Весенняя песня Сапфо

Наверное, тот, кто не был знаком с задачей, которую философ считал главным делом своей жизни, мог бы посчитать его обыкновенным безумцем, мятущимся в поисках определенного занятия и не останавливающимся в своих исследованиях на чем-нибудь одном, чтобы добиться в избранной области хоть каких-то успехов.

Но в том-то и дело, что Эпифокла всю жизнь интересовали не сами жизненные явления, а проблема связи между разнообразными вещами и событиями.

Именно «проблему всеобщей связанности» философ исследовал с завидным, непостижимым постоянством и нечеловеческим упорством, то и дело подвергая собственную жизнь самым разным испытаниям. Он словно наблюдал, как же потом свяжутся между собой такие непохожие лохмотья биографии в рамках его общей, назначенной мойрами, судьбы.

Но Сапфо почему-то интересовало сейчас совсем другое.

Глядя на хмурого, тщательно жующего Эпифокла, она пыталась понять: что же ощущает человек, который, казалось бы, пережил и испытал в своей жизни абсолютно все, что только возможно или даже невозможно простому смертному?

Проще говоря: счастлив ли Эпифокл и сумел ли для себя понять, что же это такое – счастье? С чем, с какими мыслями подошел прославленный философ к своей человеческой старости? Не терзает ли его страх смерти?

Но сейчас, глядя на Эпифокла, с полной определенностью можно было сказать лишь только то, что философ все же успел по дороге проголодаться. Все остальное было прочно скрыто за кривой, характерной усмешкой старика.

Правда, время от времени Эпифокл все же поднимал свои зоркие, цепкие глаза от тарелки, внимательно осматривал женщин, после чего многозначительно хмыкал, не делая никаких пояснений.

Зато Алкей, как всегда за пиршественным столом, заливался соловьем и не давал скучать никому из участников застолья.

Первую чашу вина поэт щедро плеснул себе под ноги, показывая, что начальный и самый последний глоток приличные люди должны не забывать жертвовать великим богам. Вторую чашу Алкей осушил одним залпом и, положив в рот несколько черных виноградин, тут же принялся в который раз пересказывать героические истории из своей жизни.

Да-да, он ведь тогда не согласился с тиранией Мирсила и смело вступил с ним в политическую борьбу! К сожалению, подлый Питтак хитрым образом сумел в одиночку воспользоваться плодами победы, но все равно это было, было…

Питтака Алкей исключительно величал «негодяем» и «плоскостопым дураком», которого он в результате перехитрил. Ведь именно из-за него поэту пришлось отправиться в изгнание, побывать в Египте, объехать многие греческие острова – вряд ли он, изнеженный домосед, отправился бы в такое путешествие по собственной воле. А сколько во время странствий он написал новых стихотворений и поэм!

Пожалуй, его творческие успехи стали решающим фактором, почему Алкей все же позднее примирился с Питтаком и принял его приглашение вернуться на Лесбос, – новые впечатления незаметно вытеснили из его души воинственный пыл борьбы.

Кое о чем Алкей, конечно, умалчивал. Например, о том, что, прежде чем получить долгожданное приглашение вернуться на родину, ему пришлось четыре раза посылать Питтаку прошения, на которые тот всякий раз сухо отвечал: «Пока не представляется предлог тебя вернуть». Лишь с пятого захода просьба поэта-изгнанника была удовлетворена.

Но, в конце концов, эта история больше никого, кроме них двоих – правителя и подданного, – не касалась!

Подобные застольные рассказы друга о политике и своем изгнании Сапфо в шутку называла лежащими на дне первой чаши.

И действительно, как только в голову Алкея ударял первый хмель, он сразу принимался горячо рассуждать о политике, тиранах и о тираноборцах. Следом шли воспоминания о дальних недолгих странствиях, которые всякий раз обрастали все новыми и новыми подробностями. Друзьям Алкея они казались все более фантастическими и даже полностью вымышленными.

– Кстати, именно в Египте я имел удовольствие познакомиться с нашим общим другом, – пояснил Алкей, кивая в сторону Эпифокла. – На чужбине грек замечает земляка, как курица своего цыпленка, даже если тот с головы до ног перепачкается в навозе.

– И кто же из вас курица, а кто – такой цыпленок? – сразу же спросила Глотис, на что Эпифокл выразительно хмыкнул. Алкей слегка замялся, видя, что поэтическое красноречие на этот раз занесло его несколько дальше, чем нужно.

И как раз в этот момент в комнату нерешительно вошел Фаон, которого служанка слегка подталкивала в спину к столу. Так что, к радости Алкея, извечный философский вопрос о первичности курицы или яйца можно было незаметно замять.

Слегка покраснев, Фаон поприветствовал присутствующих и возлег на подушки, выбрав свободное место вблизи Дидамии. По всей видимости, он чувствовал сильное смущение в незнакомом обществе.

– Цыплят надо искать среди молодежи. Может быть, вот он и есть тот самый унавоженный герой? – попытался пошутить Алкей, кивнув на Фаона. Но шутка показалась всем настолько неуместной, что сразу же повисла в воздухе.

Какой там еще грязный цыпленок?

Ну нет, к вновь прибывшему молодому человеку этот образ явно не имел никакого отношения.

Судя по всему, Фаон старательно готовился к встрече с Сапфо: сегодня юноша был одет в безукоризненно белоснежный короткий хитон, расшитый по краям узорами, и даже ремешки сандалий на его загорелых ногах были до блеска начищены бараньим жиром.

Светлые, мягкие волосы Фаона были аккуратно причесаны, умащены ароматной водой, их удерживала темная бархатная ленточка, которая на редкость сочеталась с цветом лучистых, веселых глаз юноши.

Мальчишка был так вызывающе хорош собой, что с первой же минуты им все залюбовались!

– Не важно, мои друзья! Главное, что все на свете птицы – и орлы, и куры, и совсем желторотые воробушки – одинаково любят поклевать что-нибудь вкусненькое, – ловко вывернулся Алкей. – Наверняка так же, как и наш новый, совсем еще юный гость!

– Но… нет, я совсем не голоден, – еще больше смутился Фаон. – Просто мне сказали, чтобы я сюда пришел…

– Ах, мой юный друг, когда-нибудь ты поймешь, что за столом вовсе не обязательно жевать и глотать пережеванную пищу, – весело воскликнул Алкей. – Можно получать наслаждение, пожирая друг друга глазами. Особенно если находишься в обществе таких восхитительных женщин, какими окружила себя Сапфо. Но чтобы не слишком жадничать и впопыхах такой красотой не подавиться, надо выпить хорошего вина. А то ведь от прекрасного можно ненароком пострадать!

И Алкей протянул Фаону вместительный кратер с вином, разбавленным водой, сделав патетический вывод:

– Вино и красота – вот единственное, что делает людей по-настоящему счастливыми!

Фаон растерянно обвел глазами присутствующих, отыскал Сапфо, которая ободряюще ему улыбалась. Только после этого он взял двумя руками увесистый сосуд, расписанный Глотис черным лаком, и поднес к своим губам.

Сапфо с интересом посмотрела на юношу – как бы тот ни скромничал, но было заметно, что Фаон пил вино не в первый и, пожалуй, даже не в сотый раз в своей жизни. Фаон делал это совершенно спокойно и красиво, совсем по-взрослому, сохраняя несколько торжественное выражение лица.

Интересно, где, когда и с кем он учился искусству застольных возлияний?

Даже угрюмый Эпифокл, глядя на лучезарного юношу, гордого тем, что его воспринимают как равного, впервые за время завтрака улыбнулся.

– Хм, когда я знал только твои стихи, но не знал, Алкей, тебя лично, я был уверен, что ты – старый пьяница и в жизни только тем и занимаешься, что хлещешь фалерн целыми бочками и валяешься пьяным в канавах, – проговорил Эпифокл, и окружающие, в том числе и сам Алкей, дружно рассмеялись, потому что прекрасно поняли, что философ имел в виду.

В самом деле, у всякого, кто хорошо был знаком с творчеством Алкея, создавалось ощущение, что для него все времена года и явления природы существовали лишь для того, чтобы нашелся повод напиваться до полного бесчувствия.