заговорили о подлинниках и копиях в искусстве и о подделках. Она подошла к секретеру и достала брошь. «Вот оно, – подумал Макс, и их с Андреем взору предстала очень красивая брошь в виде розы, – теперь надо быть очень внимательными и выжать из нее все. И очень осторожно».

– Посмотрите на эту брошь, – произнесла Людмила Александровна, – правда, красивая?

– Конечно, красавица, – выразили они оба свое восхищение.

– Что вы можете о ней сказать?

– А что вы хотите от нас услышать? – спросил было Андрей, но Макс перехватил инициативу.

Он начал понимать эту женщину. Она чувствует фальшь за километр, надо быть максимально правдивым в оценках. И она может предположить, что они знакомы с историей убийства и пропажи броши. Макс продолжил:

– Людмила Александровна, мы, конечно, очень польщены вашим доверием к нам. Но вы ведь не без умысла нам показали эту брошь. Конечно, мы знаем ее историю. Я никогда не верил, что вы могли бы пойти на убийство из-за броши.

– Из-за броши нет.

– А из-за чего бы вы сделали это?

– Не знаю. Я не задавала себе этот вопрос. Но, наверное, в жизни каждого человека возникают моменты, когда он способен на что-то такое, о чем не подозревал, включаются некие силы организма (положительные или отрицательные), о которых человек даже не догадывался. Эти силы двигают им в моменты стресса, экстаза, опасности. Так что, кто знает… – многозначительно закончила она.

– Но в том, что у вас на ладони сейчас лежит эта брошь, есть тайна. По-моему, мы с вами сегодня стали, в какой-то степени, близкими людьми, может, вы расскажете нам, что же все-таки тогда произошло?

– Но я рассказывала, Максим, обо всем, что произошло. Поднимите архивные записи, я была предельно откровенна, – улыбнулась она.

– Я просматривал дело, – сказал Макс; Андрей удивленно посмотрел на него: когда это он успел? Наверное, помог Красавин. – Ваши показания кажутся правдивыми и логичными. Но недаром следователи вам не верили. Скажите хотя бы, откуда у вас точная копия этой броши.

– Ну хорошо. Столько лет прошло. Скажите спасибо Андрюше, – она смущенно улыбнулась (ого, он для нее уже Андрюша!), – я чувствую себя виноватой, ведь его могли убить, представляете?

– Представляем, – воскликнули они оба.

И все втроем рассмеялись. Хотя Андрей и придерживал голову, потому как эмоции, пусть даже и радостные, сейчас для него были слишком тяжелым испытанием: удар по голове давал о себе знать. Ему хотелось пойти домой, лечь отдохнуть, но интересное, по его мнению, только начиналось.

Она начала рассказывать: «С Марией Алексеевной Добрянской меня связывали очень теплые отношения. Во-первых, мой отец был хорошо знаком с ее мужем, они преподавали в одном институте, правда, на разных кафедрах, а позже, когда я начала писать кандидатскую диссертацию и всерьез увлеклась рисунком и гравюрой, она помогала мне. У Добрянских не было детей, но и он, и она очень любили молодежь, и молодежь тянулась к ним. Это были удивительные люди, добрые, порядочные, интеллигентные. Студенты часто приходили к ним домой. А потом, когда Иван Андреевич умер, слегла и Мария Алексеевна. Видимо, смерть мужа пошатнула ее здоровье; она с трудом стала передвигаться, болели ноги. Естественно, она ушла на пенсию, но студенты, теперь уже бывшие, часто наведывались к ней. Я была одной из таких учениц.

Перед защитой кандидатской диссертации я зашла к ней за благословением. Время было сложное, перестройка, гласность, в общем, середина восьмидесятых годов. Она попросила отвезти ее в университет, чтобы видеть и слышать мою защиту. Конечно, я с удовольствием согласилась. Пообещала, что мы с отцом заедем за ней на следующее утро. Мы так и сделали.

В машине мы с ней сидели на заднем сиденье. Да, она спросила меня накануне, в чем я буду выступать. Я сказала, что приготовила очень красивый серый костюм: очень женственный и в то же время деловой. И вот сидим мы в машине, а она достает из сумочки брошь. Я ахнула. Эта брошь была представлена в каталоге ценностей как брошь Марии Медичи – подарок Генриха IV. В каталоге была приписка: брошь находится в частной коллекции. О том, что хозяйка этой броши – Мария Алексеевна, мы не знали. И вот она протягивает мне ее и говорит: «Людочка, наденьте ее на защиту, она очень подойдет к вашему стальному костюму». Так и сказала: стальному костюму. Я говорю: «Я боюсь, а вдруг у меня ее украдут!» «Ну что вы, – она улыбнулась, – вы же не на рынок идете, а на научный совет». В общем, защита прошла великолепно. Нужно сказать, мне было что «защищать», и сейчас мне не стыдно за свою работу. «Моя» роза произвела фурор. Никто не сводил глаз с этой красоты. А уже после защиты она предложила мне сделать копию броши у одного очень хорошего ювелира. И мы сделали. Ювелир был просто от бога. К сожалению, на тот момент, когда с ней случилось это несчастье, он уже умер и не смог подтвердить, что мы обращались к нему вместе с Марией Алексеевной. Она сама оплатила работу. А потом сказала: «Я думаю, когда умру, вам достанется и подлинная», на что я ей ответила, чтоб она не думала о смерти, и мне ничего от нее не нужно.