Страница 37 из 92
– Ведь стали же мы считаться дворянами, да еще графами, потому что «такое» на бумаге написали, а царица свое имя проставила! – объяснила Софья. – Ведь это, право, легче, чем многое простое, пойми, отец. Мне было, право, мудренее заслужить прозвище Яункундзе от соседей по деревне, чем здесь получить прозвище графини Скавронской! – наивно, но метко и верно сообразила Софья.
Карл Самойлович молчал угрюмо на все доводы дочери, и чем более оживлялась она, поминая имя милого ганца, чем более блестели ее глаза и румянилось лицо, тем угрюмее смотрел исподлобья граф Скавронский.
– Хорошо. Я на сих днях поговорю о тебе с государыней! – сказал он, отсылая дочь во дворец, на все ее вопросы не захотел ничего добавить в объяснение. Софья уехала грустная и озабоченная.
Действительно, Карл Самойлович получил аудиенцию у государыни и доложил ей, что дочь Софья очень желает быть выданной замуж.
– Она полюбила кого-нибудь? – спросила Екатерина.
– Да. Но этот человек ей не пара. Да это и пустое, – сказал вскользь граф Скавронский. – Вы лучше извольте сами найти достойного жениха.
– Непременно. Отлично. На свадьбе попируем.
И государыня взялась горячо за дело. Она объявила всем приближенным, что хочет выдать Софью за родовитого человека и даст за ней такое приданое, от которого ахнет вся столица.
Сначала императрица вспомнила о предполагавшемся женихе своей дочери Елизаветы, на домогательства которого она отвечала отказом. Это был Мориц Саксонский. Если не для дочери, то для «новой» графини он был парой. Впрочем, вскоре Екатерина бросила мысль об этом браке, ибо ей захотелось, чтобы ее Яункундзе, как она звала Софью, оставалась с ней в Петербурге.
«Надо выдать ее за кого-либо из сыновей здешних вельмож!» – решила царица и обратилась за советом и помощью к своему секретарю и доверенному лицу, Макарову. Чрез неделю уже весь Петербург знал, что «польской фрейлине» ищут жениха и что приданое ее хватит за миллион рублей.
Софья тоже узнала от отца свою роковую судьбу и захворала с горя, а оправившись, бродила печальная.
VIII
Однажды в серый пасмурный день один из праздных, сонных лакеев доложил Анне Самойловне, сидевшей у себя в горнице, что опять приехала та же «сердитая» барыня, которая уже раз была.
– Ростовская? – воскликнула Анна радостно.
– Не знаю… А та, что вот была уже раз… Сердитая такая. Спрашивает вас по делу.
На этот раз Михайло, явившийся в комнату вслед за лакеем, глядел весело. Увидав в окно, что старостиха опять пожаловала к ним, Ефимовский даже рассмеялся и пошел доложить жене.
– Любопытно, Анна, зачем опять к нам лезет эта ведьма? – сказал он.
Анна сидела и молчала, очевидно, она что-то обдумывала. Наконец, она встала и выговорила мужу строго:
– Я пойду… Мне нужно. А ты выйди к панне старостихе и проводи ее в ту зеленую комнату, в угловую, и с ней там сядь и толкуй. Толкуй о чем хочешь, но жди, пока я не приду.
– А ты? – странно спросил Михайло, вдруг съежившись.
– А что?.. Да ты, никак, опять оробел… Вот дурак-то… И вправду всю жизнь дураком слыл.
– Нет, я ничего… – выговорил Михайло таким голосом, который его выдавал.
– Да что ж она, прибьет тебя, что ли!..
– Да нет… Я не про то… А ты-то куда же?
– Ну, слушай, бестолковый! Я тебе приказываю: веди ее в зеленую горницу и сиди там, пока я не приду… Слышишь ты?
Голос Анны был так строг, что муж несколько смутился, но уже не от предстоящей беседы наедине со старостихой, а от гнева жены.
– Ну, ладно… ладно. Все сделаю. Ты долго проходишь?
– Долго, долго… Но сколько бы я ни проходила, ты все с ней сиди! Хоть до завтра!.. – уже резко и грозно выговорила Анна.
Михайло отправился к парадной лестнице и, вежливо встретив старостиху, повел ее в горницу, про которую говорила жена.
Старостиха выступала с важным видом, с гневным взглядом, и по лицу ее можно было догадаться, что она явилась с каким-то решительным намерением… Вдобавок у нее была палка в руках, и она, слегка прихрамывая, опиралась на нее. Михайло вспомнил, что никогда от роду он не видал старостиху хромающей… И он был теперь глубоко убежден, что это была одна игра, ради того чтобы узаконить присутствие толстой и здоровенной палки.
«А ведь она меня, пожалуй, отколотит, – думал Михайло, провожая гостью. – Всё наши на смех подымут. А что тут с ней поделаешь? Долго ли ударить».
– Куда же ты меня ведешь? – вымолвила старостиха.
– А вот, пожалуй, сюда вот… Там не так просторно, – выговорил Михайло, не зная, что сказать. – Так лучше будет, – прибавил он, спохватившись, что соврал.
Старостиха, важно шагая, старалась слегка прихрамывать. Гордо закинув голову назад, с величественным выражением лица, медленно проследовала она в зеленую горницу, которая была на самом краю большого дома.
Здесь она уселась в большое кресло и, поглядев на Михаилу, спросила:
– А Анна?..
– Жена сейчас придет.
– То-то… А с тобой, дураком, я и говорить ни о чем не стану. Мне ее нужно, а не тебя, осел!
– Она сейчас придет, – повторил Михайло предупредительнее.
И робкий от природы человек не сел, а, стоя перед старостихой, соображал:
«Чудное это дело… Диковинное!.. Ведь вот сама русская царица сказала, чтобы нам не бояться. А я все боюсь… Так вот мне и кажется, что она сейчас меня разложит и велит пороть».
Прошло около четверти часа в полном молчании. Старостиха сидела не двигаясь и только как-то фыркала и отдувалась. Бурные мысли и чувства, волновавшие ее, вырывались этим фырканьем наружу.
«Грабители, схизматики, варвары!..» – повторяла про себя старостиха на все лады.
Михайло перешел тихонько и стал у окошка, переминаясь с ноги на ногу и не спуская глаз с панны старостихи.
«И когда это жена придет?» – думал он, тоскуя как собака, неожиданно привязанная на веревочке.
Просидев еще минут десять, старостиха, глубоко задумавшаяся, вдруг пришла в себя, грозно вскинула очами и, стукнув палкой об пол, строго крикнула:
– Беги за женой!.. Скажи ей, что она не смеет заставлять свою панну так долго дожидаться… Беги!..
Михайло только этого и ждал, чтобы вырваться из горницы. Он опрометью бросился по дому, разыскивать жену, но в прихожей он наскочил на Анну, которая шла ему навстречу. Лицо ее было какое-то особенное. Михайло остановился, стал как вкопанный и, удивляясь, глядел на жену.
– Что с тобой? – спросил он.
– Ничего, – отозвалась Анна.
– У тебя лицо какое-то…
– А, пошел ты, дурак!.. Где она?..
– Да там, в зеленой горнице.
– Ладно… Мы вот сейчас увидим кто… Я или она…
Но Анна не успела договорить… В ту же дверь вошло четверо слуг, дюжих парней, и у двоих из них в руках были пучки розог.
– Что ты, Анна… Что ты!.. – прошептал Михайло, потерявшись.
– Цыц… Не твое дело!.. – отозвалась гневно жена, двигаясь далее.
Пройдя несколько комнат, Ефимовская обернулась к лакеям и приказала им запереть за собой двери на ключ. Затем, пройдя в следующую комнату, она приказала то же самое…
Наконец, вступая в угловую горницу, где сидела старостиха, Анна велела людям войти за ней и сразу запереть на ключ.
В одну секунду обомлевшая и окаменевшая, как истукан, старостиха очутилась лицом к лицу с Анной и с четырьмя молодцами.
Михайло, воспользовавшись быстрым передвижением жены, умышленно остался в соседней горнице.
Анна выступила перед старостихой и от своего напускного гнева или от давнишней злобы и ненависти, от жажды мести выросла на целую голову.
– Ну, пани… Долг платежом красен!.. Вы! Живо!.. – обратилась она к двум холопам, у которых руки были свободны. – Раздевайте эту ведьму.
Старостиха стремглав кинулась со своего кресла на молодцов, которые двинулись к ней, и палка ее засвистала по воздуху. Но это был поступок для старостихи самый неосторожный. Оба молодца, выступив несколько нерешительно, обозлились сразу, когда каждый получил несколько здоровых тукманок по голове. Завязалась борьба, длившаяся, конечно, полминуты.