Наследник

Мне контроль над собой потерять – раз плюнуть. Причем все с рук сойдет. Мама, похоже, и не заметила, как я тонким пером вписал эту вероятность себе в привилегии.

«Не задавайтесь, “тонкоперый сударь”, всё твоя мама заметила. Даже загогулины на полях. Не сомневайся».

«Это была провокация».

«Мы еще и провокатор?»

«Мы? Самую малость».

Милена… Вот она бы наверняка поняла меня и согласилась, что обреченным положено терять над собой власть разума. Только чувства! Ничего, кроме порыва! Но не похабным же образом, чтобы у доктора на глазах… Или у доктора на столе… Или как раз таким?

«Ваня!»

А если он сам с ней вот так же? Кобель старый…

«Да уж. Тут я бессильна и не могу не согласиться с характеристикой. Такая разнузданность! Похоже, Ванечка, вас с доктором рознит только возраст».

Странно, я легко представляю себя с Миленой в постели, но совершенно не понимаю, как с ней начать утро. С чего? Точнее, с каких слов? А что если просто: «Доброе утро, Милена!» В самом деле, так ли необходимо загодя продумывать каждый пустяк – жест, реплику? Права мама: все Девы – жуткие зануды. И совершенно не способны на спонтанное, необузданное, взрывное чувство. Слышу: «Мои комплименты, сынок». Саперы, и те меньше опасаются ошибок… И опять: «Ну уж, Ванечка…Тут ты себе масштабно польстил». Что за напасть… Это я сам с собой разговоры разговариваю? Трепло за двоих. Прикинь? Может все мамины «интервенции», «вкрапленьица» тоже я выдумал? Тогда самое время поспрошать Пал Палыча про психушку получше. Только не частную, на частную денег нет. И, кстати… Совсем уже мельком: я вообще-то формально не Дева, но при этом самая что ни на есть она. Было дело, полюбопытствовал у родительницы: что за странности? Ответ получил развернутый, исчерпывающий. Как заслуживают того важные жизненные вопросы.

– Так сложилось, Ванечка, – пожала плечами мама.

Собственно именно это движение позволило мне оценить лекцию как чрезвычайно лапидарную, но в то же время не лишенную эмоциональности. Чуть позже мама сама вернулась к теме. Видно, усмотрела в своем ответе легкую недосказанность. Уточнение сводилось к открывшейся для меня возможности…

– Если тебе так важно сделать свой тайный знак Зодиака для всех открытым, то это, Ванечка, можно устроить, – прояснила мама. – Но только учти: будет много мороки с документами. Причем каждый год. Объяснять в разных учреждениях что-то придется… Друзьям и знакомым, кстати, тоже. Тебе это так важно? Если да, то я все устрою… по упрощенному, скажем, сценарию. Никто ничего лишнего не узнает. Не заметят даже. Но ведь ты будешь против этого, ведь так?!

Я принял подачу и запулил мяч в кусты. Иными словами, смирился с тем, что я «тайная» Дева. Зануда в секрете. Нет – в засаде. Умом можно тронуться.

– Доктор, мне надо все обстоятельно взвесить, подумать… Да что я такое говорю, чего тут взвешивать, думать… Посчитать надо, прикинуть… Пара минут вас не смутит?

– Разумеется, я подожду. Не торопитесь, но помните…

Ловлю себя на том, что держу руку приподнятой. Ладонь, пальцы направлены на хозяина кабинета. Напоминает небрежное благословение, на самом же деле это просьба остановиться, не договаривать. Интеллигентный такой знак «Стоп». «Стопочки!» Доктор легко прерывает фразу и отводит взгляд в сторону. Вежливый, обходительный, не желает смущать в непростую минуту. Теперь мой жест выглядит несуразно и я «отзываю» руку на массаж переносицы. Исподлобья скрытно наблюдаю за Пал Палычем. Он вроде как изучает ранние записи в кондуите с моим именем на обложке. При этом весьма неосмотрительно поигрывает перьевым монбланом. Не удивительно, что докторский халат впереди весь в мелких синих крапушках. Замечаю, что и мой визави проявляет не афишируемое любопытство к моей скорбной персоне. Следует изобразить хоть какую-то работу ума, и я принимаюсь мысленно собирать пятнышки на белом халате. Задача: вычислить примерную площадь поражения в процентах от всего одеяния. В моем случае складывать следовало бы совершенно другое, пиастры, но это сложение – дважды два. По-хорошему, такой арифметики даже на задумчивую морщинку на лбу не хватит. Нецелые сорок баксов в рублях. Все с собой. В кармане. «Нецелые» – это никак не больше тридцати. Семь сотен на счету, из них шестьсот пятьдесят задолжал за жилье. Это раз. Само жилье – чужая комната в коммуналке в подмосковной пятиэтажке, где ни белорусам нет жизни, ни узбекам, и они превращаются в крымских татар. Это два. Может, правильнее посчитать – «минус два»? А что причитается на счет «три»? Да ничего не причитается на счет «три». А должно? Конечно же Прага… Столица Чехии выступает под этим номером. «Столице» по-чешски – стул как предмет и, по-моему, анализ кала тоже. Ка-ка-на-лиз. Да что ж это такое творится?! Не знаю я такого слова! Неведом мне никакой чешский!

«Мама, это твои выкрутасы-шуточки? Голова кругом. Так ведь на самом деле из онкологии в психушку съеду. Ты меня слышишь? Если нет – скажи “нет”».

«Нет».

«Я так и думал. Полагаю – это “нет” касается и моих подозрений».

«Да».

«С чего это вдруг такие ответы… экономные. Слушай, а что, если мне только кажется, будто я всю эту бодягу затеял? Может, это твои неведомые расклады?»

«Сократ! Ну, подумай, стала бы я так вдумчиво откликаться и отвлекаться на полную ерунду, которую ты затеял. И ту, что сейчас несешь. Обрати внимание, все вопреки моим увещеваниям… Это какой-то абсурд. Подозрительный ты нынче не в меру, друг любезный! Ко всему прочему, я сейчас занята. Так что извини».

«Думай, когда несешь ерунду. Гениальный совет».

«Чем богаты».

«Ты же сейчас занята».

«Вот именно».

Если не считать бока и спину – там я не вижу, то процентов пять. Это я о чернильных пятнах на докторском халате. Шесть процентов испачканной территории – это максимум. Хмыкни и кивни, вроде как сам себе, своим мыслям: все, справился, сосчитал. Срослось, но еще нет полной уверенности. Окончательной нет. Или есть? Ба-а, вытанцовывается недалекое зарубежье. Теперь улыбнись. Уголками губ. Не лыбься, как счастливый дебил. Ты по-прежнему «сбитый летчик». И земля близко-близко.

Доктор заинтересован моими гримасами. Он отрывается от бумаг, смотрит внимательно, пытливо и долго. Ни на что не отвлекается, зрачки как застыли, я так не умею. У меня то муха, то обои.

Два вопроса возникают в моей голове одновременно, и возникшая толчея мешает найти правильные ответы. Убежден ли Пал Палыч, что я «купился» на разыгранный им спектакль с болезнью, которой нет? Это был первый вопрос. И второй, лично для меня куда более важный: почему я, тряпка, спасовал и забрал документы из Школы-студии МХАТ?

«А ведь это ты, мамочка, от актерской стези сына отвадила. Вынудила загубить талант, променять сцену на никчемное перо. Лишила счастья и наследника своего и его несостоявшихся зрителей. Что теперь скажешь? Понятное дело, молчишь. Молчи-молчи… Когда сказать нечего, то “сигнал пропадает”, да? Или правильнее говорить “сеть упала”?».

«Со смеху упала».

«Освободилась?»

«Как ты угадал? И сколько язвительности в тоне… Прямо Остужев! Но ты же, неуч, наверняка думаешь, что Остужев кто-то вроде Чумака. Только я не про прозорливость, а про актерство. Вряд ли тебе известно такое некогда великое имя. Смоктуновский подойдет? Он тебе ближе? Да, чуть не забыла… И будем считать, что язвительность твоя осталась незамеченной».

«Так уж и неуч?! Александр Алексеевич, коли мне не изменяет память. Александр Алексеевич Остужев. Малый театр… Незнамов, Чадский, Ромео… Знаю даже, что фамилию по отцу, вполне, кстати сказать, сценическую – Пожаров – он довольно-таки остроумно сменил на Остужева. Потому что в начале карьеры поклонники в восторге выкрикивали его фамилию и в провинциальных театрах не раз случалась паника. А однажды кто-то вызвал пожарную команду. Еще он был глух и поэтому говорил очень громко. Партнеров же читал по губам. Так сойдет?»