Страница 18 из 28
Но Голиков в «аморалке» замечен не был. Вина не пил. Выглядел всегда безукоризненно: выбрит тщательно, китель и галифе отутюжены, сапоги надраены. При случае Голиков охотно объяснял: все мужчины в семье по линии матери, начиная с XVI века, служили в армии. Многие имели высшие награды – золотое оружие и ордена погибшей империи.
Что же до служебных бумаг, то составлял их Голиков отменно. Тайные наблюдатели при этом докладывали: никаких секретных писем Голиков не писал, почтой не отправлял и в руки незнакомым лицам в глухих углах Красноярска не совал. При тогдашней повсеместной расхлябанности никуда не опаздывал. И его в конце концов направили в Ачинско-Минусинский, то есть самый обжигающий район Хакасии.
Голикову предписывалось: каждые три-четыре часа сообщать о происходящих в районе событиях и всех передвижениях самого комбата с обязательным указанием места пребывания и даже времени отправки депеши.
Для сравнения: недавним врагам советской власти, отпущенным домой по амнистии, полагалось отмечаться в сельсовете кому раз в сутки, а кому и раз в три дня…
Поскольку телефонно-телеграфная связь практически отсутствовала, то Голикову выделили трех фельдъегерей. Переодетые в гражданское платье, они охотничьими тропами добирались до штаба 6-го Сибсводотряда, чтобы передать донесение от Аркадия Петровича. И тут же возвращались с новыми указаниями от начальства.
Было очевидно: информация о самом Голикове интересовала штабы в Ужу ре (где располагалось командование 6-го Сибсводотряда) и Красноярске больше, чем сведения о мятежном атамане.
Каждая депеша Аркадия Петровича тут же включалась в общую оперативную и разведывательную сводку о положении в губернии с обязательным указанием места, откуда пришла, и часа, когда была отправлена. Первые экземпляры тут же уходили в Москву. Как говорится, здесь не забалуешь…
Из разведывательных сводок:
«По донесению комбата Голикова он с отрядом из 5 штыков и 1 пулеметом в 11 часов 31 марта выступил… для обследования района…
6 часов 1 апреля. Комбат Голиков выступил на деревню Ново-Покровскую для преследования банды Родионова…».
Из донесений комбата Голикова:
«6 часов утра 4 апреля 1922 года. Я выступил с 40 человеками и пулеметом… из Озерного в тайгу…
…5 апреля 1922 года в 12 часов я прибыл в село Божье Озерное».
ИВАН СОЛОВЬЕВ ШУТИТ
Голиков получил сообщение, что отряд Родионова, одного из сподвижников Соловьева, совершил налет на соседнее селение, забрал хлеб и лошадей. У одной старушки даже забрал несколько золотых монет, которые она берегла себе на похороны. (Эта подробность особенно задела Голикова.) Он кинулся со своим отрядом в погоню: следы Родионова вели в тайгу. Через несколько десятков километров Голиков обнаружил брошенную стоянку, прирезанных коней. Сам Родионов ушел еще дальше – на заранее припасенных лыжах.
Голиков вернулся с бойцами в Божьеозерное. Попарился в бане. Когда сел обедать, произошло вот что.
Открылась дверь, вошел дежурный по штабу, протянул пакет из серой плотной бумаги, изрядно замызганный и помятый.
– Товарищ командир, это вам, – неуверенно произнес дежурный.
Голиков взял пакет. Крупным почерком на нем было выведено: «Пиридать Голекову срочна». Комбат надорвал конверт. На тонком листе по-писарски изящно и совершенно грамотно было выведено:
Аркадий Петрович!
Не серчай, что малость пошутковал с тобой и заставил тебя побегать по матушке-тайге. Ты еще молодой, тебе это пользительно для здоровья.
Вообще хочу сказать, что ссориться нам с тобой нечего. И потому приезжай погостить. Самогон, я знаю, ты не пьешь. На этот случай у меня «Смирновская» есть. С честью встречу – с честью провожу. А не сможешь приехать – так и быть, ящичек подброшу. Кто ни есть, передаст.
Остаюсь уважающий тебя.
Подписано послание было той же рукой, что и адрес на конверте.
– Откуда письмо? – резко спросил Голиков у дежурного.
– Принес незнакомый мужик. Сказал, что нашел возле многолавки.
– Приведите его.
– А его нет. Он отдал и ушел. Это было с полчаса назад. Вы парились. Часовой не думал, что письмо спешное, – стал оправдываться дежурный по штабу.
– Это был случайный человек, – заступился взводный Мотыгин. – Через случайных людей Соловьев рассылал и ультиматумы в сельсоветы. Но если мужик получает такой пакет, он боится ослушаться.
После ухода Мотыгина Голиков направился к себе в кабинет. Здесь он швырнул письмо на стол, запер ключом дверь и опустился в жесткое полукресло.
«Допустим, я даю согласие, и мы с Соловьевым встречаемся, – думал Голиков. – Что я могу ему предложить: чтобы он вышел из тайги и сложил оружие? Но Соловьев расхохочется мне в лицо. Он понимает, что сегодня я ничего с ним поделать не могу. Тогда для чего он меня зовет: чтобы я пошел к нему в отряд? Но в тайге я Соловьеву не нужен, хотя ему и было бы лестно, если бы я поступил в его «горно-партизанский отряд». Скорей всего, во время выпивки он предложит, чтобы я ему «помогал», то есть стал бы еще одним агентом у его начальника разведки Астанаева…
Но обожди, – сказал себе Голиков, – Мотыгин вспомнил, что Соловьев подбрасывал письма и раньше. Вероятно, его люди следят, чтобы пакет попал по назначению. А если я подброшу письмо Соловьеву? Ведь кто-то его подберет? Кто?!»
Голиков взял лист бумаги и написал своим крупным полудетским почерком:
Иван Николаевич!
Спасибо за приглашение. Я водку-то и свою не пью, а Вашу и вовсе пить не стану. Я лучше из речки, из Июса напьюсь.
Он сразу повеселел, надел китель, отпер дверь и попросил дежурного разыскать Мотыгина. Комвзвода прибежал через несколько минут. Аркадий Петрович протянул ему пакет, на котором было выведено: «Командиру белого горнопартизанского отряда И.Н. Соловьеву. Срочно».
Что вы его как величаете?
– Существует наука – дипломатия. Она учит даже с врагами разговаривать вежливо. Особенно, если вежливость способна помочь делу. Пакет нужно положить на видном месте возле много лавки и посмотреть издали, кто его заберет.
Мотыгин довольно хмыкнул.
– Ясненько. Свое письмо Соловьев мог прислать и с чужим человеком, а забрать должен, кто все время нас тут стережет… Я сделаю вот что, – Мотыгин от удовольствия даже прикусил нижнюю губу, – я пошлю сначала двух ребят поглазастее в дома возле много лавки: они там квартируют, – а потом сам положу пакет на крыльцо.
Мотыгин ушел. Голиков, напевая, принялся за работу. Он просмотрел почту, отложил одно письмо и одну разведсводку, которые показались ему любопытными. Четко и подробно, ничего не утаивая, написал в отчете о неудачном преследовании Родионова и отнес фельдъегерю для доставки в Ужур.
Мотыгин вернулся, когда стемнело.
– Письмо забрали, – сказал он, однако вид у него был расстроенный.
– Отлично, – обрадовался Голиков. – Кто взял его: приезжий или кто из местных?
– Этого установить не удалось.
– Что значит «не удалось»? Людей в соседние дома вы послали?
– Послал. Бойцы говорят: пока было светло, письмо лежало. Когда стемнело, оно исчезло. Оба наблюдателя божатся, что не спускали с пакета глаз.
Но не святой же дух его забрал!
Кто знает…
Было очевидно: люди Соловьева круглосуточно пасутся возле штаба. При этом они оставались незамеченными.
Ответный урок посланца Москвы
Что Соловьев в истории с письмами переиграл Голикова, тут же стало известно ближнему и дальнему начальству. Вышестоящие командиры в своих посланиях и в редких телефонных разговорах не упускали возможности намекнуть, что Соловьев, мол, не так прост, как тамбовский Александр Антонов. С Иваном Николаевичем те же самые номера не проходят… Подобного рода подкалывания Аркадий Петрович воспринимал спокойно. Плохо было, что почти не спал: до рассвета сидел за столом.