Наследник

Ловлю на себе заинтересованный, оценивающий взгляд Пал Палыча и сознаю причину его долготерпения. В самом деле, нет лучшего способа проверить, насколько усвоен преподанный материал, чем воззвать к его повторению. Или молча потворствовать. Как все мило устроилось. Везет вам, дорогой доктор.

Я скуп на лишние слова. Говорю всё как есть, без купюр. Диагноз, виды, отпущенное время. Разумеется, примерное. Делюсь всем, что недавно узнал о себе, безнадежном. Не упускаю ремарку по поводу шанса. Одного-единственного.

– Суть его мне пока что не удосужились прояснить, – позволяю себе легкое недовольство. Тут же виновато спохватываюсь. Мне не следовало скатываться до резкости. – Это не доктора упущение. Времени не хватило. Вы, с позволения сказать, зашли. Что же до шансов, то формально мне предоставлен один из ста. Правда, кто на выдаче – не уточнили. Даже напрягая воображение, не могу представить себе, кто бы это мог быть, и при этом ответ есть. Прошу простить, нервы… Один к девяноста девяти. Вот такая жизнеутверждающая пропорция, – завершаю я краткий экскурс в свою беду.

«Один к девяноста девяти».

«Драматично?»

«Опереточно, Ванечка. Нет, в общем и целом, и абстрагируясь… ты конечно же справился».

«Я рад».

«А я нет».

Вижу, что даже доктор напрягся. Словно кто-то другой, а не он собственной персоной поставил жестокий диагноз. Валентин Саныч вообще сам не свой. Потрясен. От корней до макушки. Был бы кедром – засыпал бы пол шишками: «бэнц», «бац», «бух»! Хорошо, что далеко от меня стоит. Вне всяких сомнений, с этого места мое неприкрытое хамство списано на душевное состояние. И перечеркнуто, как демократом прошлое. Но прощено.

– А я что… – тушуется незваный гость.

Как и следовало ожидать. Я и ожидал.

Он опять опускает руку куда не следует. На этот раз мирно, как какой-нибудь задумавшийся испанец, скребет в промежности. Надо признать, дьявольски заразительно. Как с непослушным локоном за ухом, как с «массажем» щек. Талант у человека. Я еле сдержался. Похоже, мы с доктором впрямь лопухнулись, слишком прямолинейно истолковав сорванную попытку. Слово сбило с толку. Чертов «миндал». Недооценили мужика. Или наоборот – переоценили?

Мне от нечего делать в голову лезут разные дурацкие мысли. Например: что если на эксцентричные способы поддержать общение Валентина Саныча вдохновила фигурка брюссельского «писающего мальчика»? И он, творческая натура, решил порадовать другую столицу, Москву, «живьем ссущим пожилым мужчиной»? Кому-то нюанс, который я подмечаю, покажется сущим смехом, но «живьем» в онкологии – это сумасшедший прогресс.

«Кто бы спорил».

«И ты не будешь?»

«Не буду».

«Я поражен и тронут одновременно».

«Надеюсь, тронут… за приличное место?»

«Мама, стыдись».

«А что? Вижу, как тебя увлекло. Точнее – куда».

– Идите, Валентин Саныч, голубчик. Я к вам загляну. Попозже. Через часик. Добро? Или даже раньше. Как только документы на выписку будут готовы. Думаю, раньше управимся. Полчаса. В крайнем случае – минут сорок. Я сейчас же распоряжусь. Отправитесь домой к совести упырей своих взывать, а неподдающихся лишать незаслуженных благ.

– Да пошли они… – устало отмахивается сникший моими заботами скандалист.

Больше резервов, способных ему вернуть кураж, нет. Мне кажется, он и домочадцам выговаривать ничего не будет. Сегодня точно нет. Затаится ради будущего. Тем более что встретит его семья наверняка радостным застольем с салатами и пирогами. В конце концов, не чужие же люди. Сволочи – это да: квартиру продавать, выручку делить… Но не чужие! Начать с того, что не продали и не поделили. Хотя, возможно, потому и не продали, что о дележке не договорились. Отметаем допущение как абсолютно ничем не необоснованное.

«Кроме показаний потерпевшей стороны».

«Заметь, дорогая моя, что сторона так и не потерпела. Она, сторона, с одной стороны не потерпела произвола, но с другой – так и не стала потерпевшей. Событие потерпения не наступило. Я всё понятно изложил?»

«Ты сам как думаешь? Исключительно нет. Будь я филологом, у меня бы на первой фразе терпение лопнуло. И потерпение тоже. Из-за нетерпимости к словоблудию. С твоей тягой к изобретению странных слов ты мог бы стать заметной фигурой в юриспруденции… Я недавно наткнулась в телевизоре на речь одного прокурора… Но по сути ты прав».

«Наконец-то, хоть в чем-то. Кстати, “исключительно нет” – это не менее заметный вклад в современную лингвистику».

«Благодарю за признание заслуг, однако не вправе претендовать на ваши, сэр, лавры. Продолжай, не отвлекайся».

«Ого! Тебе интересно!»

«Без комментариев».

То, что благородное семейство на бумажке циферки рисовали, так это нормально, научный подход, перспективное планирование называется. И чего мужик взъярился? Сам ведь во времена госплана вырос.

«Бинго!»

Пал Палыч выжидает, пока за Валентином Санычем плотно закроется дверь. Потом с коротким смешком поясняет мне если не все происшедшее, то самую интригующую его часть:

– Бреем… Как я сразу не догадался? Ну там… А когда волосы отрастают, то чешется – спасу нет. Я по собственному аппендициту помню.

– Я так полагаю, что с моим диагнозом… Мне брить… хм… нужды нет, я прав? Само осыплется. Как с белых яблонь дым. Потом яблоки, листва…

– Мне импонирует ваша выдержка. Правда-правда. Поверьте, здешние стены…

Ага, вот еще почему обои отклеиваются – от страданий. Нежные какие. А по узору не скажешь.

«А что скажешь по узору?»

«Двадцатый век. Поздняя эпоха застоя».

«Уверен?»

«Нет, конечно. Но скажу “да”. По поводу века точно. Ленина, однако, не помнят. Разве что деревом».

«Ленина?»

«Нет, бумага была деревом».

«Напиши об этом рассказ».

«Однажды непременно».

– Вы про шанс говорили. Насколько это серьезно?

– Вполне. Однако мне бы не хотелось, чтобы наш разговор… Понимаете ли, голубчик, врачебная этика, ну и все такое. Сейчас вы поймете, почему я об этом. Речь не о традиционной медицине.

– А что, в медицине тоже есть нетрадиционная ориентация?

– Я понимаю ваш сарказм. Вам сейчас очень непросто.

– Извините, мне не следовало…

– Не извиняйтесь. Всё в порядке. Есть один кудесник. Шаман, можно сказать… Он мою жену в прошлом году с таким же, как и у вас, диагнозом с того света вытащил. Но…

– Доктор…

– Подождите, дослушайте.

– А у меня есть время?

– Мало. К сожалению, времени как раз крайне мало. Но это еще не всё. Время не единственное, чего может оказаться недостаточно.

– Да не тяните же. Простите…

– Вы очень торопитесь.

– Так ведь сами признались, что зерен в верхнем сосуде моих песочных – воробью на поклёв, а может, и того меньше.

– Занятное сравнение. На мой вкус… Я бы, признаться, вспомнил о колибри. И то, как они пьют…

– И я пью. Даже сейчас вспомнить приятно.

– Насколько я помню, колибри потребляют нектар.

Шутит, ехидничает, умничает? Или провоцирует?

– Я тоже. Нектар – это, как я понимаю, образ. У всякого свой нектар. От всех по способностям – каждому по нектару. Читал что-то похожее про реалии социализма.

– Вы слишком молоды, чтобы судить.

– И ни чертá не разбираюсь в орнитологии. В юриспруденции тоже. Так что судить не берусь. Не мое. К тому же, если принять, что отпущенное мне на земное существование время и есть полноценная жизнь, то я очень стар.

«Ну, завернул так завернул».

«Вот и не разворачивайте пока, оставьте как есть».

– Вы же у нас журналист? Запомню, с вашего позволения. Сравнение то есть запомню. Очень… впечатлило. Часы, воробей… Действительно, про колибри – это как-то не по-нашенски. Вычурно. Забыли про колибри. Идет?